Классный журнал

Дмитрий
Филимонов

Виллилингвистика

Ему бы раньше родиться, когда Вавилонскую башню строили. Тогда бы иначе все вышло. С его-то знанием языков! Древнеанглийский, бенгали, синдхи, санскрит, кьялиуш, мохенджо-даро, малаялам, джанти, непали, тибетский, тангут, чжуржэнь, шумеро-аккадский, угарит, арамейский. Родись он в нужном месте в нужный час — и вышло бы взаимопонимание между народами, и башню бы построили. Но Вилли родился в 1962 году. Слишком поздно. Кому теперь нужны эти его языки? Фарерский, фризский, вестготский, гелльский, шэттли, дари, пушту, нганасон, аркаим, орхон, серкул. Только ему и нужны. Потому что Вилли Мельников — словообразоварвар. Это он сам себя так называет. Национальность — идеец. Род занятий — вездельник. Профессия — болеглот.

Его убило на афганской войне. Правда, не до конца. Он видел, как мина шлепнулась в песок, как по черному железу побежали красивые трещинки, как из них полезло красное. И красное накрыло его. Вилли не видел ангелов. Вилли видел великое не-пойми-что. А потом его привели в чувство. Он открыл глаза и сказал:
Я узнал, как целуются сны
со взрывною волною.

Контузия была тяжелой. Вилли Мельников погиб и воскрес 22 ноября 1985 года в местечке Тахр-Таарик, что значит Темный город, в 125 километрах к юго-востоку от Герата. Он сутки провалялся в койке и приступил к своим служебным обязанностям. Потому что второго фельдшера в ракетном дивизионе не было. Новорожденный Вилли Мельников стал забывать русские слова и, чтобы его поняли, заменял их другими, связывая слова в пучок и обстригая лишние слоги.

Попробуйте на мне пронзённо выпасать
Безглазерных прицелов наготочья:
Их ствольно-нарезную гипоснасть
Принять как краснотворное не прочь я.

Он попал в Афганистан по собственному желанию. Добровольцем. Не потому что хотел на войну — только дурак на войну хочет. Он спасался. На свою беду рядовой Мельников знал шесть языков: немецкий, испанский, итальянский, шведский, японский, американский английский. И немного дари. Он учил языки сам. Без учителей. Покупал учебники, зубрил слова. Делал себе такие браслеты из бумажек: на одной стороне бумажки иностранное слово, на другой — перевод. Пока в метро едет, перебирает бумажки. Вечерами, когда лучше слышны заграничные радиостанции, крутил ручку настройки приемника «Океан», вслушивался в произношение дикторов. Кроме того, в Московской ветеринарной академии вместе с ним учились африканские студенты. «Хочу знать твой язык», — говорил африканцу Вилли. Ему никогда не отказывали. И вот новобранец Мельников, призванный в Туркестанский военный округ из Москвы, читает в казарме стихи на иностранных языках. Слух о полиглоте Мельникове, которого по документам зовут Виталием, но который почему-то называет себя Вилли, доходит до особого отдела. Вызывают. Начальник особого отдела ракетного дивизиона спрашивает рядового Мельникова, не является ли тот иностранным шпионом, засланным с целью изучения тактико-технических характеристик баллистических ракет 8к14. Рядовой Мельников думает, что это шутка, и смеется. Полковник-особист не шутит. «Не лепи горбатого», — говорит он. Нормальный советский человек не может знать шесть иностранных языков. Шесть языков можно выучить, лишь пройдя спецкурс в разведшколе. При этом полковник не в курсе, что африканские студенты выучили Вилли своим племенным языкам: суахили, мандэ, зулушу, эве, йоруба, мванга. А еще полковник не знает, что прадед Мельникова родом из Швеции, и что фамилия его была Стронквист, и что Виталий Мельников — это все равно что Вилли Стронквист, только по-русски. «Я тебя выведу на чистую воду, рыбка», — обещает полковник-особист.

Иудит рыбу поцелуевед.
Устали свечи оптом оплывать.
Перенесли Вечерю на обед,
Чтоб Тайну к дичи на десерт подать.

Не желая быть особо-съеденным, Вилли написал рапорт, он просился в Афганистан, в мутные воды войны.

Он никогда не смеялся столько, как на войне. «Перманентный абсурд, и ты — действующий персонаж этого анекдота. Без смеха на войне с ума сойдешь», — говорит Вилли и не смеется.

Не понимай, мой друг, буквально
Серьёзабоченный угрюмор.

— «Пойти за казарму» — значит повеситься. Стена нашей казармы упиралась в склад ГСМ. Укромный уголок. «Где Сидоров? Кто видел Сидорова?» — «Вроде за казарму пошел». Все смеются. Бегу за казарму. Я уже многих спас. Я же фельдшер.

Промелькивают обмелевшие
проникновечности,
вскрывая себе мгновены
календарями-бесполезвиями.

У меня была такая книжка с отрывными талонами. Вроде чековой книжки. Отрывные листки трех видов: «пал смертью храбрых» — с красной чертой, «пропал без вести» — с желтой, «расстрелян за дезертирство» — без черты. Это для отчетности. Я расписывался на листках вместо начмеда. Талончики без черты мы не использовали. С желтой чертой отсылали в штаб. А с красной — клали в пакеты. Покойников паковали в пластиковые пакеты. Мы никогда не говорили «груз 200», и мы называли убитых «пакетики».

Время бросать кличи — и время
собирать тела откликнувшихся на них.

Выпускник Ветеринарной академии сделался хирургом. Ампутировал конечности, штопал раны. Операции приходилось делать без наркоза: морфина-гидрохлорид воровали наркоманы, взламывая дивизионную «неотложку». Спирта не было по той же причине. Без наркоза раненые часто умирали от шока. Болевого шока. Однажды под Гератом, возвращаясь в расположение части с грузом медикаментов, наткнулся на сгоревшую библиотеку. Велел водителю остановиться и стал ворошить пепел. Среди несгоревшего отыскал сборник иранских поэтов и двухтомное руководство по акупунктуре. Находка оказалась ценной. Он научился пальцами, без наркоза отключать центральные нервные стволы. Капитан-начмед попросил перевести руководство на русский язык. Это был первый для Вилли заказ на перевод иностранной литературы. Дивизионный фельдшер Вилли Мельников занимался переводами, читал иранских поэтов и рисовал на песке штык-ножом рубаи Омара Хайяма. На языке дари. Зимой барханы сырые, и арабские значки на песке сохранялись долго. Солдаты переписывали их в свои дембельские альбомы.

В тот день он, сидя в укрытии, вел прием больных. Менял повязки легкораненым, выдавал нуждающимся таблетки от поноса и любовался пейзажем. Укрытие — это саманная стена из веток маклюры, обмазанных глиной. Первая мина прошелестела и разорвалась за стеной укрытия, подняв столб песка. Люди, матерясь, отряхивались. Вторая угодила точно в цель. Та самая мина, с красивыми красными трещинками. Вилли показалось, что он отсутствовал часов пять. Потом ему рассказали, что его не было минут сорок. А увиденное им не-пойми-что объяснили гипоксией мозга — недостатком кислорода. Вилли в гипоксию не поверил и объявил, что смерти нет. Сам видел.

Тираннозавраам бездетен.
Enter'риторию — на ключ!
Бессвечен, вглядчив и колюч
Явлюсь средь гула Судных сплетен.

Полтора месяца спустя ему вышел дембель, и Вилли вернулся в Москву. На Казанском вокзале он приветствовал родной город на всех языках, которые знал. Военный патруль шарахнулся от него.

Вскоре после окончания афганской войны большая страна прекратила существование. Вилли прикрыл ей глаза и сказал:
Имперья сброшены орлами.

Перестав пугаться шелеста голубиных крыльев над головой, похожего на звук летящей мины, он понял, что приходит в себя и пора искать себе применение. Вычитал объявление в газете и пошел устраиваться на работу в НИИ вирусологии.

— Ха! — сказал видный вирусолог. — Что это у вас голова дергается?

— Контузия, — ответил Вилли.

— Ха! Вы, должно быть, курите травку?

— Нет, — ответил Вилли, — я вообще не курю.

— Ха! В Афгане ее все курят, — не поверил видный вирусолог и принял Вилли на работу. Вилли хотел забыть этот Афган как страшный сон, но ему все время напоминали. Его призвали в Союз ветеранов Афганистана, он дважды ходил на заседания и сбежал. Голова тряслась и раскалывалась, русские слова не связывались в предложения. Вилли решил, что контузия его доконает, если он не сумеет избавиться от нее, если не выплюет, не высморкает, не выхаркает слова и мысли, которые клубятся в его мозгу. И тогда он положил перед собой бумагу, и слова полезли на чистый лист.

Ран сохраненье, не садни!
Порез жестянкой не жесток.
Сбежав из Юго-Западни,
Спешу на Северо-Исток,
Cвязав в контузел всех, кто дал
Мне обещанье умереть,
Себя возненавидел
За то, что мысли вяжет плеть.

Он назвал это муфталингвами. Хотя на самом деле это словесный портрет контузии. Муфталингвы понравились московским эстетам, и Вилли быстро стал модным поэтом в узком кругу посвященных. Потом он купил словарь норвежского языка за 1 рубль 20 копеек. И словарь непальского языка — за 2 рубля 60 копеек. Стал учить их и понял, что теперь иностранные языки даются гораздо легче, чем до контузии. Более того, иностранные слова облегчали боль, они впитывали ее. Вилли выучил юпик — язык эскимосов. В нем мало слов и при этом 170 обозначений снега. «Что подумал снег об отпечатке твоей ноги и что подумал ты сам, ступив на снег» — это одно слово. Вилли начал коллекционировать редкие языки. Ительмен, алюторский, наси-доньба, айну, юкагир, цыганско-кэлдэрарский, кьярдилд, калкадун, гавайский, нан-мадол, икшью, древнеирландский огам, хопи, навахо, кечуарани, гуанчи, пиктский, тольтек-науатль, эйемпу, уавниффа, кохау-ронго-ронго, кхаршат, цклан, си-по.

У редких языков невероятная графика знаков, похожая на орнамент. Он писал стихи на языках туарег-тифинак, шайен, эве, догон, мэо, дхурр-вуэммт, пхадмэ, чибча-артамбо, чькуатта, маурья, фьярр-кнем, хакутури, рохгау, хекагуайчиунэ, рдеогг-семфанг. Он писал стихи на картонах. Знаки складывались в графические композиции, похожие на красивые трещинки, на не-пойми-что, и он назвал это лингвогобеленами. Московским эстетам лингвогобелены понравились еще больше, чем муфталингвы. Теперь Вилли выступает в клубах, читает стихи на странных языках, и публика танцует под них. Иногда после выступлений к нему подходят странные люди и приглашают в мессии. Вилли не хочет быть мессией.

— Вы пришелец, — говорят ему странные люди.

— Я ушелец, — отказывается он.

Свои лингвогобелены Вилли выстав­ляет на вернисажах. Искусствоведы называют их эстетскими изысками. Профессиональные лингвисты — опытами дилетанта. Они не подозревают, что это — средство от контузии. Лингвотерапия.

Он придумал это слово и решил, что если языки помогают ему, значит, могут помочь другим. Он принялся ставить опыты на друзьях-добровольцах. Он читал им тексты на разных языках и требовал ответа — нравится или нет. Он делал друзьям «инъекции текста» и пришел к выводу: на сангвиников благоприятно влияют языки североамериканских индейцев, а также албанский и баскский. Прихолеренные сангвиники не переносят германских языков, зато обожают греческий, сербский и финно-угорский. Флегмо-сангвиники страдают от звучания франкоязычных текстов, отдавая предпочтение венгерским, исландским, итальянским. Флегматики предпочитают тибетские наречия. Теперь Вилли выписывает знакомым рецепты для улучшения самочувствия и снятия депрессий: «После сна — пятнадцать минут чероки, перед обедом — полчаса набати, перед сном кри — пока не надоест». В качестве лекарства — магнитофонные кассеты и лингвогобелены. Вилли искренне верит, что его «языковые лекарственные средства» когда-нибудь станут обычной медицинской практикой. Он нашел применение языкам. И построил свою Виллилонскую башню.

Земля — из полужарий — двух кузин,
До сока процарапанных досок.
Введу материку Полинезин —
И съем архипелакомый кусок.

Статья Дмитрия Филимонова «Виллилингвистика» была опубликована в журнале «Русский пионер» №7.