Классный журнал

Владимир
Липилин

Буря в стакане

Выборы председателя в мордовской деревне Карьга не предвещали местным жителям ровным счетом никаких изменений. Но клуб набился. Какое-никакое событие. А то кроме бесконечных похорон, трех свадеб, после которых зафиксировано 32 увечья средней тяжести, да Дня села, где бывший деревенский летчик Егорыч демонстрировал собранный из «Запорожца» самолет и его потом долго обмывали, и вспомнить-то, собственно, нечего. Зал постепенно заполнился. Первые два ряда заняли доярки: по случаю праздника они принарядились в ненадеванные громоздкие шубы. Щеки их покрылись пунцовостью. Посередке уселась интеллигенция — учителя, бухгалтер правления и глуховатый фельдшер Филин. На отшибе, расстегнув фуфайки и сдвинув набекрень кроличьи шапки, восседали шофера братья Моховы, слесарь-медник Витька Зеленцов и тракторист Ванька Игнатов. Итого шестьдесят с чем-то человек. Кворум.

Заседание началось. Выбирать особо-то было не из кого. Кандидатура Анатолия Васильевича Тарасова не вызывала никаких сомнений. Человек положительный. Силищей обладает медвежьей. Морально устойчив. Не курит. Детей нет. Разведен.
— Ну что, — сказал глава сельсовета. — Единогласно.
С отшиба вяло зааплодировали, выронив при этом пустой стакан. Стакан покатился, звеня всеми гранеными ребрами.

Тарасов — большой, краснолицый — встал в своей камуфляжной фуфайке, слегка поклонился (а может, так показалось) и стал держать слово:
— Здравствуйте. Предприятие наше, то бишь СХПК, не передовое, конечно, в районе. Что греха таить, многое надо менять. И начать следует с главного.
Он кашлянул в кулак.
— Думаю, надо нам с вами сразу искоренить бич русской деревни.
— Что он сказал? — довольно переспросил учителя географии глуховатый фельдшер Филин.
— Бич, говорит, искореним, — шепнул географ.
— Бич? — опять на весь зал грянул Филин. — Сильно сказано, — оттопырив губу, помотал он одобрительно мясистой головой.
Председатель продолжил.
— Я сейчас при всех говорю: если увижу, кто спиртного глонул, разговор будет короткий.
На галерке завозились.
— Тебе чё, — сказал кому-то Витька Зеленцов, — полотенце через шею перекинуть, чтоб рука не дрожала?
Потом он встал и обратился уже к председателю.
— Мужик ты, Василич, конечно, дельный. Пятнадцать тыщ тонн в прошлом году намолотил. Но ведь князь Владимир принял христианство только потому, что русский человек особенный. Не может не пить. В горе и в радости. Не разламывай историю.
Обстановка накалялась. А тут еще Ванька Игнатов сыграл на публику. Да у меня, говорит, трактор без чекушки еще ни разу не заводился.
В зале смех.
— Правильно, — кричали с разных мест. — Не лишай народа последней радости.
Заявление председателя все поначалу, конечно, восприняли как пустой лозунг. Дескать, надо мужику марку держать. Чудит человек.
 Но не прошло и трех недель, как Карьгу облетело известие: Пашку Алехина с занимаемой должности кочегара в детском саду, а по совместительству и сторожа, выгнали.
Этому неслыханному событию предшествовали некоторые обстоятельства.

— Дело было так, — рассказывал мне Николай Иванович Попов, а по-уличному просто Комендант. Комендантом он стал потому, что все и про всех знает.
— Они частенько выпивали, в детсаду-то. А тут то ли самогонку дурную у Дуньки Елизаровой взяли, то ли выпили лишку… Стали в футбол играть. В детском саду-то. Ну, одно окно расколотили. Им бы остановиться. Сбегать к Кульку столяру. Но куда там, кураж пошел! Второе расхреначили. А на дворе — ноябрь. Воспитатели утром приходят, а они, как голубки, втроем на детских кроватках, спят. Ну и Василич, председатель, и слушать никого не стал. Двое-то в ДРСУ работают, им ничего, а Пашку уволил.
Мы заехали к Пашке. Вообще-то искали мы председателя, чтоб интервью у него взять. Но дома его не оказалось. На двери висел амбарный замок. В замке записка: «Уехал на ферму».
Пашка живет через огород на улице Свободы. Мы проехали проулком.
— Лежит, — заваривая в ведре комбикорм, недовольно сообщила жена.
— Болен? — поинтересовался я.
Ответа не последовало.
Трюмо с порога отразило героя. Он сидел перед телевизором и хохотал. Нога по пояс была в гипсе.
— О, Иваныч, — изумленно вытянулось его лицо. — Заходи.
Он скривился, пытаясь поднять ногу обеими руками, чтоб уложить поудобнее.
Я подумал: в футбол.
— На елку полез на площади. А поддатый был, — улыбался он. — Как п…ся с макушки.
— Зачем же на елку-то?
— Звезду хотел достать. Настьке, бабе своей.
— Получилось?
— Ага, — оживился он. — Участковый отобрал. А на Василича я не обижаюсь. Мы ж пьяные дураки. Сколько добра колхозного угробили! Щас вспомнить, ой… Василич мне, можно сказать, глаза открыл. Для чего живу, пьянь? Бабу свою по три месяца не охаживаю. Вот после Нового года хотел в Москву мотануть. У нас же полдеревни там. Серега Арапов мне уж и место нашел, сторожем на складе одном. Но вишь, как вышло.
Мы посидели молча. В оттаявшем от узоров окне виднелось поле. Оно сияло под солнцем.
— Слышь, как там тебя, — обратился ко мне Паша и перешел на шепот:
— Не сбегаешь? Тут за три двора. Деньги я дам.
— Ты же завязал?
— Завязал, завязал, — ворчал он.
Поворот на ферму с улицы Коммунистической отмечен соломой. Сани поют на снегу.
— Дед, а у самого-то председателя, как с этим делом, -–я щелкнул указательным пальцем по кадыку.
— А это не, никогда и в рот не брал. Он же десантник. Афганец.

— Есть кто живой? — крикнул я, отворив дверь в теплый кисейный туман скотного двора.
Мне ответил ряд нестройных коровьих голосов. Быки и коровы стояли напротив друг друга. Препятствием им служили горбыли и цепи.
— Вам кого? — внезапно выйдя из тумана, спросила девушка.
— Председателя.
— Так он уехал, — она не говорила, а пела. — Укол быку сделал и уехал.
— Что ж, у вас он и за ветеринара?
— И за скотника иной раз, и за слесаря. Летом на комбайне день и ночь вкалывал. Молока хотите?
По пару от дыхания коров мы прошли в темный закоулок. Щелкнул выключатель, и я увидел множество доильных аппаратов. Похожие на огромных ежиков, они висели на стене, растопырив в стороны свои резиновые соски. На столе с закладкой из сухой ромашки валялась замызганная книжка из серии «Любовные романы». Под стеклом — диплом: «Награждается Зинаида Валерьевна Попова, занявшая 1-е место в чемпионате Краснослободского района по машинному доению».
— Это вы чемпионка-то?
— Я, — вздохнула девушка. — Телевизор дали. Уж лучше бы премию. У меня этих телевизоров пять штук. Ни один не смотрю.
У Зины личная драма. Председатель объявил об искоренении бича, бывший скотник и муж Женька пить тут же бросил. Потом бросил и ее. Спутался в городе с какой-то парикмахершей. Зина строчила письма, точь-в-точь калькируя признания из любовных романов. Скотник молчал. Зина угрожала и ездила к парикмахерше. Хотела повыдергать ей все космы, но та оборонялась лаком «Тафт три погоды».
Она налила мне молока. Молоко пахло детством и летом.
— Как стать чемпионкой по доению? — интересовался я.
— Да просто ласка нужна, — повела доярка плечом.
— И все?
— Да, все. Коровы, они ласку понимают.
Она замолчала. Я выдрал из блокнота листок и попросил автограф.
— Издеваетесь? — грустно взглянула Зина карими и покорными, как, должно быть, у ее любимой коровы, глазами.
— Нет, — серьезно ответил я. — Вы же чемпионка.
— Кому это надо теперь.
Низко-низко над полями игрались черные вороны. У воронов свадьба в январе. Мастерские встретили нас оскалом ржавеющей под небом техники. Возле длинного помещения трое мужиков чинили кувалдой трактор. Руки их были в мазуте.
— А Василич-то, он в спецхозяйство махнул. Вон на другом конце деревни.
— Михалыч, — спросил один у другого. — У тебя подшипник на косилку есть?
— Есть, — серьезно ответил тот, — осталось сп…ть и принесть.
— Что ты лыбишься, — усмехнувшись, сказал мне первый, который интересовался про подшипники. — Мы, трактористы, народ простой. И залудить не прочь. Но и работаем — будь здоров. Вот, помню, возили мы с Ванькой Малюгиным сено с лугов. Все почти свезли. Последний рейс. Едем, значит, а у Ваньки бутылка. В глотке у обоих свербит, неймется. Выпить охота — страсть. Ну мы, значит, по-быстрому накидали телегу с бортами, веревкой стянули, остановились на пригорке. Поставили трактор на скорость и уселись под дубки. А внизу — болото. Мы его обычно по мосту, от того пригорка километра за три объезжали. Сидим выпиваем. Комбайны уже ходят по полям. Хорошо. На трактор и внимания не обращаем. И вдруг он покатился и прям в болото. Мы спокойно сидим, а Ванька толкает меня в бок и говорит: «Вот чудило. Куда едет?! Увязнет ведь». Как будто это вовсе и не наш трактор. А потом всю ночь пришлось его выковыривать. Домой под утро сбегали, штаны грязные скинули, картошки навернули с огурцами, молоком запили, а в восемь снова на работе. Такие подвиги…
Витька Зеленцов, тот самый Витька, который рассуждал на выборах о князе Владимире, хоть и не числится больше в колхозе штатной единицей, в мастерских ошивается регулярно.
— Дома не могу сидеть, - сообщает он. — За двадцать лет так с этой железякой свыкся. Все. Без мазута чешусь. Вот и хожу к мужикам. В передовики вывожу их. Да, Михалыч?
— Угу, — буркнул тот.
— Даром?
— Почему даром. Они мне наливают. Я же тракторист ас. В любом колхозе с руками оторвут. Только свистни. Вот зиму перекантуюсь и подамся. А пью… Знаешь, я вообще к этому как к работе отношусь. Тяжело, но надо. Чтоб в нутро свое не заглядывать. Там темень такая, что жуть. Вон Гоголь, заглянул, — произнес он так, будто писатель жил тут где-то рядом, на хуторе, близ Карьги. — И чего?
— Чего?
— С ума сошел на фиг.
Мы снова ехали через деревню. Миновали занесенный снегом фонтан, магазин, памятник Ленину, смотрящий на Лысую гору. Жизнь в деревне шла своим чередом. Деловито сновали через дорогу собаки. Равнодушно щелкали галки. Женщина несла на реку таз с бельем. Дымы ровными столбами подпирали небо.
Комендант в оценке деятельности председателя придерживался нейтралитета.
— Пять лет назад полжелудка оттяпали, — веселился он. — С тех пор самогон старуха перестала в амбарном ларе в пшенице прятать.
Жизнь его с той поры, говорит, никак не изменилась. Можно, говорит, жить и на трезвую голову. И тут же добавляет:
— Но тяжело. Телевизор пять минут поглядишь, и жахнуть охота.

Серега Чистяков единственный в деревне человек, который пьет легально. У него с председателем уговор. Во-первых, не пить он может долго. А если уходит в загул, то не на работе, а дома. Недели на две, на три. Раз в год. И тогда его подменяет жена. Во-вторых, специалистом Серега слывет уникальным, других таких в районе не сыщешь. Ремесло его необычное. Даже, можно сказать, редкое.
— Я бык, — представляется он.
— В смысле?
— Ну, коров осеменяю.
— Это как?
— После дойки коров выгоняют на прогулку. Я смотрю: корова на корову прыгает, значит, пришла в охоту. Иду в лабораторию, там у меня в жидком азоте, в сосуде Дюара хранится 40 литров семени породистых быков. Потом беру из сосуда такой тюбик, как из-под зубной пасты.
Мы еще немного поговорили о преимуществах ручной случки над вольной. И я спросил.
— А быки тогда зачем?
— Чтоб коровы чувствовали — мужик есть в доме.

Председатель был обнаружен только под вечер. В камуфляжной фуфайке, зашнурованных берцах и ондатровой шапке, он спускался с крыльца своего дома.
Я попытался начать интервью.
— Простите, но мне в район надо. Глава ждет.
— Так воскресенье же!
— В другие дни я занят.
— Вы правда думаете, что совершили в деревне революцию?
Он посмотрел отрешенно и усмех­нулся:
— Революции все до меня уже совершили. Просто хочу, чтоб мужики больше не прятались за лень и пьянство. Мол, а что делать, такой характер. Мол, никто не понимает, загадочная русская душа… Дурь это все!
Он завел «уазик», хлопнул дверью и, вздымая снежную пыль, понесся. Навстречу ему в обнимку, нетвердо, шли два мужика. Они посторонились, отойдя в снег, а потом, сняв шапки, помахали ему вслед.
И перекрестились. А может, показалось…

Статья Владимира Липилина «Буря в стакане» была опубликована в журнале «Русский пионер» №7.