Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Пьяный лес

Я недавно похоронил своих родителей, сначала папу, потом, меньше чем через год, маму, на Ваганьковском кладбище, и, несмотря на их почтенный возраст, оба умерли, перевалив через девяносто лет, редкий и счастливый случай совместного долголетия, несмотря на то что они полностью израсходовали свой жизненный ресурс, решил поехать не на какой-нибудь модный курорт, а в какую-нибудь красивую глушь.

В качестве красивой глуши я выбрал Куршскую косу на Балтике, старую рыбацкую деревню на заливе, окруженную сосновым лесом, дюнами, грибами, папоротником, дикой малиной, утопающую в лесном-морском запахе. Это всего в пяти километрах от литовской границы и примерно в ста километрах севернее могилы Канта в бывшем Кенигсберге. Там, в папоротниковой глуши, я пытался разобраться в своих запутанных отношениях с умершими родителями, особенно с мамой, но даже в глуши не выдерживал и отвлекался на жизненные увлечения. Cженой и семилетней дочкой мы ездили на длинный малолюдный пляж на велосипедах, везя на спицах солнце, прыгали на волнах, ловили медуз, учили дочку плавать, ели мороженое, вернувшееся из советских времен, а по вечерам парились в русской бане.

Но постепенно калининградские люди разведали о нашей июльской берлоге, стали наезжать с шашлыками, арбузами, водкой, звали на могилу Канта, окантованную в стильную усыпальницу, ровесницу ленинского мавзолея, звали в аэроклуб под Гвардейском полетать на двухместных самолетиках, звали, наконец, в тюрьму под тем же Гвардейском, гордясь уникальностью этой тюрьмы, находящейся в роскошном старинном замке. В тюрьму, однако, мы не собрались, только облетели ее по очереди на винтовом самолетике и подивились: роскошный гулаг! Затем решили съездить в пьяный лес, который находился от нашей глуши неподалеку.

Собственно, пьяный лес — это научное название, но он больше известен как танцующий лес. Это — участок на Куршской косе в обычном сосновом лесу, где сосны ведут себя самым неподобающим образом. Вокруг лес как лес, а здесь они извиваются как змеи, откалывают коленца, завязываются в узлы. Это абсолютно отпадное явление, которому ученые так и не нашли никакого объяснения. Пьяные, танцующие сосны остались неразгаданными. Нашлось объяснение местным деревьям, кроны которых похожи на флаги, обращенные на восток, — это понятно, здесь дуют западные ветры, а вот чтобы так танцевать — никакие ветры не закружат. Это уникальное явление, нет таких в мире. И все, конечно, в бывшем Кенигсберге гордятся этим пьяным лесом не меньше, чем своей непосредственной близостью к Европе, коварной близостью — потому что мы ездили в Литву на велосипедах, обедали в Ниде и качали головами: уплывет, уплывет Калининградская область в европейское море, не завтра, так послезавтра, потому что здесь очевидное очевидно. Но сегодня она еще никуда не уплывет, потому что народ хоть и подпорчен Европой и нет там ни одного русского автомобиля, но все равно народ-то наш, пока еще наш, в доску.

В этом мы непосредственно убедились в пьяном, танцующем лесу. Перед танцующим лесом выделен паркинг, стоят лавки с безвкусным янтарем, а дальше через воротца — деревянная дорожка: ты идешь по ней и ахаешь, ахаешь, поражаясь выкрутасам природы. Ты ахаешь, но наши родные посетители совершенно дуреют от пьяной невидали. Сначала они дико орут, кокетничают, щипая друг друга за попы, и задорно фотографируются с голыми торсами на фоне провокационной природы, но это их уже не устраивает, этого им мало, они на глазах превращаются в тарзанов и обезьян. Если первые от входа сосны остаются необсиженными, то дальше начинается стихийное бедствие: люди начинают лазить по раритетным деревьям, которые как будто специально так устроены, чтобы вызвать желание по ним скакать. И наши люди начинают прыгать со ствола на ствол, с ветки на ветку, висят, раскачиваются, болтаются на соснах, штаны сползают, они висят. Ошалевшие литовцы, которые — и мужчины, и женщины — все чем-то похожи на режиссера Римаса Туминаса, как будто он их породил, и старенькие немцы, дети простых рыбаков, фашистов и кусателей ворон, приехавшие сюда по ностальгическому зову, никак не могут поверить в то, что они видят своими глазами. Кусатели ворон? Тоже экзотика! Когда-то немцы любили есть ворон, а лучшие вороны были на Куршской косе, и чтобы их доставить в Берлин полуживыми, их кусали зубами, чтобы придушить. Но наши все равно лучше! Наши отечественные орангутаны сношаются с природой не на шутку. Тут мне в голову закрадывается крамольная мысль: уж не являются ли эти пьяные сосны совместными детищами деревьев и этих обезьян? Ведь наши люди больше всего гордятся тем, что они могут сами уничтожить, задушить, исковеркать, сломать своими собственными руками. Не случайно победа — это наше самое гордое слово. Победа ничем не отличается от убийства, кроме гордой мотивировки.

Но чем дальше в пьяный лес, тем больше удовольствий. Наконец мы подходим к соснам, которые окружены специальными заграждениями. Это уникумы из уникумов. Если остальные сосны просто пьянеют и пляшут, то это — лесные акробаты, гибкости которых позавидуют тропические лианы. И что же? На них сидят, в их кольцах ползают все те же наши люди. Вместе с младенцами, детсадовскими детьми, школьниками, студентами и студентками. Они так обсадили эти лесные чудеса, что кажется: им здесь раздают бесплатный корм и они никак не могут нажраться.

И у тебя в голове возникают сразу две мысли. Первая: слава богу, что я на них не похож! Ты начинаешь гордиться тем, что ты — не их, что ты — другой. И ты догадываешься, что ты ближе к ошарашенным, к тем, кто смотрит на это как на полную дичь. И вдруг у тебя начинаются видения: тебе кажется, что по веткам бегают прокуроры и судьи, которые засудят любого, кого им прикажут судить, прыгают по ветвям продажные жуиры-журналисты, по веткам, залезая на самый верх, бегает сама власть, радуясь своей безнаказанности, знакомые лица власти, вот они — вот они бегают.

Но вторая мысль страшнее первой. Ты оглядываешься по сторонам и думаешь: а где охрана? Почему не охраняются пьяные сосны? Почему нет полицейских с дубинками, которые должны разогнать это стадо? Куда смотрит администрация? То есть ты начинаешь выступать за порядок, то есть ты переходишь на сторону власти и фактически требуешь отменить демократию в том обезьяньем виде, в котором она только и может существовать в широких массах посетителей пьяного леса, то есть ты ищешь защиты у тех, кто сам — в твоих непристойных видениях — карабкается по соснам и долезает до макушек. Ты гордишься, что ты — не дикарь, но требуешь от дикарей защититься с помощью командиров, командующих и главнокомандующих тех самых дикарей. И чего же ты тогда гордишься собой, если ты не можешь разрешить это простое противоречие? Ты гордишься собой, оставаясь среди дикарей? А ты сам ли не дикарь, если ты начинаешь рассказ с того, что похоронил своих родителей на престижном, на зависть друзьям, Ваганьковском кладбище, рукой подать от Есенина? И тебе не совестно гордиться твоим похоронным успехом? И разве ты после этого не дикарь?

Нет, не дикарь?

А кто?

Я памятник себе воздвиг нерукотворный…

Ну да, конечно, конченый дикарь!

Статья Виктора Ерофеева «Пьяный лес» была опубликована в журнале «Русский пионер» №30.

Прочитать другие статьи Виктора Ерофеева