Классный журнал

Дмитрий
Филимонов

Бацилла молодости нашей

Пока ученые всего мира упорно ищут… Нет, не так. Пока лучшие умы человечества тратят миллиарды на геронтологические исследования, тщетно пытаясь найти рецепт долголетия, русский ученый Брушков копнул под Мамонтовой горой — и добыл эликсир бессмертия.
— Ну, примерно так оно и есть, — скромно улыбается русский ученый Анатолий Брушков, 53 года, геолог, микробиолог, профессор, декан кафедры геокриологии МГУ.

Ах, вы же еще не знаете, что такое геокриология! Это значит мерзлотоведение, наука о вечной мерзлоте. И вот профессор Анатолий Брушков руководит кафедрой вечной мерзлоты. Но поскольку в подлунном мире нет ничего вечного и слово это коробит научный слух, кафедру назвали иначе, по-латыни. Ну и пусть. Суть не в названии. Больше нигде в мире нет такой кафедры. Потому что Россия — страна вечной мерзлоты. Шестьдесят пять процентов России — вечная мерзлота. А некоторые говорят, что семьдесят. И о ней мы должны знать всё. Чтобы строить дома, дороги, нефтеналивные порты, подземные заводы, ракетные шахты, стратегические аэродромы. Ну ладно, ракетные шахты строить уже не надо. А газопроводы? А хранилища ядерных отходов?

Анатолий Брушков знает, как строить на вечной мерзлоте — чтоб не растаяла, чтоб дороги не поплыли, чтоб дома не ушли под землю.

Но это прикладная сторона геокриологии. А есть еще фундаментальная.
— Сейчас Запад беспокоят газы, — говорит Брушков.

Те самые газы, которые кормят Россию. Которыми так богата Сибирь с Крайним Севером. Месторождения которых без устали ищут геологи. Так вот, если случится глобальное потепление и Сибирь с Крайним Севером начнут таять, вечная мерзлота выдохнет свои газы. Фух! А кроме того, вся быстрозамороженная органика, что хранится в этом геохолодильнике — мамонты, шерстистые носороги, саблезубые тигры, — начнет разлагаться, выделяя новые порции газов. Россия, конечно, станет зловонным местечком, но не это главное. Человечеству беда будет. Весь углекислый газ вместе с метаном, пропаном, бутаном пойдет в атмосферу. Что усугубит парниковый эффект. Потепление ускорится. Короче, мрак. Однако не стоит хвататься за сердце. Это пока что сценарий «Что будет, если случится глобальное потепление». Может, ничего не случится, потому что не будет. Просто ученых газы беспокоят. Поэтому геокриологи озаботились изучением органики в мерзлоте.

Еще в тридцатые годы глубокоуважаемый научный журнал Nature опубликовал статью русского ученого Качурина, который наблюдал тритона, выползшего из вечной мерзлоты. Поскольку других подтверждений сему факту не было, а единственной публикации в научном мире верить не принято, статью посчитали байкой. Ну и ладно, забыли.

В семидесятые годы отечественные исследователи добыли во льдах Антарктиды замороженных бактерий. С глубины 3600 метров. То есть с глубины полумиллиона лет. Разморозили. Оживили. Правда, на это открытие мало кто обратил внимание: ну и что, любая домохозяйка знает, что ягоды в морозилке годами хранятся. И как живые.

А тут в американских научных журналах стали появляться публикации о живых бактериях, обнаруженных в вечной мерзлоте. Там, в Америке, тоже мерзлоту изучают. Правда, американские мерзлотоведы по военному ведомству проходят. Поэтому публикации скромные, без лишней информации. Но Брушков, что называется, сделал стойку. В воздухе запахло открытием. Этих бактерий, из мерзлоты, оживлять не надо. Они и так должны быть живыми. Дело в том, что температура вечной мерзлоты, скажем, в Якутии — минус три градуса по Цельсию. Всего лишь. Это вам не антарктические льды. А клетка микроба замерзает при минус семи. Значит, найденные бактерии жили, находясь в мерзлотном грунте. Да, условия некомфортные, анабиоз, не жизнь, а сплошное мучение. Но ведь выжили! И сколько же миллионов лет они так мучились? Или микробов занесли в пробу грунта сами исследователи? Нестерильным буром, пинцетом. Короче, Брушков решил сам все проверить. И стал копать.

Он брал пробы в подземелье Института мерзлотоведения в Якутске, в туннеле Фокс на Аляске, на золотом руднике близ Фербэнкса. Пробы отправлял холодильниками — в университет Хоккайдо, где он тогда преподавал. Сотни проб. Его японские студенты прилежно стерилизовали буры спиртом и пламенем, пробы — столбики грунта со льдом — спиртом и пламенем, пробирки — спиртом и пламенем. В стерильной лаборатории университета Хоккайдо пробы препарировали стерильными инструментами, рассматривали в стерильные микроскопы — и ничего не находили. Ни одного микроба. Ни живого, ни мертвого.

— Это был стерильный песок, — говорит Брушков, — раны таким посыпать можно.

И тогда он организовал экспедицию к Мамонтовой горе. Это в Якутии, на левом берегу Алдана. Лакомое место палеонтологов. Там Алдан делает крутой поворот, подтачивая гору. Палеонтологи только успевают находки подхватывать: шерстистого носорога, бизона, ископаемую лошадь, саблезубого тигра, пещерного льва, ну и, понятное дело, мамонта. Вот туда и отправился Брушков со своей экспедицией.

Пробы брали не сверху, где мамонты и шерстистые носороги, а снизу, с трех миллионов лет. Из свежих обнажений доплейстоценовой эпохи. От бура Брушков отказался. Доплейстоцен пилили бензопилой. Такие кубики по четыре-пять килограммов. Вы знаете, сколько зубьев нужно сломать, сколько цепей сточить, чтобы добыть десяток мерзлотных проб? О! А потом холодильниками — в Хоккайдо.

Исследовали пробы — есть результат! Микроб. Совершенно живой. Не замороженный. Вот он, под микроскопом. Чудесные такие палочки. Три миллиона лет, а выглядит неплохо. Род — Bacillus. Любимая температура — плюс тридцать семь градусов. Выживает при минус пяти. Теперь нужно выяснить подробности: а вдруг болезнетворный?

Сделали экспресс-анализ ДНК, результаты отправили в банк данных. Ждут ответа. Вот стоят чашки с бациллой, вот сидит Брушков, рядом японцы, в компьютеры глядят — ждут. Приходит ответ: Bacillus anthracis. Сибирская язва значит. Брушков чувствует — волосы зашевелились. А японцы вида не подали. Самураи же. Только у ректора чуть истерика не случилась. Ему простительно, он по другой специальности. Любой микробиолог знает: сибирская язва живет сто пять лет. А тут три миллиона. Не может оно быть сибирской язвой. Решили детальней исследовать ДНК. Выяснили — никакая не язва, а вообще новый вид, совершенно самостоятельный. Назвали — Bacillus F. Почему F? От «future» — «будущее».

Впрочем, открыть новую бациллу — дело нехитрое.

— Хоть под окном МГУ копните — откроете, — говорит Брушков.

Другое дело — возраст. Понимаете, столько не живут! Доподлинно установлено, что вечной мерзлоте Мамонтовой горы — три с лишним миллиона лет. С этим не поспоришь — радиоуглеродный анализ. Внедриться в мерзлоту позже бацилла не могла, это микробам не под силу. Значит, она там с момента сотворения. Мерзлоты, конечно. Может, нестерильные инструменты? Исключено. В общем, найдена реликтовая бактерия, которая живет… Вечно? Но это слово в науке неупотребимо. Нет в природе организма, способного жить вечно. Мы все устроены по единому сценарию — смертному. Человек ли, муха, кошка, бацилла — всё одно: большинство белков в наших клетках живут считанные минуты, они гибнут-гибнут-гибнут. Есть, конечно, механизмы, которые предотвращают гибель, но они, как и силы МЧС, не вполне справляются со своей задачей. Так задумано. Бессмертия нет. Генетический аппарат рассыпается с годами. Добавьте еще тлетворное влияние радикалов — продуктов жизнедеятельности самой клетки. И радиационный фон — за три миллиона лет трижды смертельная доза. Или у «вечной» бациллы МЧС работает совершенно?

— Я не знаю, — говорит Брушков. — Я с маститыми теоретиками говорил. Плечами пожимают.

В Каролинском институте в Стокгольме ему вычислили генетический код Bacillus F. Полный портрет в деталях. Три миллиона знаков. А что толку? Это как электрическая схема в руках незнайки — поди найди тот проводок, что за бессмертие отвечает.

Когда закончился японский контракт, Брушков вернулся в Россию. Вместе со своей бациллой. И поставил эксперимент, который давно задумал.

Живых реликтовых микробов и до него находили, однако никому не пришло в голову вколоть этих микробов мышам. Ввести, так сказать, внутрибрюшно. И посмотреть — что будет. А вдруг заразятся бессмертием?
Лабораторных мышей на распродаже можно купить по десять рублей за штуку. Для опытов нужно было не менее ста мышей. У кафедры таких денег нет. Лаборатории для опытов тоже. В общем, первые опыты проводили на дрозофилах. Съевшие бациллу мухи вели себя очень активно и жили чуть дольше мух, бациллу не съевших. Это обнадеживало.

Опыты на мышах проводили в Тюмени, в Институте химической биологии и фундаментальной медицины. Результат: они заразились. Минимальный срок жизни мышей из контрольной группы — 589 дней. Минимальный срок жизни подопытных мышей — 836 дней. Первую серию экспериментов проводили на молодых мышах, вторую — на пожилых, семнадцати месяцев отроду. Старички становились активными, быстро набирали вес, мышечную массу. Лазали в норки, делали стойку, перебегали тестовое поле и занимались любовью гораздо чаще своих контрольных сородичей.

Было установлено: инъекцию следует делать раз в жизни. Количество микробных тел не должно превышать пяти тысяч, иначе эффект снижается. Впрочем, многократное превышение дозы не приносит вреда. Bacillus F оказалась без побочных эффектов.

Но все это касается мышей. По идее, бацилла способна продлить жизнь и человеку. Лет так на тридцать пять-сорок.

— Если честно, я на эти опыты с мышами смотрю иронично, — говорит Брушков. — Вечную бактерию использовать для продления жизни на три-четыре десятка лет? Смешно!

Ему нужны новые исследования. Он хочет найти самый важный компонент бациллы, тот, что отвечает за вечную жизнь. Это будет белок — один из тысяч белков, которые составляют клетку его бациллы. А для этого бациллу надо расчленить на тысячи компонентов и каждый протестировать. Тут целый институт нужен.

— И когда будет найден этот компонент, — мечтает Брушков, — можно будет идти на изготовление препарата.

Который будет продлевать жизнь на… много лет. Чтобы узнать, на сколько, нужны, опять же, исследования. Вот поэтому русский ученый Брушков берет свою бессмертную бациллу, которую выкопал под Мамонтовой горой и которая хранится у него в холодильнике, и везет ее в Институт микробиологии. А там — по дружбе — ему бациллу размножат, вырастят колонию. Потом Брушков с этой колонией поедет в Сочи, в обезьяний питомник. Начальство питомника — добрейшей души люди — обещали помочь с опытами на приматах. По дружбе. Эти опыты очень важны. Примат — это вам не мышь. Это, считай, мы с вами. А дружба — великая сила в отсутствие финансирования.

— Надо вскрыть этот сундук сокровищ! — решительно произносит ученый Брушков, имея в виду секрет долголетия своей бациллы. Секрет вечности. И ведь вскроет. Правда, на это уйдет много лет — если по дружбе. Но ученый Брушков выглядит молодо. Очень молодо.


Статья Дмитрия Филимонова «Бацилла молодости нашей» была опубликована в журнале «Русский пионер» №17.