Классный журнал

Андрей
Орлов (Орлуша)

Поэт Орлов решил загнуть про то, как сложен жизни путь.

«Знай свой путь, живи и умри ярко!» —

Говорил мне служащий зоопарка

Николай Степанович Толокно,

Приближая к глазу стакана дно

И подмигивая через него слону.

А потом, открывая ещё одну,

Продолжал задумчиво: «Скажем, он…

Африканский, крупный довольно слон,

Он шагал себе весело по саванне

К симпатичной слонихе Нинель Иванне,

Чтоб сказать ей галантно: Ниночек, здрасте!

Не хотите отведать слоновьей страсти?

Но судьба совершила в тот вечер крен…

Он дошёл до неё? Извините, хрен!

Может, залил внезапно саванну ливень,

Или лишнего принял наш слон на бивень,

Или съел за обедом чего-нибудь…

Но, короче, он изменил свой путь

И попался в ловушку. Какое горе…

Ну, давай, Анатольич, “за тех, кто в море!”.

Или нет! Давай-ка мы “за слонов”

И за тех, кто, не зная простых основ,

Прёт по жизни, не разбирая пути,

И не может свой путь до конца пройти,

Оказавшись вдруг вместо Африки жаркой

Заключённым Московского зоопарка,

На которого глядя мы водку пьём.

Там осталось? Давай и ему нальём?»

Слон, услышав такое, взглянул хитро

И к ограде ногой подтолкнул ведро —

Той же самой ногой, что давно, как враг,

Совершила к ловушке неверный шаг.

С Николай Степанычем Толокно

Я знаком лет восемь, в общем, давно.

Я там рядом живу, на Большой Грузинской,

И однажды, выпив весьма по-свински,

Я с ним водкой делился весь день охотно,

Пока он прививал мне любовь к животным,

Говоря, что у кролика и удава

Есть свой путь, по-китайскому будет «Дао».

Пока мы за четвёртой шли в магазин,

Я узнал о трактате «Дао дэ цзин»,

Что написан мыслителем Лао-цзы

Где-то возле истоков реки Янцзы.

А потом рассказал новый друг Колян

Про мужское и женское, Инь и Ян,

И что как ни крути по тарелке вилкой,

Вечер может закончиться вытрезвилкой

Или дракой по пьяни какой-нибудь,

Если Дао такое, таков твой путь.

Я спросил: «Ты такое узнал откуда?»

Он ответил с улыбочкой: «От верблюда!

Он, верблюд, по полгода порой не пьёт

И при этом на всё и всегда плюёт —

На погоду, на то, что жратву воруют,

На директора, что за наш счёт жирует.

Он плевал и на молот совка, и серп,

И сейчас на двуглавый пернатый герб.

Для него не в зарплатах и в тачках суть,

Он живёт, чтобы просто пройти свой путь:

Нагрузили — иди, разгрузили — спи,

И поменьше бездельничай и тупи,

И не думай, что жизнь — это жуть и ад,

И гордись, что горбатый и азиат.

Он — родня Чингисхану, Тенгри и Мао,

Ну а эти-то знали дорогу Дао!»

Я сказал, что, по-моему, это клёво,

Он ответил: «Почти как у Гумилёва!

У других в головах — как бесхозный хлев,

Не таков Гумилёв Николаич Лев!

Евразийский начертан России путь!

Азиопа — вот наша судьба и жуть!»

…Он налил себе соточку в виде штрафа

И прочёл замечательно про жирафа,

Как он бродит вокруг водоёма Чад,

А потом затуманил в раздумье взгляд

И сказал, затянувшись: «Ваще пипец!

Тёзка мой, Николай, Гумилёв-отец,

Наблюдал, как жирафы в ночи гуляют,

И не ведал, что вдруг его расстреляют,

И что сын его, названный Львом, бедолага,

Путь отца не продаст в холодах ГУЛАГа,

И что жизнь его будет как батин стих…»

Толокно вдруг задумался и затих,

Протянулся к стакану, как бабка к вере,

И мы пили «за то, что не все мы звери».

Несмотря на дела и судьбы запарки,

Я порою ищу его в зоопарке.

Без причины, свиданий не назначая,

По его разговорам смешным скучая,

Я брожу между клеток и вдоль вольеров,

Находя средь животных полно примеров

Красоты, грациозности, силы, стати

И того, чего мне не хватает, кстати, —

Долготерпия, гордости, неунынья —

Среди лиц обезьяньх, змеиных, свиньих,

А из лиц человеческих, тех, что знаю,

Мне приятно лишь лицо Николая —

Всё изрытое жизнью, кривое чуть,

Как Степанов по жизни нелёгкий путь.

Я, его заприметив, сперва скрываюсь,

Наблюдаю и искренне умиляюсь:

При его приближеньи смиреют твари,

Гамадрилы не корчат зевакам хари

(Хоть порой очевидно, порой не чётко,

От кого защищает кого решётка).

Он, Степаныч, — мужчина всегда серьёзный,

От него — аромат удалой, навозный,

Тот, какой не собьёшь ни «Тройным», ни «Шипром»,

Он глядит на зверьё своим взглядом хитрым,

А потом, повернувшись, от смеха стонет:

— Слышишь, ты, незаметный, харэ шпионить!

Щас пойдём, поглядим, как линяют тигры,

И попрёмся играть с интеллектом в игры,

У меня тут припрятано два стакана

За кормушкой у старого пеликана.

Как писал для детей гражданин Бианки:

«Делу — время, а всё остальное — пьянке!»

Мы проходим под крик кукабарр в бытовку,

Он кусок колбасы нарубает ловко:

— Накидали коалам с утра, засранцы,

А коалы-то ведь — вегета-рианцы!

Им — листок эвкалипта, немного ласки…

Ну и ладно, зато поедим колбаски!

Достаю из портфеля литровку виски,

Он смеётся: «Придётся учить английский,

У Шекспира и Дарвина он в ходу…

Ну, чего? Ху из эпсент и хау-ду-ду!..

Ну, такое-то можно и без закуски…

Но какой-то напиток не наш, не русский:

То ли пьёшь, то ли вроде совсем не пьёшь,

Без добавки, похоже, не разберёшь,

Как в Шотландии могут такое дуть?

Нет, не наш это в сад размышлений путь!

Тут в бытовку влетает огромный жук

Неожиданно! Громко! В форточку! Вдруг!

Толокно в момент оживился: «Вроде

Места полно для жуков на воздушной свободе —

Летай себе! Нет же, какой-нибудь

Найдёт обязательно в узкую форточку путь,

А я понимаю даже в подпитии,

Как мала вероятность такого события.

Он думает, может быть, что ему повезло,

Не ведая, где обитает всемирное зло

В виде кота, что сидит с хитрой мордой на лавке,

Или мальчишки, который жуков на булавки

Сажает и мучает, будто он служит в гестапо,

Мечтая, что вырастет добрым и умным, как папа.

Жуку бы полёта трассу чуть изогнуть…

Так нет же, он выбрал один, но не верный путь.

Вот он, беспомощный, бьётся в моей руке,

А мог бы свободно парить себе в высоке,

Смеша в зоопарке гуляющих малых детей

Жужжаньем, как маленький лайнер воздушный, “Антей”.

Вот так и Мессия, когда в дату сложатся годы,

Может прийти куда-то не в те народы,

Которым нужны кораны, заветы, веды,

Туда, где живут себе всласть, например, людоеды,

Которым нужнее всех умных священных книжек

Рагу из мозгов, ягодиц, ушей и лодыжек,

Которым плевать на спасённые кем-то души,

А просто ужасно сегодня охота кушать.

Выходит, что Путь не любому найти дано,

И это нам жук доказал, залетев в окно,

Но мир, между прочим, не прост, он всегда таков,

Что в нём на немного больше, чем нужно, жуков,

Законы природы ужасно, мой друг, хитры.

Ты видел, к примеру, сколько у рыб икры?

Её производят лососи с таким запасом,

Чтоб размножения нить не прервалась часом.

Давай, наливай по второй, будем пить за Россию!»

Он выпил, икнул и потом продолжал про Мессию:

«Ведь он почему-то к Евреям пришёл, не сюда,

Ведь здесь бы могла с ним легко приключиться беда,

Не нужно в Россию идей новизну нести,

Пускай нас обходят великие их пути,

Ведь нас и без них постоянно самих распирает

На тему Пути, что Россия себе выбирает, —

И Путина, и в глупых масочках пляшущих тёлок,

А Путь наш загадочный — это обычный просёлок.

Об этом подумай, налей по чуть-чуть пока,

А я отпущу на свободу летать жука».

Махнув «за свободу!», он говорит мне: «Нах!

Подохло сегодня пять или шесть черепах!

Им жить, между прочим, положено двести лет,

Так нет, нажрались, недотёпы, вчерашних котлет

И сдохли, уйдя, как одна, к черепашьему богу,

У нас в зоопарке закончили жизни дорогу».

Мы молча сидим возле полудопитой бутылки.

Николай говорит: «Я пойду, покопаю могилки,

А ты заходи через девять и сорок, помянем,

Но виски — давай уж, пожалуйста, больше не станем,

Скажу тебе правду, что я не люблю ни х…я его —

Во рту послевкусие, как после книжек Бердяева.

Пока. Разговор наш сегодняшний не позабудь.

Про путь и про форточку. Ну, или просто про путь».

Я шёл домой, повторяя одно:

О как же, о как же ты прав, Толокно,

Живущий красиво и ярко

В концлагере зоопарка

И пьющий не колу и не какао,

А то, что велит Дао.

Стихи Андрея Орлова были опубликованы в журнале «Русский пионер» №32.