Классный журнал

Андрей
Орлов (Орлуша)

Поэт Орлов представил наблюдения про иллюзорность жизни и сомнения

Как-то раз москвича Иванова Евгения

Посетили с утра после сна сомнения.

Он, проснувшись, глаза ещё не открыл

И подумал: «А вдруг восемнадцать рыл

Ужасных склонились вдруг над кроватью!»

Он подумал: «Тогда не хочу вставать я!

Сомневаюсь, что нужно тогда вставать,

И глаза-то не хочется открывать!»

Его мозг от страха почти взорвался,

Иванов вдруг от страха засомневался.

Вот одно из кошмарных его сомнений:

«Может быть, зовут меня не Евгений,

А какой-нибудь, скажем, Семён Смирнов

Под моим одеялом спит без штанов?

И Смирнов этот самый — хромой и рыжий,

И он болен, к примеру, паховой грыжей,

А жена его пиво с похмелья пьёт

И Смирнова с утра сковородкой бьёт?

Вот открою глаза и сразу, быть может,

Сковородкой тотчас схлопочу по роже?»

…Иванов потрогал себя. Похоже,

На груди волосатый участок кожи

Был его, ивановский, а также — ноги,

(Хоть они— одинаковые у многих).

Иванов успокоиться попытался,

Но немножечко всё-таки сомневался.

Он подумал: «А может, я мэр Собянин?

Или, может, вообще — инопланетянин

Кровожадный и склонный с утра ко злу?

Или, может, я воин племён зулу

И, как всякий отважный зулусский воин,

Я не мучим сомненьями, а спокоен

И открою без страха глаза сейчас!

И плевать я хотел на ужасных вас,

Тех, кто рыла склонил над моей кроватью!

На сомнения, может, хотел плевать я?

Я не жук из дурацких рассказов Кафки!

Вот возьму и дойду до соседки Клавки

И скажу без сомнения, не робея:

«Я люблю тебя, Клавдия, будь моею!» —

Той, которой лишь в лифте я мямлил «здрасте»,

Овладею как дикий в порыве страсти!

Иванов уже мысленно поднимался,

Но потом почему-то засомневался:

«Ну а если мне Клавдия скорчит мину

И расскажет, что отдана сисадмину

Николаю Григорьевичу Стеценко,

И понизит мне этим самооценку?

И ещё намекнёт мне о жирном пузе

Или скажет в лицо, что я просто лузер,

И что я — не герой её дерзких снов,

А простое ничтожество, Иванов?»

Иванов, сомневаясь, взгрустнул немного,

Не спеша кое-где сам себя потрогал

И решил, что Клавдия — просто дура,

А у Дженнифер Лопес лучше фигура,

Но при этом он начал вдруг сомневаться:

А вот стала бы Дженнифер обниматься

С ним, таким, как он есть, при его зарплате,

Прямо здесь и сейчас на его кровати?

Или сердце его будет вновь разбито,

И она предпочтёт, например, Брэда Питта?

Да, сомнения эти куда девать,

Ведь глаза же не хочется открывать

И себя отдавать злого мира тщете,

Если ты не уверен, кто вообще ты!

Может, не от похмелья болит твой лоб?

Может быть, ты кусачий постельный клоп,

И увидишь, подняв своё клопье веко,

Как ты кровь лакаешь из человека?

Хватит! Нужно умерить сомнений прыть!

Нужно смело свой глаз хоть один открыть!

Он решился почти, в это время снова

Посетили сомнения Иванова.

Иванов их прогнал от себя как мух,

Всех почти что, оставив последних двух —

То, что Карлсон он, человек-пропеллер,

И ещё — то, что он, может быть, Рокфеллер.

Открывает глаза— и не тут-то было!

Он проснулся в «однушке» своей постылой,

Пусть не Карлсон и не Рокфеллер-жлоб,

Но зато не Собянин! Не жук! Не клоп!

Иванов, пока в тапка два обувался,

Даже думал: «Чего я так сомневался!

Я сейчас без сомнений почищу зубы

И пойду в интернет посещать ю-тьюбы,

Я могу без сомнений купить билеты

И свалить без сомнений туда, где лето,

Там меня, без сомнения, ждут мулатки,

С ними ночь, без сомнения, будет сладкой!

Я вообще сомневаться не буду боле!

Я уверен в себе, не понятно, что ли?

Я — творенья венец, властелин природы,

Остальные в сравненье со мной — уроды!

Остальные в сравненье со мной — ничтожны,

Не любить меня попросту невозможно!

Я поставлю весь мир преклонить колени,

Я — всего властелин, Иванов Евгений!»

Тут он слышит: «Чего это ты, Смирнов,

По квартире тут шляешься без штанов?»

Перед ним возникает в халате тётка,

А в руках у ней — скалка и сковородка,

И при этом, похоже, она— жена,

И с размаху ему сковородкой — на!

Иванов понимает, что всё же он —

Это тот, из сомнений мужик, Семён!

Глянул в зеркало— точно! Рябой и рыжий,

И трусами прикрыт синий шрам от грыжи!

Он подумал: «Какой же я невезучий!

Лучше спал бы и был Ивановым лучше,

Надо мною никто бы не издевался…»

Тут Смирнов понемногу засомневался:

Может, у Иванова болит чего-то?

Может быть, задолбала его работа?

Может быть, он не пьёт потому, что печень?

Может, мир к Иванову бесчеловечен?

Может быть, его травят соседи-твари?

Или клоуны бьют на Цветном бульваре?

И решил наш Смирнов без сомненья тени,

Что не хочет он жить, как такой Евгений.

Он открыл без сомнения холодильник,

И увидел: на полке стоит… будильник,

И трезвонит! Семён даже поперхнулся,

И от дикого звона тотчас… проснулся!

И закончилась эта галиматья

Потому, что это проснулся я!

Я проснулся, и тут начались сомненья:

Прилетят ли муза и вдохновенье?

Или я отупел до предельной точки

И теперь не смогу сочинять стишочки,

И тогда мне, известному как Орлуша,

Будет не на что выпить или покушать,

И теперь я уже никакой не гений,

А какой-нибудь там Иванов Евгений?

Я вскочил. От сомнений мне стало зябко,

Я себе прокричал: «Собирайся, тряпка!»

Сел за стол я, как тряпка, в кулак собрался.

Вот пишу, а осадок в душе остался.

Нехороший такой, наподобие лени,

От ночных напугавших меня сомнений.

А потом я подумал, что не они бы,

Мир не знал бы Орлуши, поэта-глыбы,

Не писал бы Орлуша стихотворений,

Если мир бы ему не внушал сомнений,

Ведь сомненьям на смену приходит вера!

…Или строчки, хотя бы для «Пионера».

Стихи Андрея Орлову (Орлуша) были опубликованы в журнале «Русский пионер» №27.