Классный журнал

Конфузий

16 мая 2012 14:42

Много железяк насобирала в своей рубрике обозреватель «Ъ» и колумнист «РП» Екатерина Истомина. Были автомобили, самолеты, поезда. Сегодня все рекорды по сбору металлолома будут биты, ибо в центре повествования — исполинская железная баржа. Поскольку баржа китайская, не обошлось и без Конфуция. Не менее исполинского.

Виной полученные мной китайские водительские права. С тех пор я в Китае — как Пьер Безухов в масонах. Хотя и посещаю православную церковь Святого Николая на Gaolan Road: этот храм был построен на деньги купца Глебова в 1932 году и освящен в 1934- м — в честь последнего русского императора Николая II.

Я прихожу и к российскому консульству в Шанхае. Это здание на краю Бунда выглядит так, будто там только что получили правительственную телеграмму. ТАСС уполномочен заявить, что генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев этим утром был награжден четвертой звездой Героя. «Как на скошенной стерне воробей е…ёт грача! В этом личная заслуга Леонида Ильича!» Сотрудники консульства ужасно коварно хихикали и пригибались к полу. Чашки с рисом, с прищуром хохоча, переворачивались. Лаковые, похоронные, с золотой вензельной отбивкой печатные машинки понимающе улыбались. Им всем в окно смотрю я. Я просто Виктор Цой. Я требую перемен.

«Ждете кого-то? Вам плохо?» Так мы познакомились с Мэг. Эта была китаянка моего возраста, некрасивая, но на ее лице читались убеждения и путь к очевидности. Мэг пригласила меня в ресторан на барже: «Мы пойдем в ресторан «Деликатесы из Гуанджоу»! Гуанджоу — это гастрономическая столица Большого Китая!»

Реформы Дэн Сяопина пока не дошли до старой баржи: она была построена при последнем императоре Пу И, присягнувшем марионеточному японскому режиму Маньчжоу-Го. Больной раком бывший император Всея Поднебесной, глухой очкарик Пу И закончил дни уже при Мао — на должности садовника Запретного города. Год назад я свела знакомство с его внуком. Это Элвис Пресли, только весь целиком китайский, с раннего утра он торчит за кассой в центральном сувенирном магазине Запретного города. Люди говорят, что таких внуков Пу И по Китаю раскидано где-то миллиона полтора, но этот вроде бы самый главный среди всех.

На палубе баржи сидела кошка. Сначала я решила, что это Валерий Леонтьев. Убежал с гастролей. Сорвался?! Взлохмаченная кошка страстно, взыскующе смотрела на меня: так и певец обычно взирает с афиш. В «Деликатесах из Гуанджоу» ради дружбы с Мэг я съела крысу. «We have today rats, cats and dogs. What do you like more?» — спросил официант. «I’ll take some rats, please…» Когда мне принесли крысу в застенчивой кастрюльке, наша железная баржа, тяжело вздохнув, покорно отвалилась от замусоренного берега. Кто-то огромный и тайный, будто совсем-совсем ледяной, с неправдоподобной, сверкающей головой из нефрита, полусогнутым мизинцем легко оттолкнул ее от набережной. Этот некто большой из нефрита словно бы объял нас с Мэг по контуру полусогнутым глазом, желая лучше сохранить на длинном разговорчивом пути.

Пристань, от которой мы отплыли, располагалась возле кофейни Starbucks, на той стороне широкой и мутной реки Хуанпу, которая называется Пудун (Pudong, или «Восточная вода»). На песочном откосе гнил труп лохматой маленькой рыженькой собаки, казалось пекинеса. Китайцы Шанхая часто держат миниатюрных собак.

Мы успели поговорить о многом. Я спрашивала о Тайване. «Тайвань — это Большой Китай. Не строй иллюзий. Только там несколько политических партий, а у нас она одна. Но они вскоре сами поймут, что это временное явление». О Тибете: «Большой Китай не виноват, что идиот в оранжевой простыне, которого австралийцы зовут Далай-ламой, вообразил себя королем!» О Гонконге: «В будущем это будет наш лучший шопинг-молл! Во время кризиса именно Большой Китай вливал в Гонконг деньги. Но нам пока нужна их биржа. Шанхай пока не готов принять на себя роль финансового центра Азии. Дай нам десять лет, и мы будем финансовым центром мира». Я спросила о Макао и о Японии.

Я спросила и о партии. «Наша партия омолаживается. Вскоре она будет совсем молодой, и нас ждут большие перемены». — «Что, разрешат Twitter, Facebook и Google?» — глупее вопроса, конечно, нельзя было изобрести. И Мэг понимающе засмеялась: «Ну, в твоем отеле Facebook и Google добивают с расширением из Гонконга!»

«А ты веришь в идеи Мао?» — спросила я Мэг, цепляя на палочку весьма животный крысиный хвост. «Мы не в Пекине, чтобы верить партии. Мы — в Шанхае. Здесь верят партии по-особому. Не забывай, что культурная революция пошла из Шанхая. Третья жена Мао, Цзян Цин, была родом из нашего города», — сказала Мэг. Она добавила, что считает Мао великим героем китайского народа.

«Ты веришь в Будду?» — продолжала я. «Будда — это традиция. Древняя история, ее можно отметить с родителями», — сказала Мэг. Наша старая баржа, тяжело, будто слон, вздохнула и наклонилась. Мы уже переплыли Хуанпу и причаливали к противоположному берегу Пуши (Pushing, «Западная вода»), где находится памятник Мао. Монумент в духе Ботеро соорудили возле калитки сада, где до 1935 года висела табличка «Китайцам и собакам вход воспрещен».

«Ты веришь в Конфуция!» — воскликнула я, когда официант принес мне еще две мягких крысиных тушки. «Конфуций — просто свод правил!» — «Так во что же ты веришь?» — спросила я. «Я верю в свою жизнь», — спокойно ответила Мэг. Она даже и не моргнула.

«Жаль, что ты не из народа хань. Нам были бы нужны такие люди. Ты можешь убивать», — отметила Мэг. В тот момент баржа снова ударилась о Starbucks. «Легко, darling», — улыбнулась я. У нас были разные представления о жизни. Когда мы прощались, в моей голове закрутилась песня замечательного исполнителя Льва Лещенко: «Ты помнишь, плыли в вышине, но вот погасли две звезды!.. Но лишь теперь понятно мне, что это было «Каберне»! Лай-ла!..»

Мы вышли с баржи, и мне удалось разглядеть этот корабль. Это был кусок железа, который были бы не в силах утопить даже боги, если бы они собрались вместе. Железный век, убитые сердца. На баржу падали тени румынской мебельной стенки, австрийских сапог, польского мыла, чешского хрусталя, саксонского фарфора из ГДР, венгерского трикотажа и храбрых финских холодильников. Доступный дефицит, который лечится только одним средством.

Я вспоминала Культурную революцию, не ленинскую, а в редактуре Мао. Просто я когда-то, в 2002-м, видела плакаты в Музее революции: тогда циклопическое здание на Тяньаньмэнь еще не переделали в Национальный музей. На красных полотнищах 1973 года были тысячи пролетарских кулаков: «Разобьем песьи головы Брежнева и Косыгина!», «Долой советский ревизионизм!»

Через два дня я стояла на каблуках в казино в особом административном районе Макао, бывшей португальской колонии. Это был старый небоскреб, тонувший в порнографической влажности. Его построили на болотистом острове Тайпа в 1970-х, когда эта территория была закрыта для всех больших китайцев.

С меня тек пот, он отчаянно бился и мучился на спине, словно я стояла на сцене в адской птичьей маске. Я кидала шарик на рулетку, придерживая другой рукой валюту Макао. Тысячи китайцев, получивших от партии временное разрешение на выезд из Большого Китая, настороженно смотрели на меня, давая понять, что коммунизм здесь не для всех. Я давала понять, что я, советский человек, могу стать хунвэйбином и давать «огонь по штабам». Я, которая родом из СССР, могу задать им несколько проповедей.

Дорогие радиослушатели! Говорит Москва! Для вас поет Алла Пугачева.

Статья Екатерины Истоминой «Конфузий» была опубликована в журнале «Русский пионер» №24.

Все статьи автора Читать все