Классный журнал

27 марта 2012 21:21
Отправившись на Чукотку, корреспондент «Русского пионера» Владимир Липилин испытывает приход «белого медведя», после чего оказывается в поселке Уэлен, откуда до Америки, если бы пешком, то два дня ходу, от Ледовитого океана до Тихого — полторы минуты, а в день вчерашний вернуться проще, чем в Москву. Там, на краю света, коррес­пондент наблюдает охоту на кита, узнает, что такое кыхтым и мантак и получает своего бога

— Знаешь чего? — сказал на третий день пьянки чукотский драматург Слава. — Давай махнем на Уэлен.
— Зачем? — недоуменно спросил я.
— Там край земли. — И вообще…
Я оглядел батарею порожних бутылок и вымолвил:
— И так уже дальше некуда.

Разговор происходил в реквизиторской анадырского драматического театра. Был отчетливо теплый июнь. Невесомый тихий свет заливал город. Черный кот изящно фланировал между мусорных баков. Слава в костюме Треплева сидел на подоконнике и болтал ногами на улицу. Иногда он дул в горлышко недопитой пивной бутылки, она отзывалась.

Я, признаться, торопил время, вечером был самолет на Москву. И еще я устал. Я нечеловечески устал пить, потакая чукотской алкогольной забаве — белый медведь приходит, белый медведь уходит. Сколько раз за эти дни он удостаивал нас своим присутствием, сосчитать было невозможно. Но и бросить Славу в такой момент я тоже не мог.
Он в который раз пересказывал мне историю:
— Мы сидели с ней на балконе и пили чай. Она в халате с ногами в кресле курила. Сказала: «Извини, ко мне мама должна заехать». Я, сломив сигарету о пепельницу, засобирался домой. У порога долго зашнуровывал ботинки. А она, прислонив висок к косяку и сложив на груди руки, смотрела. Потом сказала: «Ты потрясающий мужик. Просто я тебя недостойна». Я вышел на улицу и двинул к кабаку, посидел там часок, добавил, потом зачем-то повернул к ее подъезду. Звоню, а дверь открывает бритая голова в сатиновых с корабликами трусах. Из душа доноситься шум воды и ее песня. «Чё надо?» — спросила башка. Я поначалу опешил, пытаясь соотнести этот типаж с мамой, а потом говорю: «Извини, чувак, я тут зонт оставил». Отстранив его плечом, сорвал сиреневый в горошек зонт и вышел. Подло так, понимаешь?

Я немного подумал и сказал:
— Ладно, поехали билет мой сдавать.
Через час мы сидели за барной стойкой аэропорта. Слава пил виски с позвякивающими в стакане кубиками, я употреблял клюквенный морс, который по цене был не больно-то и дешевле.
— Там щас киты любовь крутят, — сказал он.
— Где? — будто не понимая, о чем он, спросил я.
— На Уэлене. Ну, в Беринговом проливе.
— И чего? — в его словах мне послышалась слеза.
— А их бьют, — сказал Слава и стал разглядывать ледышки в стакане.

Наконец мы загрузились в Ми-8, взлетели. Небо было чистое, и я долго разглядывал тень вертолета на фоне нескончаемой тундры. Там, внизу, не было ни единого человека, а только плыли долгие ручьи белых цветов.

— Здорово, эскимосы! — крикнул Слава, высунув косматую голову в проем двери, когда вертолет приземлился. На него обернулось несколько лиц, похожих на пугливых зверьков. Не обиделись, улыбнулись. Он спрыгнул, встал на карачки и картинно поцеловал землю. Плюнул и произнес:
— Дальше только Америка.
В прорехе между домами виднелся Берингов пролив. Там, лоснясь на солнце, словно киты, бродили айсберги. Когда они наползали друг на друга, получался плач, который возникает при выдирании из досок гвоздей.

Мы закинули на плечи рюкзаки и пошли искать Славиного знакомого старика Элле. Во дворе двухэтажного барака исхлестанный морщинами эскимос чинил сеть, развесив ее между качелями и детской горкой, сооруженной под макет ракеты «Союз». Во дворе стояли вросшие в землю железнодорожные контейнеры — подарок Абрамовича жителям Чукотки. Еще одним памятником губернатору служат здесь нарядные канадские коттеджи. У Акима Элле такой коттедж, но он в нем не живет. В доме его обитают ездовые собаки. Сам он ютится в обустроенном строительном вагончике.
Когда мы явились, старик в падающем из крохотного оконца свете мастерил бога. Маленьким перочинным ножом он придавал ему человеческие черты.

— Угадай, кто к тебе? — спросил Слава, распахнув дверь вагончика.
— Со скольки раз? — сощурился от обилия света старик.
И тут же, узнав Славу, заколготился, поставил на буржуйку сплющенный в нескольких местах чайник.
— Чай надо пить, а то голова болеть будет, — сказал он.
— Отчего же она будет болеть? — спросил Слава.
— От мыслей, бляха-муха. Как приедут с Большой земли, так башка прямо кобенится.

Сдвинув бога на край стола в шеренгу таких же уже готовых фигурок, мы выложили из рюкзаков тушенку, лимонад и лапшу «Доширак». Я разглядел Акима Элле. Оленья шапка с приподнятым ухом, шустрые, цвета колеблющегося океана глаза, жиденькая седая бородка. Возраст его определить не представлялось возможным.

Мы пили чай, заедая его вяленым гольцом. Слава спросил:
— Куда ты этих богов-то строгаешь?
Дед задумался, щуря глаза.
— Так это… в Штаты. Тут одна художница из Анкориджа приезжала, она у меня всех до одного забрала, бляха-муха. Кучу долларов заплатила. Вот столько, — старик сделал небольшой зазор между пальцами. — Однако зачем они мне?
За шестьдесят лет своей жизни старик ни дня не работал по трудовой книжке. Сначала оленей пас, нерпу добывал. Затем съездил к шаману, и тот благословил его на то, чтоб богов вырезать. Творения Элле из кости с криками «браво» и даже «ура» приобретались музеями Москвы, Петербурга, Таллина, Дрездена и Рима. Хотя ни в одном из этих городов Аким не был. Его боги были, говорят, в коллекции Брежнева, Ельцина, Ростроповича. Впрочем, и этих людей он никогда в глаза не видел. Когда-то на Уэлен приезжали целые делегации туристов, ученых, музейщиков. Они приобретали продукцию туземцев, какой не было нигде в мире. Аким вырезал животных, сценки охоты, а главное, богов — из клыков, черепа и детородного органа моржей. Затем туристы и ученые с Запада перестали ездить сюда. И боги любви, достатка, семейного благополучия стали кочевать через пролив на Аляску и дальше в Америку. Говорят, американцы выручают за эти резные кости целые состояния. Но Акиму Элле до этого нет дела. Ему-то всего и нужно денег — на покупку новых собак. Для того богов и режет.

Боги Элле иногда охотятся, иногда хулиганят, иногда просто сидят задумчиво.
— Откуда берете сюжеты? — спрашиваю.
— Так это, бляха-муха. Хожу с ружьем на птичьи базары, в океан хожу на нерпу, а потом вот еще, — он пошарил в углу под прелыми сетями и выудил оттуда бутылку из-под вина «Улыбка». Этикетка была еще цела, и с нее улыбалась девушка.
— Кыхтым, — сказал Аким.
— То есть?
— Настойка из трав и сухих мухоморов. Ее больше глотка нельзя. Умереть можешь.
— Вштыривает? — хохочет Слава.

— Боги приходят, — коротко отвечает Аким. — Хотите?

— Нет, — ответил я.
— Тогда и я не буду, — вздохнув, сказал Слава.

Вечером идем к участковому отмечаться. Рядом граница, до Аляски восемьдесят шесть километров. По дороге встречаем мужиков с ружьями наперевес.

— Куда это они на ночь глядя? — спрашиваю Акима.
— Получка, — буднично отвечает старик.

— А ружья-то зачем?

— Не дадут иначе.

— Как это?
— Ружья надо сдать. Тогда тебе деньги.

Этот экзотический ритуал ввел недавно местный участковый милиционер. Зовут его Арон Аветисян.
— Устал я, — говорит Арон Аветисян, заперев в подвале сельской администрации карабины. — Возьму кинжал, уйду в горы.

В окрестностях Уэлена гор нет. Но Арон так всегда говорит — в день зарплаты зверобойной артели. Он заводит вездеход, который раньше принадлежал полярникам, и мы мчимся к его вагончику. Водительские права в этом поселке есть только у него одного, но тракторы, грузовики или мотоциклы имеются едва ли не у каждого.

— Зачем ружья-то отнимать?

— Завтра отдам, — говорит Арон. — Если придут.

По мнению участкового, эскимосам и чукчам деньги вредны. Получив зарплату, они покупают самогон и с катушек съезжают.

— Дурные становятся, прямо в голову себе стреляют, понимаешь? Суицид называется. На Чукотке ба-альшой суицид. Поэтому я у них карабин забираю. Утром придешь — получи, дарагой.
— И что, кто-то не приходит?

— Много, брат, сам их ищу: на свой карабин, распишись, дарагой! Устал я как мама быть. В магазине запретил им водку продавать. Так они самогон покупают. Тут королей самогонных, знаешь, сколько? Вай! Семь, наверно.

— Чукчи стали самогон варить?

— Нет, брат, это люди с Большой земли. Полярник, артельщик. Когда полярные станции закрылись, он стал самогон варить. А что делать, брат? На Большую землю? Кто его ждет? А тут семья, гарнитур, шифоньер. Только работа нет. Поэтому самогон гнать. И продавать. Чтобы семья кормить. Понимаешь?

Арон тормозит у своего вагончика — точно такого же, как у Акима.

— А почему люди в канадских коттеджах жить не хотят? — пытаю участкового.
— Когда шторм, даже маленький, он так дребезжит, что жизнь, вай, медный таз кажется! Их собрали не так. Половину деталей украли, брат.

Всю утварь в вагончике Арон Аветисян обклеил маленькими бумажками. На бумажках чужеземные выведенные ручкой слова. Так он учит английский.
— Контракт заканчивается, — поясняет он. — Уеду, надо английский знать.

— Далеко?
— В Югославия поеду, дарагой. Миротворцем.

Слава объясняет участковому, что страны Югославии давно нет и миротворцев в ней, в общем-то, тоже.
— Тогда Африка, — ничуть не смутившись, говорит Арон Аветисян. — Армения не могу, брат, я этот, как его, отщепенец.

Один участковый на три поселка — Уэлен, Иночун, Энурим — Арон Аветисян родом из добропорядочной армянской семьи. Отец — начальник большого ереванского гастронома, мать — заведующая стратегическим холодильником для нужд государства. Три брата занимают ведущие посты на железной дороге. Арон с детства любил читать, «отравился», говорит, Джеком Лондоном. Окончил техникум и махнул связистом на полярную станцию. Отец крепко осерчал. Слал сыну письма, которые начинались так: «Арон, дарагой, рад видеть тебя». Оканчивались письма тоже всегда одинаково: «Ты уехал, и мы плачем по тебе. Мам — три раза в день. Я — четыре. Братья — не переставая. Приезжай, Арон, дурная голова». Потом письма перестали приходить.

Когда закрылась полярная станция, он подался в участковые.
— Устал я, — повторяет Арон, — уеду. Холодно тут. Ученые говорят: глобальное потепление. Пусть сюда едет, на Чукотка. А я — в Африка.

Полярный день никак не закончится. Размытое солнце чертит тусклую дорожку на воде. А может, это утро уже началось, а мы не заметили.

Следующим днем на косе, уходящей в пролив, заметно волнение. Женщины, дети, старики, собаки и бакланы провожают артель из семи вельботов на китовую охоту. Мы тоже стоим поодаль. Лодки хоть и с мощными японскими моторами, но долго не скрываются из виду. Они качаются над нашими головами черными точками. Океан как будто касается неба. Но почему-то не проливается. Люди расходятся. На берегу остается лишь эскимос Витя Хагдаев. Он дежурный по трактору. Если охота будет удачной, он подцепит кита за хвост и вытащит своим «Кировцем» на берег. Часы тянутся в ожидании, и мы уговариваем Витю, пока не вернулись охотники, прокатить нас на вельботе. Вместе с нами увязываются еще несколько человек. Мчимся, взбираясь на бугры степенных волн, и с ревом сползаем вниз. У затихшего маяка на мысе Дежнева Витя делает разворот. Айсбергов нет. Они ушли на север. Мы сидим плечом к плечу с биологом Олей. Она изучает птичьи базары и жизнь насекомых.

— Дежнев почти на сто лет раньше Беринга открыл этот пролив, — преодолевая шум винта, кричит мне в ухо Оля.

— Чего же он именем Беринга тогда называется? — кричу я в Олино ухо.

— Ну, Дежнев открыл себе и открыл, думал, про это весь мир узнает. А Беринг сам лично доклад в географическое общество принес.

Ее волосы пахнут нагретой полынью. Брызги застилают глаза. Губы соленые.
На обратном пути Витя завозит нас «во вчера». Машет руками, показывает на часы, мол, здесь другое совсем число. И мы с полными глазами соленой воды ощущение испытываем удивительное.

Потом идем с Олей по берегу Северного Ледовитого, затем переходим дорогу и оказываемся на берегу Тихого. От одного до другого полторы минуты пути. Здесь все рядом: небо, чужой континент, игры китов и их гибель.

— Жалко мне их, — говорит Оля.

— Китов?

— Чукчей. Они такие, как шум прибоя, понимаешь? Настоящие. А люди с Большой земли привозят им пьянство, ощущение, что где-то есть сверкающий лучший мир, до которого не добраться. И от этого суициды.

— Мнение спорное, — говорю я, — не каждый чукча хочет жить, как их предки в каменном веке.
Слава тащится сзади, кидает гальку в воду, пытаясь заставить камень скакать по волнам.

— Ты понимаешь, — продолжает Оля, — они здесь три тысячи лет жили с одним укладом. Им было хорошо. А тут вот, например, пограничники с острова Ратманова. Сойдут на берег и давай куролесить с местными девушками. Им-то чего. Они потом уедут.

— Бля! — говорит Слава. У него не выходит.

Кита привозят вечером, и опять весь поселок в сборе. Это первое парное мясо после долгой зимы. Кит опутан веревками с оранжевыми буями, хвост напоминает корму подводной лодки. Тракторист Витя вытаскивает кита на берег, и тот становится виден весь, огромный, побежденный.
Взрослые подсаживают детей на его горб. Они катаются, будто с горки.

«Поймали кита, попили крови», — говорится в эскимосских сказках. Крови никто не пьет. На кита взгромождаются мужики с большими разделочными ножами. Самые смачные куски достаются старикам. Они тянут к мясу покрытые шрамами руки. Они сами когда-то ходили на китов, и те разбивали их лодки хвостами, калечили.

Мы стояли со Славой в сторонке и наблюдали за людским преображением. Эскимосы радовались, балагурили. Жевали мантак — порезанную на мелкие кусочки кожу кита. А кит тем временем был обращен мордой к океану. Издалека нам казалось, что он улыбается.

Улетали мы утром, когда в проливе виднелись фонтаны пока еще не добытых китов.
— Дурные твари, — сказал Слава, — их бьют, а они все равно сюда приходят. Валите домой, в Америку, в Австралию, куда подальше! — кричал он так, будто киты могли слышать его.

Аким долго махал нам снизу, пока его не скрыло облако. На прощанье он каждому из нас подарил по маленькому богу. Мой был пузатый и смешной, он шел на охоту.


 

 

Статья Владимира Липилина "Зверобой" была опубликована в журнале "Русский пионер" №10.

 

Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
10 «Русский пионер» №10
(Август ‘2009 — Сентябрь 2009)
Тема: СМЫСЛ ЖИЗНИ
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям