Классный журнал

Фохт
Лен и пламя. Страх и трепетность в Гаврилов-Яме
Гаврилов-Ям город маленький, красивый, умирающий.
Повлекла, поманила сюда жажда приключений. Да и жажда красоты тоже: так это по-русски броситься вдогонку ускользающей красоте, поймать явление в самой низкой точке падения — и воспеть. А тут целый город, как такое упустить?
Почему же Гаврилов-Ям? Ведь много их по всей Руси — брошенных и забытых, вымерших, страшных в своей последней красоте. Пустые военные городки, оставленные шахтерские города — вот где раздолье, вот где ветер гоняет обрывки старых газет и рок-н-ролл мертв. Саспенс, триллер, привидения. Так нет, Гаврилов-Ям все-таки. Мне понравилось, что люди в этом городе все-таки имеются; все-таки есть там жизнь, теплится и бьется, а это намного любопытней и выразительней, чем немая красота пустоты. К тому же совсем Центральная Россия, которая и от Москвы недалеко, но и к Ярославлю близко. Исконная Россия, Золотое кольцо, одно слово. Плюс, как сообщили знающие люди, станция «Гаврилов-Ям» — конечная станция пассажирского железнодорожного сообщения, тупик, если проще. Моногород, выросший из льнокомбината, который построил во второй половине девятнадцатого века помещик Локалов. Да конечно, Гаврилов-Ям!
Главное, что надо знать пришельцу: тут один только перекресток со светофором, два въезда-выезда из города, двухэтажная гостиница на восемь, что ли, номеров и памятник самолету (по моим представлениям, это СУ) на подступах к городу. Большая река Которосль и маленькая речка Поганка. Такая маленькая, что испокон века ее зовут прудом. А может, она и есть теперь пруд — мутировала. Ну и все. А да, еще в Гаврилов-Яме очень строгие девушки. В ответ на вопрос: «Девушка, а не подскажете…» — обычно слышишь сначала «нет». Только потом, когда удается объяснить, что нужен совет, где поесть уставшему путнику, можешь получить стандартный и универсальный ответ: «От перекрестка со светофором налево — «Русь», направо — «Трактир». «Русь» это, конечно, ресторан.
Идешь по городу и каждую секунду прогулки ждешь встречи со знаменитым горожанином: то почудится Ольга Ивановна Барышева, руководительница школы искусств, воспитанница которой поступила в Московскую консерваторию, то пристально всмотришься в лицо встречного мужчины — а не Валерий ли это Голиков, самый издаваемый писатель Гаврилов-Яма? Нет, не он — так, может, это поэт Перцев? Обо всех знаменитостях я прочитал в городском «Вестнике». Еще в Москве я высокомерно надеялся, что такие случайные встречи более чем возможны — город маленький, восемнадцать тысяч всего, да и убывает население с каждым днем. Очень вероятна встреча со знаменитостью.
Встречный немолодой мужчина, который аккуратно поздоровался, оказался не Перцевым, а Романом Сергеевичем. Если вырезать из грамотной и ясной, кстати, речи Романа Сергеевича матерные слова и выражения, выходило, что ситуация в городе критическая. Во-первых, полностью разрушена баня — вот она, показывает Роман Сергеевич, через дорогу. Действительно, грандиозное по любым меркам здание красного кирпича зияет пустыми окнами и проломленной крышей. Это еще при Локалове строилось, Локалов думал о нас, сообщает Роман Сергеевич. А сейчас что за баня, продолжает он с энтузиазмом. Или вот дом — показывает на деревянную, можно сказать, избу. Тоже Локалов строил. Тут я и живу. Хочешь в гости? Пойдем, покажу, чаю попьем.
Вот таким чудесным образом я вдруг окунулся в быт местного населения. Роман Сергеевич не уставал материться, он критиковал власть вообще и коммунальные службы в частности. Вот, говорит, смотри — штукатурка с потолка отвалилась. Уже сколько лет жалуемся, а не помогает никто. Вот прихожая, вот кухня, вот Люся и вот Люся — это Люся-жена, а это Люся-соседка. Отопления тут в прихожей никакого, греемся зимой от плиты на кухне. Как говорится, ноги в тепле, а яйца в холоде.
— Ну прекрати ругаться. Ругается прям постоянно, — Люся-жена, Людмила Петровна, смущенно заулыбалась, по-девичьи замахала на мужа руками, только что не зарделась.
— Я, Люся, не ругаюсь, я так говорю.
Дальше, пока мы ревизовали прихожую, выяснилось, что и Людмила Ивановна, и Роман Сергеевич, да и соседка Люся всегда работали на льнокомбинате (потом выяснится, что все встреченные мною люди Гаврилов-Яма либо работают, либо работали на льнокомбинате — примета моногорода). Раньше большая изба называлась каморой и представляла собой модифицированный утепленный барак с коридорной системой. Потом длинный коридор перепланировали, разбили на отсеки с двумя-тремя, как я понял, квартирами. Да, коридор и кухня не отапливаются, о горячей воде тоже речи нет, но зато в жилых комнатах — уют, как ни крути. Потому что в центре — печь. Да, в двадцать первом веке печь — это неэффективно, но вокруг нее не только теплое и тихое пространство, но и какая-то бесконечность жизни слышна. Пока Роман Сергеевич не зло уже материл всякое руководство, Людмила Петровна рассказывала про дочь, которая замуж вышла, уехала с мужем-военным, а вот теперь думают возвращаться, потому что военному человеку теперь не лучше, чем в Гаврилов-Яме; про обиду свою на то, что стояли всю жизнь на новое жилье, а вот построили рядом трехэтажный дом, да и заселили его непонятно кем, а всем, кто в каморах от века прозябает, ни ответа ни привета. И все это время от печи, которая наверняка тоже Локаловым еще построена, шло живое тепло, которое опровергала миф об умирании. Ну это я сейчас понимаю, тогда не обратил внимания, а просто тайно отогревался под неспешный доклад об имеющихся недостатках.
Когда я вышел из гостей, уже стемнело. Сзади вдруг возник неутомимый Роман Сергеевич и завел историю про разрушенную баню по новой. Пришлось строго попрощаться и резко прибавить шагу.
Что я вынес из посещения каморы? Гаврилоямцы разговаривают неожиданно по-северному. Окают немного, гласные равновеликие, интонация восходящая. Да и вообще мне в гостях понравилось. Я уж помалкивал, но было и чисто, и тепло — даже в прихожей. А что штукатурка в подъезде отвалилась… Эх, Роман Сергеич, видели бы вы потолки в подъезде еще недавно моего дома на Тверском бульваре: там отвалившаяся штукатурка потолще была, а уж какой холодный подъезд — и не передать.
В магазинчике с алкоголем дискуссия нетрезвых покупателей с нетрезвой продавщицей. Конфликт предметный: для одной из трех бутылок водки не хватает тридцати рублей. Продавщица с юмором, но твердо и аргументированно отстаивает свою позицию: нет мелочи — нет водки. Один из покупателей клянется, что вся мелочь осталась в машине, при этом он не обещает, что принесет ее сейчас же. «Марин, ну ты меня знаешь», — повторяет человек. И все время улыбается. Скорее всего, человек просто торгуется, пытается сбить цену. Марина, конечно, знает это лучше меня — и не отступает. Тридцать рублей ложатся на прилавок, и человек сразу переключается на флирт. Но Марина жестока. «Ты из ментов-то уволился?» — «Ну уволился, а что?» — «Таксуешь?» — «Ну таксую помаленьку, а что, Марин?» — «Вот иди и таксуй». Обиженный человек обмяк, ничего не ответив, шагнул в темноту. Марина сделала вид, что только заметила нового покупателя.
— Мне лимонада.
— Приезжий? — Марина вдруг заговорила совсем не как продавщица винного отдела. — Москвич, что ли?
Я повторно кивнул.
— Эх… — Марина как-то расправилась и опасно разулыбалась. — Сфотографироваться надо. У вас там в Москве миллиардер себе жену ищет.
— Это вы про Прохорова?
— Кажется, да, Прохоров.
— Он вам нравится, Марина?
— Да я его ни разу не видела. Какая разница.
— А что, тяжело в Гаврилов-Яме?
— А чего тут хорошего? Льнокомбинат стоит. Средняя зарплата четыре с половиной. Плюс еще тысяча премия. Хорошо у меня еб…рь богатый, а то и не знаю, как бы выкручивалась.
Я, в общем, так и не понял, была ли в ее словах суровая правда жизни или циничное кокетство с дальним прицелом на Прохорова. Лимонада все равно не было — только «Святой источник» и «Пепси».
Источник знаний в гостинице «Гостиница» — Тамара, дежурный администратор и кастелянша. От нее я в частности узнал: чайник бесплатно, а пакетик чаю с набором из трех сахарков — десять рублей; горячая вода включается по специальной просьбе; в гостинице обычно аншлаг — тут останавливаются люди Газпрома. Ну как люди — ремонтники. Сквозь Гаврилов-Ям проходит труба с газом. Но самое главное, Тамара сориентировала по льнокомбинату, коротко доложила историю. Получалось так, что могучий и легендарный Локалов построил тут ткацкую фабрику. Все было сделано с умом — лен выращивали сами, обрабатывали, ткали, продавали, завоевывали медали на мировых выставках. Тут Тамара не без удовольствия углубилась в технологию производства льняной ткани. Я вкратце знаком с этой технологией с детства — по чешскому мультфильму «Как крот раздобыл себе штанишки», но Тамара оперировала совершенно незнакомой терминологией, которая состояла в основном из труднопроизносимых слов. Суть в том, что комбинат-кормилец стоял как вкопанный. Почему? Сырье подорожало, и поэтому ткать стало невыгодно. Не так давно московская «Трехгорная мануфактура» купила комбинат, но ничего не произошло. Привезли станки и стали ткать фальшивый лен. То есть льняную нитку мешают с хлопчатобумажной — получается похоже, но совершенно не то. Вот раньше на комбинате работало тысяч пять человек, сейчас человек двести. Да и то… Большую часть работнику платит биржа труда. Калькуляция такая: четыре с гаком от биржи, две дает комбинат плюс премии тысяча или две — вот и получается, что с налогами и до семи тысяч не дотягивает. Там еще московская фирма работает, «Гамма» — пластилин делают и гуашь разливают.
— Зачем?
— А кто его знает… Технопарк.
Ну да, технопарк. Один из планов поддержания моногорода. Я так понял, что на территории льнокомбината будут подготовлены помещения, способные принять высокотехнологичный бизнес. Потом приедут компании из Москвы, например. Ну и станут там производить хорошую и дорогую продукцию — создадут прекрасные рабочие места для местных людей и будут платить налоги в гаврилоямский бюджет. Только пока в одном из цехов провалилась крыша, что заметно невооруженным глазом и издалека. Других подвижек в деле технопарка нет.
Рано утром отправился в село Великое (это в семи километрах), резиденцию Локалова. Внушительный, многокупольный храм Рождества. Идет ремонт. Ворота закрыты наглухо. Мужики странно смотрят на мои попытки прорваться внутрь. А, ну да — двести метров вдоль забора, и он резко обрывается. Можно зайти во внутренний двор, который теперь стал пустырем. Отсюда видно, что был задуман мини-кремль — по углам даже башни с флажками, как в Москве.
Пробравшись сквозь заросли репейника, столкнулся с женщиной Еленой Димитриевной. Пройти мимо не было никакой возможности, тем более она сама поздоровалась. Да мне и спрашивать ничего и не пришлось — Елена Димитриевна оказалась великосельским перевоплощением Романа Сергеевича, только без мата.
— Ой, как жили… Хорошо жили! Десять километров, бывало, по снегу до льнокомбината каждое утро. И зарплата хорошая.
— Какая, Елена Димитриевна?
— Хорошая.
— Ну сколько — сто пятьдесят рублей, в советские-то времена?
— Да ну какие сто пятьдесят. И двести, и триста, и четыреста…
— А теперь как?
— Теперь хуже. Теперь вот общежитие строят, — Елена Димитриевна показывает на полуразрушенную конструкцию. — А раньше было хорошо. Бывало, стоишь на остановке, а к нам, девкам, подходит Локалов и спрашивает, как дела. Хороший был человек, добрый.
Я, конечно, после этих слов сразу сбежал — с учетом того, что Алексей Васильевич Локалов скончался в 1874 году. Но тень, нет, не тень — дух Локалова отпускать не хотел. Сделав пару шагов по селу, оказался у прекрасного дома в стиле русского классицизма. Вообще, доложу я вам, наткнуться в полуразрушенном селе на творение Шехтеля — шок. Ажурная кованая калитка заперта — привычным маневром огибаем забор и проникаем с черного хода. Тут детский дом. Чисто и даже роскошно — чего стоит отделанная темным деревом проходная комната. Широкая лестница ведет на второй этаж. Тут совсем маленькие — опрятные и доброжелательные дети. Воспитательница, поинтересовавшись для проформы, откуда я взялся, взахлеб рассказывает о своей работе. Она тут недавно и может незамыленным взглядом оценить: «Дети чистые, одеты хорошо, кормят достойно. Тут такая интересная система воспитания — семьями. В каждой семье дети разного возраста. Старшие следят за маленькими, приучают их к порядку. Поэтому дисциплина в каждой семье идеальная. Детишки все вежливые, воспитателей только по имени-отчеству. Дом, конечно, живет не на средства областного бюджета, кажется, семнадцать разных организаций поддерживают материально».
Я прошелся по особняку, пока тихо — старшие в школе. Тепло и уютно. Опять какое-то странное ощущение меня посетило — ну точно не апокалиптическое, а прямо противоположное. Посреди развала и умирания — такой хороший детский дом. Трудное ведь дело — а тут, можно сказать, европейский уровень. Нет запаха уныния, беды, запустения.
Полпервого я уже был на окраине Гаврилов-Яма, на проходной хлебозавода. Это третье градообразующее предприятие, после льнокомбината и секретного машиностроительного завода «Агат». Директор Елена Валентиновна коротенько изложила ситуацию. Выходило, что завод живет непросто. В лучшие времена ежедневно тут выпекалось тридцать тонн хлеба, теперь — три. Даже в своем районе проиграна конкуренция большим хлебопекущим предприятиям из Ростова и Ярославля. В завершение Елена Валентиновна поведала драматическую историю перехода завода на новый энергоноситель.
— Мазут подорожал. Электричество тоже слишком дорогое. Вон почти через дорогу газ в трубе — самое то, что нам надо, дешевое топливо. Но чтобы перейти на газ, сперва необходимо сделать проект — а это стоит полтора миллиона рублей. Завод не может себе позволить. Поэтому топим печи дровами.
— Да ладно.
— Да, вот так. Десять человек работают на заготовке дров. Своя лесопилка, котельная. И получается дешевле, чем углем или торфом. В общем, вернулись в прошлый век: когда завод построили, как раз пекли на дровах. Потом торф, уголь, мазут — и вот теперь круг замкнулся.
Мы как раз стояли в котельной. Вдруг Елена Валентиновна отскочила от меня к парню с тонкими чертами лица. Они открыли дверцу топливника и стали горячо обсуждать его правый дальний угол. Что-то там было не так — на этом настаивала директор. Грустный молодой человек терпеливо ее слушал, но стоял на своем:
— Елена Валентиновна, занимайтесь своим делом, дайте я сам это разрулю. Тем более что все нормально — если бы понизил температуру после выпечки белого, черный бы пошел сырым. А сейчас все в норме.
И Елена Валентиновна отступила. Мы вернулись в цех.
— И что же делать, Елена Валентиновна?
— Биржу труда закрыть, — неожиданно ответила директор. — Люди там получают такие деньги, что им и работать не надо. Вы посмотрите наши газеты, там уйма вакансий. Но на бирже человек получает практически столько же, что и работая. Так зачем корячиться?
— Так закроешь биржу, сотни человек придут к вам на комбинат — а что им делать? Вы вон сами говорите, нужна модернизация, завод не реконструировался со дня открытия, с тридцатых годов прошлого века. Ну и не будет никакой им работы. Взбунтуются гаврилоямцы без биржи.
— Замкнутый круг поучается, — согласилась директор. — Но биржа зло.
— Елена Валентиновна, а вот скажите: настроения какие в городе? В смысле, люди не чувствуют приближения катастрофы — город ведь умирает, убывает?
— Да нет, никто об этом и не думает. Люди живут одним днем. Ищут способ выжить, да и все. Нет, страха у нас нет.
Мы еще поговорили о том, что нужен тут правильный инвестор, не такой, как у льнокомбината. Нужен терпеливый, который не станет сразу выжимать все соки из лежащего предприятия. А все москвичи только этим и занимаются, подытожила Елена Валентиновна.
С теплой буханкой черного хлеба я вышел на окраину, перешел железнодорожные пути и оказался на стадионе. Гордость Гаврилов-Яма, его построили англичане, которые работали на льнокомбинате в 1912-м. Местная команда была, как сказано в здешних летописях, грозой округи. Теперь стадион «Труд» разорен, даже трибуны растащили. Это очень плохо, потому что стадион — сакральное место любого города. Команда завода «Агат» есть и даже выиграла кубок области, а стадиона нет — играют в Ярославле. Вдруг подумал: пока не реконструируют стадион, не пойдет дело. Даже возрождение льнокомбината не поможет.
Тут надо сказать, что на льнокомбинат меня и не пустили. Сослались на владельца, на «Трехгорку». Это когда мы уже почти договорились и я стоял в проходной комбината. Позвонил срочно в Москву. Нет, говорят, нам надо рассмотреть целесообразность публикации. А вот так сразу целесообразности мы не видим. Из проходной я пошел жаловаться начальству.
Нажаловался я прямо заместителю главы администрации района Владимиру Ивановичу Серебрякову. К нему запросто так зашел в кабинет, сел, рассказал о нуждах своих, обрисовал предысторию. Владимир Иванович сделал звонок директору. И у Владимира Ивановича ничего не получилось.
— Конечно, они вас не пустят туда — чем им хвастаться, — раскрыл местные карты Серебряков. — Мы, город, на них теперь влиять не можем — теперь это собственность «Трехгорки», Олега Владимировича Дерипаски. Ведь как все было? Был написан прекрасный бизнес-план по переводу производства «Трехгорки» в Гаврилов-Ям. И что самое главное, план успешно выполнен. Сюда действительно перевезли оборудование из Москвы. Только дело в том, что «Трехгорка» выпускает хлопчатобумажные ткани, а не льняные. А технологии различаются как небо и земля. Пробуют, конечно, смешивать лен с хлопчатобумажной ниткой. Но это ни то ни се… После этого переезда вообще вся жизнь на комбинате замерла. А столько надежд было…
— Владимир Иванович, вы уж меня простите, но неужели никто не просчитал ситуацию?
— Не просчитал? Да нет, кому надо все просчитали: на «Трехгорке» ведь освободили производственные площади — их сдали в аренду. Все очень эффективно — для собственника.
— А технопарк?
— Ну а что технопарк? Вот приехала московская «Гамма». Их расчет был на то, что тут дешевая рабочая сила — как же, город-то умирающий. А не вышло. У нас люди не только квалифицированные, но и гордые. За копейки не будут работать. Вот «Гамма» и сдулась, разливает свою гуашь…
Владимир Иванович все-таки власть употребил — по его звонку я попал на секретный завод «Агат». Секретный завод как секретный завод. Делает и ремонтирует топливорегулирующую аппаратуру для военных самолетов. Ну и электромеханические узлы для гражданки. В общем, как и положено, руководители и сотрудники неохотно распространялись о своей работе. Зато с удовольствием познакомили меня с Юрием Михайловичем Шалковым. Такого человека больше нигде нет, так отрекомендовали Юрия Михайловича. Потому что уже больше сорока лет Шалков руководит заводским профсоюзом.
Юрий Михайлович сидел на стуле у окна и смотрел как-то сквозь меня. Хотя и на меня. Я подсел на стул рядом. Неловкая возникла мизансцена: я и Шалков плечом к плечу ведем разговор, а еще несколько человек, включая замгендиректора завода Вячеслава Вартаняна, пришло поглядеть на нас.
— Ну что ж, — начал Юрий Михайлович, — историю нашего завода я вам пересказывать не буду, она есть в этой книжке (мне ее предварительно подарили, в жестком переплете). А дело было так: в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году….
Дальше Юрий Михайлович как раз близко к тексту стал пересказывать текст подарочного издания про «Агат». И про то, что завод зародился на территории пресловутого льнокомбината, и про то, что был филиалом московского машиностроительного «Знамени революции», и про первые втулки, которые в чемоданчике возили в Москву на приемку…
— Юрий Михайлович, а что вы делаете по вечерам в вашем городе? Как отдыхаете?
Мне показалось, что ветеран профсоюза беззвучно поперхнулся. Он замолчал и растерянно улыбнулся.
— В кино ходите?
— В кино хожу.
— Так ведь нет в вашем городе кинотеатра, его в бизнес-центр переделывают.
— Нет кинотеатра, — согласился Юрий Михайлович.
На выручку пришла девушка Наташа:
— А зачем нам кинотеатр: у всех машины, до Ярославля двадцать минут — и ты уже в современном кино. И театры там есть.
— Да, Волковский театр, первый в России, — добавил Юрий Михайлович.
Лихо в Гаврилов-Яме ездят, отметил я про себя, за двадцать минут сорок пять километров.
— «Локомотив» снова стал играть, — Юрий Михайлович вдруг вспомнил и оживился. Он рассказал мне, как подбирался новый состав хоккейной команды. Мы поговорили о хоккее, я пожаловался на стадион — Юрий Михайлович уверил меня, что деньги на восстановление выделены. Мы уже практически перешли к проблемам ярославского «Шинника», но рабочий день внезапно закончился. Это сразу стало заметно по переменившимся лицам присутствующих, включая Вартаняна Вячеслава Георгиевича. С облегчением мы закончили разговор.
Перед тем как пуститься в обратный путь, решил плотно перекусить в ресторане «Русь». Не первое заведение общепита, в котором я тут столовался. Все как обычно — пустой зал, за стойкой строгая девушка, предельно ясное меню. Наворачивая мясную солянку за сорок рублей, прокручивал в голове городские впечатления. Несколько точек горело на затухающей карте города: детский дом в селе Великом, хлебозавод, завод «Агат», теплые гости у Романа Сергеевича, да еще, может быть, музей «Марьюшка», где его хозяйка рассказала потрясающую историю про своего отца и родного дядьку. В общем, дядька агитировал за большевиков, а полдеревни были за белых. Диспуты шли один за другим. Однажды беляки пригласили дядьку на очередной — соседка прознала и доложила в ЧК. Дядьку взяли утром, а его брату, отцу Нины Федоровны, сказали: если не соберешь к вечеру подписи всех жителей Гаврилов-Яма (тогда еще деревни) и не принесешь в ярославское ЧК, брата расстреляем. Отец подписи собрал и побежал в Ярославль. Он бежал изо всех сил и успел. Чекисты сдержали слово, брата отпустили. То есть он пробежал больше, чем марафон, километров сорок пять — что-то не верится, что местность с таким генофондом может сойти на нет и умереть.
Уже расплатившись, спросил у девушки-барменши, не хочется ли ей уехать отсюда.
— Москва меня не прельщает, — сразу расставила точки над i ямчанка. И, подумав, добавила: — Может быть, хочу побывать в Поти. На своей малой родине, — предупредила она любые домыслы и глупые вопросы.
Я же говорю, они тут строгие.
В общем, так. Ехал я сюда понаблюдать апокалипсис наших дней. Он тут есть, конечно. Только никто его не замечает. Люди прислоняются к тому, что еще живо. К огню и хлебу, к своим и чужим детям. К тому, что не может сойти на нет. Никогда.
P.S. Всю дорогу обратно, все триста километров я мог думать только об одном: о запахе буханки черного хлеба в черном полиэтиленовом пакете; она не остыла и не зачерствела до самой Москвы.
Статья Николая Фохта «Лен и пламя. Страх и трепетность в Гаврилов-Яме» была опубликована в журнале «Русский пионер» №25.
- Все статьи автора Читать все
-
-
16.07.2022Месть хаоса 0
-
08.07.2022Одиссей. Ευαγγέλιο 0
-
25.06.2022Кекс идеальных пропорций 0
-
17.05.2022Как мы все прозябали 1
-
08.05.2022Вавилов 1
-
30.04.2022Сотворение шакшуки 1
-
24.03.2022Король в пустыне 2
-
10.03.2022Баланда о вкусной и здоровой 10
-
23.02.2022Посмертный бросок 0
-
27.12.2021Котлетки для медитации 2
-
22.12.2021Одиссея «Капитала» 1
-
26.11.2021Порцелиновая справедливость 2
-
Комментарии (0)
-
Пока никто не написал
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1333Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 6297Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8307Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8993Литературный загород -
Андрей
Колесников12714Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям