Классный журнал

Екатерина
Истомина

Падающая звезда

Горная пустыня Атакама в Андах, на границе Чили и Аргентины, лишь однажды снималась в кино — в финальных сценах «Кванта милосердия», последней серии бондианы. То была битва добра со злом — в боливийской пустыне, в интерьерах так неловко вымышленного отеля Perlas de las Dunas. Агент 007 и его подруга Камилла (в исполнении красотки из Бердянска Ольги Куриленко) зачищают врагов во владениях организации, довольно мало знакомой землянам — ESO. Обсерваторию ESO — European Southern Observatory (1962) на ее труднейшем космическом пути почитают за честь поддерживать четырнадцать стран мира. Родина Юрия Гагарина в данном проекте, однако, не участвует, но зато мы делаем ракеты.

Добираться до центра Атакамы не страшно только самим международным астрономам: эти люди скептически относятся вообще ко всему, что происходит на Земле. Четыре часа мне пришлось трястись от Сантьяго на крохотном винтовом самолете. Моя серебристая стрела пролетела через туман, накрывавший снежные горные вилки, насквозь через весь Чили. Пока я была на Атакаме, где-то неподалеку в Андах упал самолет чилийских ВВС.

Чили природа надавала пощечин, дав в территориальном изобилии полностью безжизненное пространство. Здесь можно строить социализм или организовать в исламском смысле истинно христианское государство: Христос и социалистическая революция удачно, на мой взгляд, сочетаются именно в Латинской Америке.

Атакама, где в небе можно обнаружить куст неопалимой купины, считается уникальным местом на планете: отсюда хорошо видна центральная часть Млечного пути, а также Магеллановы облака. Триста шестьдесят дней в Атакаме проходят вообще без всяких осадков и обычных земных облаков. Здесь не живут никакие насекомые и птицы, палит с ближнего верху солнце и не растет трава: она не может расти на тяжелом песке, сальном, будто немытые волосы.

ESO гордится своими четырьмя невиданными по размеру и всевидящими телескопами: эти машины класса VLT (Very Large Telescope), похожие на подосиновики, ощупывают вселенные, галактики, погасшие звезды и еще загадочных коричневых карликов и потом выдают на телетайпы струйки астрономической информации. Мой новый друг, астроном из мюнхенской штаб-квартиры ESO, показал мне работу одного из телескопов VLT.

Он мне понравился, этот астроном. Он был идейным человеком, а я люблю и ценю идейных людей. От него никогда нельзя было бы услышать наше среднерусское возвышенное: «Любимая, вчера я продал РАО. Собирайся на Мальдивы. Не забудь мою удочку и банку с карасиками. Сам я задержусь, вероятно, буду завтра». На его словах аморфные небесные чудовища, черные дыры и гамма-всплески, коричневые карлики, галактические амебы и прочие млечные инфузории превращались в рядовых сотрудников обсерватории, отправившихся в запланированную командировку.

Астроном показал мне закат солнца перед Тихим океаном. Для него это был не романтический, а астрономический момент, миг смены дня: мы стояли спиной к телескопам и смотрели на океан, в огромную плавильню которого погружался раскаленный молох с пульсирующей черной каемкой. Солнце касалось своими черными ресницами середины самого милого из всех земных океанов.

Я, наблюдая падение ближней звезды, думала о том, что черт необъяснимой тревоги и болезни к путешествиям снова провел меня. Это он заставил обернуться вокруг пальца, вокруг Земли: ведь всего четыре дня назад я была в Окланде, откуда до Сантьяго — девять часов полета. Я же сделала круг: Окланд — Гонконг — Москва — Париж — Сантьяго, или же тридцать девять часов в воздухе, пять авиакомпаний, шесть аэропортов. Я летела в Чили на ураганной ведьминской метле, а бессмысленность затеи только придавала мне ускорения.

Ну и что, и предположим? В благородных целях поддержки международного астрономического дела я устроилась бы сюда — подметать эту пустыню. По ночам я бы пела, сидя рядом с удивленным телескопом класса VLT, что-нибудь из европейского бабьего шансона. Положим, из покойной старушки Далиды: «Et quand tu dors, je suis malade! Completement malade…» Но астронома волновали идеи: любое свидание он променял бы на возможность сблизиться с самой далекой из известных науке галактик — Abell 1835 IR1916, дробь 14, вид сзади, отрезок 9.

Современный телескоп устроен так, что сам ничего не показывает, а лишь сливает информацию на компьютер. Астроном показал мне цветные снимки галактики WER3429. На разлинованном листке плясали оранжевые с фиолетовым и желтым оттенками облака. Передо мной было типовое и, следовательно, глубоко религиозное барокко. Плотный цветной дым, клубясь локонами, образовывал экстатические группы, такой пульсирующий солярис, в котором можно было узнать праотцов и узреть святых. Здесь не было места черту неясной тревоги и бесцельных путешествий: цветные снимки космоса, демонстрируемые при помощи спектрографа HARPS, показывали великую смычку науки и веры. Символы веры, да они просто сами выпрыгивали на серый пластмассовый лоток! Снимков галактики было множество: американский принтер выплевывал их один за другим. И это были настоящие письма — с того света.

Немецкий астроном, как и полагается компатриоту Бетховена и Вагнера, разумеется, любил классическую музыку. В его научном кабинете постоянно звучала «Норма» Беллини. Каватина Casta Diva связывала эту нереальную пустыню астрономических схимников с миром, в том числе и с неблагонадежным и антинаучным миром женщин. Влюбленная в Casta Diva в исполнении Марии Каллас  — с голосом твердым, и так мучительно и столь совершенным, словно только что открытая банка вишневого варенья. Влюбленная в Casta Diva в исполнении Монтсеррат Кабалье — с ее сопрано, длинным и сытным, будто зеленый полосатый цуккини. Влюбленная в Casta Diva в исполнении Джоан Сазерленд — с голосом стеклянным, будто хрустальная туфелька. Астроном бесконечно переключал одну арию за другой, и он не был похож на гомосексуалиста. «А вот вам, пожалуйста, и образец тени коричневого карлика!» Он так радовался оранжевому пятну, напоминавшему нижегородский крендель. Боже, глупый умный человек. Принесите мне Чехова!

По ночам астрономы из лаборатории перебираются в свое нищее общежитие: эта почти подземная бетонная постройка, военный земной бункер, и сыграла роль отеля Perlas de las Dunas в «Кванте милосердия». Я прожила в этом бетонном бункере три дня и три ночи, растапливая ровно в полночь маленькую буржуйку. По вечерам мы слушали песни, и в первую очередь великую балладу Карлоса Пуэбло Hasta Siempre Comandante Che Gevara (1965).

Мы, стуча зубами от зимнего холода, пели о том, как однажды Че вошел с отрядом в Санта-Клару и стал тогда святее, чище, прозрачней Папы Римского, хотя и был по горло в чужой крови.

Мы, я и астрономы, были, в сущности, в партизанском лагере.

Цыганской трехструнный перебор или же русская гитарная тоска Hasta Siempre — вышедшая вовсе не из френча Че, а из черного эмигрантского пальто Шаляпина, и всегда, разумеется, понятный, но неизменно удивительный ужас оставленного человеческого бездорожья, заблудившего между песчаной пустыней и звездами.

В международном аэропорту Сантьяго я долго искала свой рейс Air France на Париж. «Air France? But it's not today», — удивленно ответила мне девушка, как будто я просилась в галактику Abell.

Мое бездорожье продолжалось. Бездорожье превратилось в бондиану. В Чили мне пришлось взяться за оружие.

Так здравствуй, оружие. Ну, здравствуй наконец.

Статья Екатерины Истоминой «Падающая звезда» была опубликована в журнале «Русский пионер» №28.