Классный журнал

Александр
Рыскин

Как я стал викингом

В прошлом году все лето я работал старпомом голландской экспедиционной яхты Де Альм. Мои друзья иногда прилетали ко мне на яхту, чтобы вместе предаваться элегантным мужским порокам. Мы пили «Гленливет», курили сигары, варили борщ и говорили о красоте женской логики. Наш капитан Антон раньше был кэп-два, командовал подводной лодкой, ходил в черном кителе и умопомрачительной фуражке с кокардой. Неудивительно, что в те дни у него была своя личная жена — красавица, рожденная прямо из морской пены… Потом Антон списался на берег и решил стать маркетологом. Жена от Антона сразу ушла. У этих двух событий нет никакой логической связи, доступной мужскому уму. Но для женщины тут все выглядит очень даже логично. Потому что красавица жена ушла от Антона к его лучшему другу — предпринимателю, который вскоре купил ей шубку. Я считаю, барышня была права. Ведь когда-то она выходила замуж за красавца капитана, понимая, что капитаны на дороге не валяются. К тому же Антон был такой трогательный, такой котик и весь такой моряк в этом кителе и фуражке с кокардой, что всякое сопротивление бесполезно. И она оставалась верна Антону, пока были фуражка и китель. А быть женой маркетолога — фи, уж конечно, лучше шубка...

Вот и я, было время — позволял себе дорогие излишества. Однажды я позволил себе жену — красавицу с лицом юной Элизабет Тейлор и круглыми зазывными коленками. Она была не только красива, но и обладала удивительно вредным характером. Сочетание этих качеств в одной барышне — немыслимая роскошь, о которой многие мужчины могут только мечтать, но вредный характер требует алтаря и служения, к которому не всякий готов. К тому же, по извечной мужской наивности я не знал, что юные Элизабет Тейлор с круглыми коленками всегда глубоко несчастны в жизни.

Им все время кажется, что любят их за коленки и совершенно не ценят душу. Будь у меня китель или хотя бы фуражка с кокардой, она бы, наверное, смирилась и предложила в обмен духовное родство, но завести фуражку при ней я так и не успел.

Сегодня, когда у меня есть китель, фуражка, бинокль и друзья-яхтсмены, я понял наконец, что я бабник.

Вот и владелец нашей яхты Дима однажды, столкнувшись с женской логикой, стал навсегда контуженным, бросил Москву, ассенизационный бизнес на Рублевке, купил стальной голландский траулер и задумал плыть на нем в Швецию — страну со злобным сырым климатом и темной водой во фьордах. Зачем, спросите вы? Что хотел Дима сказать миру этим своим поступком? Лично я считаю, что ничего такого особенного Дима сказать не хотел, кроме того, что он настоящий мужчина и она должна это понимать и начинать волноваться, когда придет шторм. Когда он придет и вдует во все пятьдесят… нет, лучше шестьдесят узлов, то, стоя на убегающем из-под ног мостике, Дима мужественно отправит ей смс: «Погода нормальная — шторм баллов десять по Бофорту, идем в Стокгольм». По Диминому плану — сердечко ее на цифре «десять баллов» должно сладко дрогнуть и шепнуть красавице, кто тут настоящий альфа dog — он, Дима, или Змей Горыныч, казахский банкир в розовой рубашке с запонками от Тиффани.

Как вскоре стало ясно нам с Антоном, Димину девушку звали, конечно, Дульсинея Тобосская, и у нее была однушка в Балашихе и друг-банкир. Запонки банкира, впрочем, не помешали барышне начать с Димой букетно-конфетный танец, который девушки называют безвольным словом «отношения». Сначала ничто не предвещало похода в Швецию, казалось — ля мур, казалось — тужур, казалось — вот оно, счастье. Дима ходил по друзьям и рассказывал всем, что его Дульсинея самая Тобосская в мире. А тот, кто этот факт осмеливался подвергнуть сомнению, был подлец хуже Змея Горыныча — того, что с запонками от Тиффани. Такого человека Дима был готов немедленно ткнуть копьем аж в глаз и отправить посылкой Дульсинее сушиться на гербарий. Поскольку именно в этот момент аэроплан Дульсинеи уже кружил над резервным аэродромом, где Дима зажег свои посадочные огни, то друг наш одного лишь никак не мог взять в толк, что он все кружит и никак не садится — огни-то горят… И тут Дима понял: Горыныч занимает у Дульсинеи все ее воздушное пространство и не дает аэроплану сесть. Но разведка донесла, что розовый банкир был замечен в ресторации у Марио в компании двух алма-атинских красоток. Значит, он, гад, не верит, что она самая Тобосская… Тут в Диминых руках немедленно очутились скрижали. Вместо Моисея Дима быстро спустился с горы и всем сказал последнюю истину.

Того, что с запонками, Дима морально проткнул копьем и отправил на гербарий сохнуть в муках, а красавицу направил на посадку — к огням. Вот только почему Дульсинея Тобосская самая Тобосская, мы с Антоном так и не успели понять, потому что Кильский канал как раз закончился, а после Киля на подходе к проливам Датского Бельта начался тот самый шторм, который Дима так тщательно спланировал. Как только вдуло из-за мыса, мы с Димой строго обо всем договорились. Клятвенно пообещали, что, когда настанет самый шторм (чем сильнее, тем лучше), мы скажем ему об этом, и он пошлет Дульсинее заветную смс.

Свежий балтийский ветерок ударил в скулу вместе со стальной холодной волной. Карты погоды, полученные из интернета, показали, что у нас есть полсуток в запасе, чтобы проскочить кусок моря и спрятаться от волны и северо-западного ветра за островом Борнхольм. Мы решили использовать этот подарок и полным ходом пошли к Борнхольму, а потом и к Готланду, меняя гостевые флаги с немецкого на датский и вскоре на шведский.

Зная свой слабый вестибулярный аппарат, я открыл аптечку и закинул в рот пару таблеток драмина. Памятник готов поставить тому, кто изобрел таблетки от укачивания. Это преимущество 21-го века, поколениям моряков до нас приходилось жестоко мучиться: адмирал Нельсон, как известно, руководил морскими битвами, не переставая блевать за леер. Драмин — таблетки особенные: если их выпить до шторма, то они фиксируют состояние вестибулярки и вас ни за что не укачает, если ж промедлить с решением и выпить драмин в момент, когда тошнота уже у горла, то адские муки вам обеспечены минимум на сутки вперед. Я долго уговаривал Диму не чудить и не геройствовать. Обещал, что ни я, ни Антон никогда не расколемся перед Дульсинеей насчет выпитых Димой пары таблеток. Но он, стремительно зеленея лицом, гордо и мужественно отказался — истинно говорят, скорее земля налетит на небесную ось, чем женщины узнают правду о мужском героизме. Видела бы Дульсинея Диму в этот момент. Дима, отвергающий таблетку драмина решительным жестом, был изваянием мужества, и я не решился дальше настаивать. Когда через пару часов я бросил взгляд на полупустую упаковку из-под таблеток и не увидел Димы нигде в пределах мостика, я понял, что случилось самое страшное. Устав зеленеть лицом и сдерживать тошноту, наш друг решил вкусить избавления и, ни с кем не советуясь, сожрал пол-упаковки, пока мы с Антоном занимались судовождением. Телефон с уже набитой, но так и не отправленной героической смс, летал по полу от борта к борту, но его хозяин уже не мог вбить адрес любимой и нажать ОК.

Дима испарился в сторону своей каюты и погрузился в пучины морской болезни. Я приоткрыл к нему дверь — увидел остатки его тушки и понял, что одним влюбленным на борту стало меньше. Мы решили с Антоном, что романтика подождет, и приготовились штормовать до самого Стокгольма...

Шквал на то и шквал — разрешения он не спрашивает. В считанные минуты море закипело волнами, больше похожими на солнечные протуберанцы. Яхта вздрагивала от ударов и окнами рубки почти ложилась на воду. В такой свистопляске нам с Антоном давно уже не приходилось бывать. В довершение всех бед я, желая покурить, сдуру отдраил дверь с наветренного борта, и налетевший ветер перемешал на столе все карты, унеся в сквозняк карту фарватеров Стокгольмского фьорда. Становилось все веселее.

Волна из-под борта и со скулы, сбивающая автопилот с курса, сумасшедший дрейф и выматывающая бортовая качка с амплитудой, предельной даже для килевого парусника… Вот тут мы и порадовались стальному голландскому траулеру, имеющему килевой балласт, состоящий из почти тонны свинца в гранулах. Кораблик вел себя как ванька-встанька, неизменно вставая на ровный киль, хотя каждый раз палуба вздыбливалась стеной, подволок становился бортом, и только мертвая хватка за все, что можно, удерживала нас от полетов по салону. И так весь день, с дождем и шквалами, с кренами до горизонта…

Тот не яхтсмен, кто втайне не радуется первому в сезоне майскому шторму. К тому же был День Победы — в честь Девятого Мая грех было не выпить сто граммов, тем более что Стокгольмский фьорд вот-вот должен был появиться в огнях из штормового моря. Но у нас на борту был сухой закон, введенный Димой перед походом нашим героическим, ни грамма вина и водки не позволил он пронести нам на яхту. С горя хлопнули мы с Антохой по стакану газированного «Эвиана» и сразу увидели Стокгольм в алмазах.

Не могу сказать, что мы сильно обрадовались. Карту фарватеров, если помните, у нас сожрала пучина. А сто тысяч огней на скалах хорошо освещали сто тысяч камней в беснующейся воде, и где там входной буй нашего фарватера — одному Богу было известно… Исходя из положений хорошей морской практики, я предложил снова идти в море и там штормовать до утра, а по свету в бинокли искать дорогу. Идея была довольно здравая, но не таков был мой друг кэп-два с подводной лодки, чтобы пасовать перед такой фигней, как гранитные камни. Зря он когда-то пытался стать маркетологом, командовал бы сейчас дивизией подводных крейсеров, и жена была бы на месте — при камбузе. Эх, жаль, она не видела Антоху в тот момент, когда мы до хрипоты спорили, в два бинокля ища верное направление на буи Стокгольмского фьорда. Он был прекрасен.

— Саня, — сказал он мне, вдруг переходя на таинственный шепот, — двадцать лет назад мы на нашей малышке всплывали здесь на перископную глубину. Тогда у меня, молодого еще штурманенка, было пятнадцать секунд, чтобы взять пеленг, перед тем как мы опять нырнем на дно. Неужели сейчас мы спасуем и уйдем, как салаги, в море? Ведь впереди нас ждет приз — Королевский яхтклуб Скандинавии, а в нем должен же быть хоть какой-то ресторан, в котором должна быть водка.

На этом слове линзы Антошкиного бинокля вспыхнули неземным нездешним светом, и я сдался, решив покориться судьбе.

Против последнего аргумента крыть мне было совершенно нечем. Нас было двое с Антоном, и у нас очень серьезный резон идти сквозь камни.

Спрашивать совета у третьего нашего друга, Димы, было пока бесполезно — его зеленые человечки в это время как раз разворачивали перед его блуждающим взором очередной транспарант с огромными зелеными буквами: «Хрен тебе, Дима, зеленый, а не Дульсинея!»

Антон встал к штурвалу. Через пятнадцать минут, глядя на кипящие в пене гранитные булыжники, от которых мы каждый раз очень вовремя уворачивались, я поверил и в перископную глубину, и в русскую школу судовождения, и вообще проникся огромным доверием к советскому подплаву — надо быть русским капитаном, от которого ушла жена, чтобы в этой каше без карт, имея на курсе лишь один единственный маяк — бутылку «Абсолюта», провести корабль к нужному фарватеру, чтобы успеть привязаться к королевскому пирсу за двадцать минут до закрытия ресторана...

Антон еще мешкал на пирсе со швартовами, а я, сознавая ответственность перед другом, кинулся прямиком через шведские клумбы к заманчивым огонькам клубной ресторации.

Хрустя двухдневной щетиной о мокрый ворот непромоканца, я появился на пороге королевского лаунжа и твердым шагом бывалого морского волка подошел к стойке бара.

— Ту таймс ту дабл водка энд рипит, — хрипло сказал я шведской водочной фее с серо-голубыми, как небо Стокгольма, глазами.

Было видно, как от сложных вычислений у нее заклинило мозг: она силилась сосчитать, сколько это будет — две водки два раза удвоить и опять повторить, видимо, она была из тех настоящих прекрасных женщин, которые математику понимают душой. За двумя водочными даблами, умноженными на два, да еще повторенными, ей открылась оскорбительная бесконечность.

— Я боюсь, сэр, что вы будете пьяный, — сказала она тихо, боясь глядеть в мои глаза. Видимо, она предполагала прочесть в них безумие.

— Простите меня, леди, но именно это и является моей задачей, — своим самым искренним, самым интеллигентным баритоном ответил я девушке. — Судите сами — я моряк, зашедший к вам из шторма, к тому же русский. Давайте уж лучше мне сразу бутылку «Абсолюта».

В этот момент в дверях появился случайно проходивший мимо командир дивизии подводных лодок. Мокрый бинокль так и болтался у Антохи на шее.

— Ну как наши дела, Саня? — ласково спросил малюточка грубым командирским басом.

— Ура, мы ломим, гнутся шведы: щас дадут пузырь, так я ту-у-умаю, — сказал я другу.

Завидев Антона, барышня как-то сразу сделалась полупрозрачной и засобиралась к менеджеру.

— Две бутылки! — успел крикнуть я ей вдогонку.

Явился испуганный менеджер:
— Господа, мы через пятнадцать минут закрываемся, кухня уже закрыта, у нас только сандвичи на закуску, целую бутылку водки невозможно выпить вдвоем за такое время…

— Две бутылки, — поправил его я. — Если хотите на пари — мы русские, и у нас сегодня праздник.

Видимо, я задел его за живое.

Шведы и англичане очень любят пари — настоящие северные европейцы, они в первую очередь спортсмены. Ну и, потом, все-таки мы были русские. Я понял: они не поверили в нашу с Антоном стойкость и втайне рассчитывали получить реванш за Полтаву, потому что менеджер что-то прошептал фее и громко сказал по-шведски всему гудящему залу. Мгновенно наступила тишина, нам выдали два сандвича и две бутылки «Абсолюта» — в полной тишине потрясенного королевского ресторана.

Это был наш с Антоном полтавский бой, наш день победы, наш крейсер «Варяг», на гордом Стокгольмском рейде накрытый внезапным залпом тяжелого водочного калибра.

Взвивались вымпела, гремели цепи, никто не желал нам пощады… Да мы и сами себе ее не желали. Мы были здесь одни, у нас было пятнадцать минут на два последних залпа перед тем, как открыть кингстоны и погрузиться в пучину шведской ночи.

Наши любимые были далеко с другими мужчинами — они не видели, как два русских капитана грудью стояли за Родину на шведской чужбине. Мы пили за веру, за надежду, за любовь, которые привели нас сюда; за нашего друга Димку и его Дульсинею, за нашу перископную глубину и девушку с лицом юной Элизабет Тейлор — за наших бывших и будущих женщин, потому что все подвиги, которые мы совершаем на этом свете, посвящаются им, что бы мы, мужики, протрезвев, потом ни говорили.

К ночи праздник разросся вширь и вглубь, плавно переместившись на нашу яхту. Смешались в кучу дети, люди и женщины разной степени опьянения и образования. Откуда-то возник Дима в фуражке с кокардой и черном кителе. Он все искал свой телефон, пытаясь отправить любимой героический репортаж из пучин балтийского шторма. Как же я его понимал! Мне самому хотелось нежности и понимания...

Под утро я поднял голову над стаканом и увидел ангела. Это была она — фея из бара с серо-голубыми глазами цвета Стокгольмского фьорда, головокружительная и невесомая, как музыка группы АВВА. Она была как море и небо, вместе взятые. Как юная бригантина, возникшая из балтийской волны… Я почти не помню миг, когда она меня поцеловала, и уже никогда не вспомню момент, когда она вознеслась обратно в свою Валгаллу.

Она безусловно была самая Тобосская. В этом не было никаких сомнений.

Я хотел вместе с ней к небу и морю, но для этого надо было быть викингом и конунгом, а я был просто пьяный русский капитан, сегодня переживший балтийский шторм вместе с командиром дивизии подводных лодок. Что мне было делать на свете?

Зачем я? Кто я?

Я взял в руку внезапно вспыхнувший всеми огоньками Димкин телефон и напечатал смс: «Погода нормальная, шторм баллов десять по шкале Бофорта. Идем к Стокгольму». Потом нашел в адресной книге телефон Дульсинеи и отослал письмо.

Через пять минут телефон завибрировал ответной вестью: «Ты мой викинг! Горжусь тобой!»

Она ответила, Дульсинея, теперь уже точно, без тени сомнения самая Тобосская...

Валгалла откликнулась, бригантина звала к морю и небу.

От такой жизни я и впрямь очень скоро стал викингом и смог покорить много красивых стран. Думаю, все это случилось только потому, что женская логика — самая страшная на свете сила...


Статья Александра Рыскина «Как я стал викингом» была опубликована в журнале «Русский пионер» №25. 

Начало цикла морских рассказов Александра Рыскина «Держание под Бискаем» («РП» №24).