Классный журнал

Николай
Фохт

В поисках утраченного гения

Мне говорили, что это невозможно. Смеялись в лицо, хоть и по электронной почте или со странички Фейсбука. Люди вовлеченные, редакторы и издатели  — московские, разумеется. Вопрос-то обычный, простой: порекомендуйте новое имя, хорошего прозаика, гения. А в ответ: нету их, такая ситуация, что маловато гениев, литература в упадке, хороших писателей днем с огнем. А те, кто знаменит и богат, — те, по большому счету, и не гении никакие. Слова эти не только ранили сердце и вызывали чувство обиды за современную русскую литературу, но и задевали мозг. В том смысле, что в нем никак не укладывалось: нет хороших писателей! Да чтобы на Руси не нашлось непризнанного писателя, затерянного гения? Да не может такого быть.

Короче говоря, не выдержали и решили доказать — не перевелись на нашей земле прозаики, не Акуниным единым, не только Улицкой да Рубиной сильна земля наша. Я найду хорошего писателя, а наш журнал его опубликует. И подтвердим лишний раз таким способом имя «Русского пионера», звание первооткрывателя талантливых людей. Аминь.

Небольшой опыт в такого рода делах есть. Было это давно, с Игорем Мартыновым, шеф-редактором «Русского пионера», мы когда-то проделывали этот трюк. Искали молодых писателей, поэтов и даже художников. Чтобы публиковать их в центральной комсомольской газете «Собеседник». Нам давали разворот, он назывался «Абъединение А». Много нынешних классиков прошло сквозь абъединение… Мы были молоды, полны сил, поэтому действовали с размахом. Однажды главным пунктом в этих изысканиях стала аренда большой комнаты в коммуналке на Ленинском проспекте. Замысел был прост: согнать талантов в эту комнату и хорошенько поговорить, обсудить. Глаза в глаза. План сработал — несколько собраний увенчались полным триумфом. Правда, еще тогда мне показалось, что гении несколько обескуражены и зажаты на этих наших маевках; не исключено, подозревали нас в связях с КГБ. Думаю, не верили, что снимали комнату вскладчину из самых лучших побуждений. В общем, всего за два-три приема мы заставили полквартиры пустыми бутылками самого разного жанра: из-под пива, вина, водки и даже коньяка. Разумеется, денег на квартиру не хватало, и решено было прикрыть клуб, работать в привычном режиме. Но хорошие воспоминания остались.

Снимать квартиру на Ленинском я не стал — это дорого. К тому же я решил сменить тактику: к молодому непризнанному писателю я приду сам. То-то ему приятно будет — скаут из литературного, хоть и не очень толстого журнала приехал в гости узнать, как живется-дышится автору. Такому и самое лучшее не грех отдать — эксклюзивную прозу, короткую, но красивую и завораживающую.

Первым делом я пошел в журнал «Юность». С «Юностью» у меня связано два ярких эпизода. Первый раз я явился сюда еще студентом. Был приемный день, молодых поэтов встречал Юрий Ряшенцев. Он сидел за столом, записавшиеся на прием — на стульях по стенке. На каждого Ряшенцев тратил минут по двадцать — кроме меня. Со мной он уложился в пять. Пробежав глазами несколько листочков с пятью тщательно отобранными стихотворениями (одна минута), он перевел взгляд на меня, взял паузу (пятнадцать секунд) и задал сакраментальный, вечный этот вопрос, который потом преследовал меня всюду, в самых разных обстоятельствах; вопрос, который я задавал себе сам; в общем, он спросил:

— Ну и что вы хотите?

Моя пауза была дольше его (тридцать секунд):

— Опубликовать.

— Нет.

Я сгреб листочки и вышел из комнаты с чувством необычайного облегчения (значит, все-таки меньше пяти минут длилась аудиенция). На мое место села взрослая девушка.

Второй раз в этой редакции я беседовал с легендарным спортивным журналистом Юрием Зерчаниновым. Я только что окончил журфак и попробовал взять «Юность» с другого конца, журналистского. Тем более, я еще числился спортсменом — Зерчанинов, не разобравшись, заказал мне очерк про то, что уходят из спорта личности; про то, что спортсмены становятся безликими как оловянные солдатики. Где Стрельцовы, Пеле, Харламовы — гении, которые могли и режим нарушить, с тренером поспорить, но и результат дать? Я заказ принял, но ничего не написал — откуда я мог знать про это? Хотя с Зерчаниновым и сейчас согласился бы.

…Теперь «Юность» хоть и на той же Тверской, но ближе к Белорусскому. Табличка со звонком соседствует с табличкой фирмы «Русский персонал». Пару раз нажал кнопку. Тишина. Я ждал — отступать некуда. Дверь открылась, вышли двое мужчин и с подозрением посмотрели на меня. Я юркнул внутрь. Дверь в редакцию распахнута настежь, но внутри — тишина и как будто пустота. Сразу у входа в комнатке, где должен бы сидеть охранник, обнаружился активный молодой клерк. Он что-то писал в блокнот и как будто только и ждал меня. Я объяснил цель визита. Клерк буквально ринулся мне помогать. Он закричал, выйдя в пустой коридор:

— Игорь, вы где?

И только после крика постучал в кабинет отдела прозы. Навстречу мне вышел Игорь Михайлов… Он был чем-то озабочен, но пригласил войти в кабинет. Там находился печальный молодой человек — автор прозы, сразу понял я. Легко догадаться, что я прервал разговор о новом произведении печального молодого человека, может быть, даже такого же характера, как тот мой, с Ряшенцевым… Хотя это, конечно, вряд ли. Михайлов выслушал меня и устало как-то обрадовался:

— Конечно, прозы много. Мне надо посмотреть, подобрать. Я не знаю ваших предпочтений.

Я на ходу сформулировал формат: рассказ, до двадцати пяти тысяч знаков, ироническая проза приветствуется.

Спиной я чувствовал на себе взгляд молодого автора, но мне хватило благоразумия ограничиться общением с завотделом.

Игорь Михайлов записал мой имейл и через день прислал семь текстов, из них три своих. Я это говорю исключительно для статистки, без всякого сарказма. Хотя бы потому, что его произведения были прямо в формате колонок «Русского пионера» — это немного насторожило. Хотелось неожиданного поворота.

На следующий день я оказался в Литературном институте, под конец учебного дня. Мысленно я драматизировал ситуацию. Мне представлялись пустые коридоры,  как в журнале «Юность», редкие студенты — упадок литературы. То, что вход перенесли с Тверского бульвара на Бронную, укрепило декадентские ожидания. Внутри, на первом этаже, пахло кофе. Я обрадовался и решил сразу в буфет: по буфету судят об учебном заведении. Я спускался, поднимался, переходил в разные отсеки — нет буфета. Зато обнаружил на втором этаже табличку с надписью «Кафедра литературного мастерства» — вот мастерство это то, что нужно! Забыв о буфете, постучался и вошел.

Надежда Васильевна доброжелательно выслушала и одобрила кивком. И тут, как по мановению волшебной палочки, стали происходить события. Из смежного помещения вошел худой господин со стопкой листов, что-то знакомое померещилось в его облике. Надежда Васильева рассказала ему обо мне:

— Вот, Руслан Тимофеевич, «Русский пионер». Ищут писателей, хорошее ведь дело? У них и премия литературная есть.

Да это же Руслан Киреев! Он даже кивнул и обещал. Тут дверь распахнулась и вошел ректор института Сергей Есин, я его сразу узнал, хотя ни разу не видел живьем.

— Сергей Николаевич, вот «Русский пионер», журнал. Они ищут авторов, могут опубликовать, платят гонорары, есть премия.

Так компактно и убедительно я бы не смог отрекомендоваться.

— Оставьте свой имейл, я вам что-нибудь пришлю.

Ректор посмотрел мне прямо в глаза, как-то так… грустно, но с надеждой. А скорее всего, это был рассеянный взгляд очень занятого человека.

Но и это еще не все. Надежда Васильевна заговорщицки предложила мне пройти в смежную комнату:

— Я вам очень рекомендую поговорить с Александром Евсеевичем Рекемчуком, — и, благословив, кивнула в нужном направлении.

Это был третий классик за десять минут. Александр Евсеевич, похожий на артиста Броневого, будто давно меня ждал. Он разу стал сыпать именами и рекомендациями. Достал из сумки альманах «Пятью пять» — несколько человек из его семинара мне должны были подойти.

— Не стану называть имени, но один мой студент получил только что премию в Германии, он еще даже не знает. Я вам намекну — его повесть «Пастораль» есть в этом альманахе. Вообще Юрий Лунин очень мощный, интересный прозаик. Ой, я, кажется, проговорился? Ну ладно, вы же ему не скажете? Еще обратите внимание на Александру Назарову, это проза будущего — музыка, кино, но прежде всего литература, слово, стиль. Я не знаю, как это сделано. А ведь совсем молодой писатель. А есть еще выпускники, уже сложившиеся писатели: Роман Сенчин, Илья Кочергин. Вот недавно вышел его роман…

На реплику в комнату вошел высокий молодой человек. Даже Рекемчук застыл от удивления.

— Надо же… А вот это и есть Илья Кочергин, знакомьтесь.

Мы с Ильей пообещали найти друг друга на Фейсбуке, я откланялся — молодому писателю надо было поговорить о чем-то важном со своим мастером. Прощаясь, Александр Евсеевич пригласил на сводный семинар «Границы искусства», обещал, что будет интересно. Я принял приглашение, размышляя обо всем уведенном. То, что события развиваются в таком искрометном ключе, не должно никого удивлять, уговаривал я себя. Ситуация просто созрела, и наша задача сорвать и насладиться плодами. Одним словом, мы на правильном пути.

На выходе из Литинститута я обнаружил источник вкусного запаха — кофейный автомат.

Сводный семинар, куда я попал через пару дней, несколько охладил мой пыл. Еще бы! О границах искусства доложили Алексей Варламов, Сергей Толкачев, Рената Гальцева и, конечно, Светлана Семенова. Модерировала процесс замечательный поэт Олеся Николаева. Был еще иеромонах, специалист по Гоголю, который цитировал Пелевина, но имени его я не запомнил — настолько меня потрясло происходящее. В двух словах: уважаемые люди, известные, прекрасно интеллектуально оснащенные, доказывали, что у искусства есть границы. Что авангард — это зло. Вовсю ссылались на Гегеля. В воздухе носился дух «Пусси райот», но до поры до времени никто не произносил этих ужасных слов. Первым не выдержал Сергей Толкачев. В докладе про современную инквизицию он рассказал про Салмана Рушди, про то, как его преследовали, в общем-то, ни за что. За дело, в смысле, за хорошее дело — за литературу. И выходило, что религиозные преследования — это мракобесие и плохо. Но и Толкачев в заключение сорвался: зачем-то сообщил, что «Пусси райот» надо выпороть, но в тюрьму не сажать. Молодых писателей и поэтов убеждали, что им дурят мозги западными ценностями, что ими манипулируют, что литература не должна касаться политики. А истина — в реалистическом искусстве, русской литературе и православии, конечно.

Долго разглагольствовать не буду, но замечу, что в советское время на лекции по истории КПСС мне было не так страшно.

Как бы там ни было, к концу недели у меня образовался лонг-лист — рекомендации Рекмчука, Михайлова, редактора «Октября» Алексея Андреева, советы друзей и знакомых. В длинном списке были:

Алексей Лукьянов, замечательный рассказом «Крылов» — почему-то мне привиделся синтез Булгакова, Гоголя с небольшой добавкой Стругацких;

Владимир Холодов, изящное, но настоящее порно в стиле соцреализма «Шершеля»;

Игорь Михайлов, эссе про велосипеды;

молдавский гений Владимир Лорченков, смешной, жесткий и малоприличный рассказ «Звонок», в котором перед глазами читателя проходит галерея модных современных писателей с их чаяниями и сомнениями;

Наталья Якушина, рассказ «Огонь и лед» про двух бабуль-антиподов: одна все время мерзла, а другая страдала пироманией — чуть что не по ней или несправедливость какая, поджигала;

Александра Назарова, «Лестница» — вроде наивный рассказ про девушку, которая поднимается в свою квартиру по лестнице, потому что лифт сломался, и встречает на пути соседей, пожилую женщину и парня-сверстника; в результате вертикального движения сюжета образуется модель жизни, судьбы;

Лера Тихонова с «Эммочкой» — подробной зарисовкой, которая напомнила мне какой-нибудь, любой, роман Улицкой, только адекватного объема, то есть небольшой текст;

Дмитрий Богославский, пьеса «Руки» — мрачная история, монолог человека, убившего из ревности свою жену и ее любовника; Дмитрий — белорусский актер и драматург, его пьеса «Любовь людей» получила на последней «Золотой маске» приз зрительских симпатий — почетно иметь такого номинанта;

Алексей Козлачков, повесть «Моя любовь досексуального периода», которая опубликована была в «Знамени» (откуда и рекомендации), но Алексей, с которым мы зафрендились в Фейсбуке, обещал специальный рассказ написать для «Пионера». А как не позариться на эксклюзив — в этом феврале Козлачков получил премию Белкина за автобиографическую повесть «Запах искусственной свежести» про афганскую войну.

Когда уже список был готов, я вспомнил еще одно имя — Инна Шульженко. Она была знаменитостью на нашем курсе: в 1981 году в «Юности» вышла ее повесть «Уроки лета. Письма десятиклассницы». Формально ее рейтинг был равен рейтингу шахназаровского «Курьера» — «Юность» опубликовала его примерно в то же время. Я написал Инне письмецо — в ответ она дала мне отрывок из романа (или повести) с хорошим названием «Зазрение». В отрывке — эволюция занимательных логических, арифметических задачек (помните, даже целые книжки с такими загадками были): смена стилистики формулировок, которая отражает движение времени. Такая фактурная, почему-то интимная штука эти задачки. И фигура главного героя, юноши, читающего и разгадывающего задачки; и фигура его мамы, которая решает вместе с сыном. Хороший отрывок, радостно мне стало на душе — длинный список и круг замкнулся.

Пару дней дал себе на формирование окончательного, короткого списка, который и отдам главному редактору, чтобы он уже взял ответственность. Решил сначала отсечь не рассказы. Из оставшегося выбирал уже по собственному вкусу. И выбор мой был таков: Лукьянов, Якушина, Назарова. Тут надо понимать, что я отбирал гения специфического, не вообще, а гения для «Русского пионера». Именно эта тройка и подошла. Оставалось самое главное: поговорить с моими лидерами — чтобы уж с характеристикой, с полной выкладкой, по-пионерски, по-людски.

Лукьянов. Соликамск.

Проще всего оказалось поговорить с Алексеем Лукьяновым из Соликамска. Мы наладили скайп. Скайп не показывал картинку. Зато голос Алексея был бодр. Выяснилось, что Лукьянов сейчас без работы — он кузнец. Ковал промышленный товар — инструмент, зубила например. Кузнечное ремесло чем нравится — тут коллеги не «лажают» друг друга перед заказчиком. Умение видно сразу. И очень приятно, что польза от профессии сразу видна.

— Ну а в Москву?

Алексей объяснил просто: во-первых, в Москве все надо делать в бешеном ритме, это не нравится. Во-вторых, ему тридцать восемь лет, если переехать в столицу, надо все сначала начинать, строить другую жизнь. В-третьих, сколько стоит в Москве квартира: у Алексея двое детей и жена. Жена тоже пишет, но вообще она дизайнер, преподает в Соликамске, и ей нравится, бросать она не собирается — в-четвертых. Ну и какой смысл? Сегодня можно не ходить по редакциям — разослал текст и сиди, жди результата. Так что неактуально.

— А в Соликамске красиво?

Алексей ответил с русским лукавством: Соликамск городок — Москвы уголок. В том смысле, что город купеческий (солеваренные заводы), много зданий, которые строили как раз московские архитекторы. Мы, мол, живем на дне высохшего соляного моря, поэтому спешить некуда. Тонизирует соликамцев, пожалуй, только соперничество с Березниками. На сегодня соперничество фатально проиграно: в Березниках ходят трамваи, а в Соликамске транспортная эволюция застопорилась на автобусах.

— А кому вы там читаете новые тексты?

Алексей читает жене… А больше вроде и некому. Литературной жизни в Соликамске не наблюдается, своего театра тоже нет. С этой точки зрения застой. Но Алексей сразу предвосхитил и пресек на корню — процитировал Пушкина: я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. Про Соликамск вопросов я больше не задавал.

— А как замысел «Крылова» возник?

Лукьянов рассказал простую историю: он ехал в соликамском автобусе. Все мужчины в автобусе сидели, все женщины с сумками, как положено, стояли. И подумалось Алексею вдруг: как бы сделать так, чтобы у каждой был такой мужчина, какого хочется. Как обеспечить? Так возник Крылов, командированный, который самопроизвольно стал делиться и во всем угождать женщинам провинциального городка. У каждой в результате стало по Крылову.

По голосу Алексей, в общем, представился мне цельной личностью, правильным мужчиной. Кузнец, одно слово.

Якушина. Красноармейск.

В Красноармейск меня два раза приглашать не надо. С ним много связано. Одна только история, когда я купил в ЦУМе телевизор «Рекорд» и на перекладных привез его будущей бывшей теще.

Я поехал в Красноармейск к Наталье Якушиной, чтобы убедиться, что город жив.

От Натальи я узнаю очень многое: она родилась в Бресте — там лучше, чем в Красноармейске, потому что много фонтанов, а тут их нет совсем почти.

— Я не представляю свою жизнь без фонтанов.

Но все-таки, оказывается, и в Бресте есть недостатки — мужчины. Они требуют от женщин, чтобы те все делали по дому, были образованными и хорошо выглядели. А сами пьют и не работают. Тут мужчины другие, получше.

Мы стали гулять по городу. Вот вместо старого стадиона яма.

— Тут бы фонтан сделать, было бы замечательно!

Дошли до Дома культуры. Наталья записалась в драматический кружок. Она теперь прима, играет все роли девушек — состав народного театра очень возрастной.

— А вы давайте записывайтесь к нам — тоже роли хорошие достанутся. А вот это как раз местный фонтан!

Наталья показала на какую-то кучу, совсем на фонтан не похожую, а похожа куча на бруствер, за которым местные жители отстреливались от врагов из леса напротив. Беседа наша развивалась вглубь и вширь, Наталья рассказывала о своей общественной деятельности, про то, что активно борется с матерной лексикой в литературных произведениях. Я не удержался и сообщил, что первое матерное слово в центральной прессе без купюр получилось в моей статье в «Собеседнике».

— На какую букву?

Пришлось сознаться, что на «б».

— Можно, я использую эти сведения?

Я разрешил. 

— Я верю в привидения. В детстве у меня было такое ясное видение: славянские воины в доспехах стояли в ряд прямо на кухне. На втором плане — женщины в одеждах того времени. Молча стояли, так ничего и не сказали. Потом было еще раз такое, а после прошло.

Честно сказать, я позавидовал: я всегда мечтал повстречать привидение, и на видение согласен. Но, видимо, толстокожесть не допускает. А Наталья тонкая душа, ей доверили.

— А Савельевна из «Огня и холода» действительно была. Хозяйка дома, который мы купили во Владимирской области. Она своего мужа действительно убила, потом поджигала всех. Вот после ее смерти дом нам достался. Хороший дом, кстати.

Покидал Красноармейск я совсем без сожаления. Как будто цикл завершился — долгий, затянувшийся. Но настроение хорошее. И оставалась последняя фаворитка.

Назарова. Москва.

Чтобы найти Александру Назарову в Москве потребовалось приложить все умения и навыки следопыта. Это при том, что Александр Рекемчук дал мне ее телефон. Только он почему-то не отвечает, предупредил мэтр. И оказался прав, телефон издавал гудок, а дальше — тишина. В социальных сетях не было следов Александры. Шел второй день поисков. Я расширял ареал и добавлял методы. На исходе четвертых суток наткнулся в сети на рецензию новой повести Назаровой «Тяжелый рок», о которой говорил Рекемчук: «удивительная проза». Был имейл рецензента. Я написал ей. Утром пришел ответ с драгоценным адресом автора «Лестницы». Ответила Александра через день. Встречаться отказывалась, ссылаясь на занятость и на некоммуникабельность: ей легче написать, чем говорить. Но это уже стало делом принципа, и я смог добиться получасовой аудиенции у двадцатидвухлетней писательницы. У памятника Герцену, во дворике Литинститута, практически между парами. Я пришел вовремя и стал ждать. Минуло пятнадцать минут, потом двадцать. Александры не было. Я вглядывался в лица, пытался узнать. Вот к Герцену подошла пара, он с бумажками в файле, она с сигаретой в руке — может быть, Александра опасается, взяла телохранителя? Нет, постояли, ушли куда-то вбок. Вот девушка на скамейке, пристально смотрит в мою сторону. Ну и что, что беременная, в двадцать два, что ли, и забеременеть нельзя? Вон Якушина рассказывала, что поставила рекорд Литинститута — родила погодков без отрыва от учебы. Говорит, до сих пор студенты просят с ней сфотографироваться — легенда. Нет, и эта ушла внутрь. 

И тут я заметил ее. В черном плаще, с рюкзачком, по дорожке шла девушка. Она не смотрела на меня, дошла до памятника Герцену и обогнула его, пытаясь в это же время сделать телефонный звонок. Сделав круг, девушка уперлась в меня, но продолжала молчать, опустив глаза.

— Александра?

Девушка обреченно кивнула:

— Вот, все перепутала. И опоздала. И телефон ваш неправильно записала.

Присели на скамеечку и завели разговор. Ну как разговор… Я задал около двадцати пяти вопросов, а выяснить удалось только, что Александра:

живет в Митино, но родилась в Кузьминках;

до Литинститута училась на журналистике в университете Нестеровой;

не знает, почему ее выбрал Рекемчук;

название «Тяжелый рок» ей не нравится своей претенциозностью, название придумал Александр Евсеевич, ему нравится;

в Литинституте ей нравится.

Скажем так, плавного разговора не получалось. С другой стороны, Саша честно предупредила. Говорить ей неинтересно, ей интересно писать. Так и порешим.

…Время немного остановилось и даже откатило назад. Поиск хороших писателей — очень полезное, здоровое занятие. Люди, занятые делом не только и не столько писательским. С первого же раза, с первого захода обнаружилось достаточное количество гениев. С гениями ведь все просто: чтобы их отыскать, надо сделать один шаг навстречу — сами-то они уже давно в пути.

Миссия выполнена, поиск завершен. Кого из трех выберет «Пионер» — даже самому интересно.   

P.S. Наш выбор —  Алексей Лукьянов (см. его рассказ на стр. 52).

Андрей Колесников, главный редактор «РП».

Статья Николая Фохта «В поисках утраченного гения» была опубликована в журнале «Русский пионер» №28.