Классный журнал

 

В комнате старого художника была узкая железная кровать, потому что он был очень худой, много-много холстов, красок, перемешанных разнокалиберными кисточками, и огромный стол. Этот стол, длинный, высокий, на могучих ножках, занимал треть комнаты. Стол мне нравился больше всего. На этом столе мы придумывали и устраивали с художником натюрморты, а потом рисовали их. Вообще художник натюрморты сам по себе не рисовал. Он больше всего любил рисовать Ленина, но со мной он принял решение перейти на более легкие формы.

 

Я понравилась старому художнику сразу. Он так и сказал маме: очень хорошая девочка. Я только потом поняла, что он так сказал бы в любом случае, но тогда и мне, и маме было приятно. Мы рисовали почти каждый день. Я приходила к художнику домой. Прямиком по длинному коридору шла в его комнату, опасаясь, что меня настигнут его домашние. Но они меня не трогали, а шумели себе на кухне.

 

В комнате художника мне очень нравился запах. Это был запах карамельной краски и зверьковых кисточек. Запах был такой плотный, что мне казалось, будто сам художник сделан из папье-маше, пергамента и покрыт масляной краской.

 

Художник никогда меня не ругал. Он всегда меня хвалил, даже когда я рисовала косые кубики и плоские шары. Он говорил, что нужно время, и всегда мне помогал. Через полгода мы добрались до натюрмортов и приняли мужественное решение участвовать в районном детском художественном конкурсе. Нам нужно было подготовить шесть картин. Все они были натюрмортами: кувшин с мячиком, яблоко на блюдце, тюльпан в стакане, персик и груша, арбуз на подносе и большая хрустальная ваза на столе.

 

Работа наша была увлекательной. Я рисовала «фактуру» и покрывала первым слоем краски, а художник оформлял тени. Он всегда говорил мне: «Ты рисуй, как тебе нравится, а я потом только блики поправлю, и хорошо получится». Надо сказать, что блики мне совсем не давались. Я не умела делать предметы объемными и правильной формы, а художник умел. Деревянные кисти его рук делали мои круги яблоками и персиками, мои лекала — кувшинами и тарелками. Пять картин были готовы, а шестую я заканчивала. Я пришла к нему рано утром: в тот день мы должны были дорисовать последнюю картину, точнее, он должен был поработать с бликами, тенями и красками. Дверь квартиры художника была открыта нараспашку. Я не обратила на это внимания, сразу юркнула в коридор и направилась к комнате художника. Я открыла дверь и увидела стол. На столе стоял большой деревянный гроб, и рядом никого не было. Я не видела художника в этом гробу. Я помню только, что стала судорожно соображать, как нарисовать этот гроб. И мне тогда показалось, что это же совсем просто. Почти так же, как нарисовать кубик, и блики никакие не нужны, и цвет очень просто подобрать, нужно, наверное, просто разбавить коричневый желтым, а если не получится, то художник сам нужный цвет найдет… Родственники художника вывели меня из его комнаты и отправили домой. Я бежала по улице в слезах и думала о том, как же быть с последней картиной — большой хрустальной вазой на столе, ведь ее же без бликов художника не примут на выставку.

 

Дома я собрала в коробку все свои краски и кисточки и объявила маме, что рисовать больше не буду, что я самозванка и без художника мне в художники не пробиться. Я не знаю, понимала ли мама, что я бездарность. Думаю, что нет. Художник, я уверена, ей ничего не говорил про мои несгибаемые плоскости. Теперь я знаю, он и сам в меня не верил, просто не обижал.

 

Но мама настояла, она заставила меня отвезти все работы на районную выставку и даже воспользовалась жестокой фразой: «В память о нем».

 

На выставке было много картин других детей. Очень строгие толстые мужчины в очках (один из них приехал даже из Ленинграда) внимательно смотрели на наши работы. Они искали таланты. Победителей было двое: оценивалась вся экспозиция, то есть все шесть картин в совокупности, и одна картина. Я победила. Выиграла моя картина — большая хрустальная ваза на столе. Остальные мои картины посоветовали убрать в семейный архив и никому не показывать, а маме предложили отправить меня на учебу в краснодарскую художественную школу. Мама согласилась, а я отказалась.

 

Я не стала художницей и даже не научилась толком рисовать. Очень редко я быстро карандашом рисую тех, кого люблю, но им не показываю. Пробовала, но они говорят, что не похожи на себя. Я не люблю выставки и художников, хотя некоторые картины мне нравятся, впрочем, не больше, чем постеры. Но я очень люблю своего старого художника, которого уже почти совсем не помню. Я люблю его потому, что он любил меня и ему было наплевать, что я бездарность. Мне тоже наплевать…

 

P.S. Я рассматривала картины Ротко и думала о том, что моему художнику они бы не понравились. Я почти уверена, что он бы деликатно предложил Ротко их подправить. Хуже бы не стали.

 

 

Статья Анны Николаевой «Сияние. Картина шестая» была опубликована в журнале «Русский пионер» №16.