Классный журнал

Маша
Зверович

Крышинг

Девочки, должна признаться, я немного старше вас. Десятилетие моей прекрасной восемнадцатилетней юности подходит к концу. Я бы скрывала и дальше, но это уже глупо. А имея седой волос, так и вовсе бессмысленно.

Краски жизни поблекли. Последние доступные радости портят фигуру, другие попросту не волнуют. Пропала былая острота впечатлений. И откуда ей взяться, когда все что можно уже понадкусано. Да и я сама слегка поизносилась. Жизнь состоит из сплошных «не». Не пить бутылками, не курить пачками, не спать с незнакомыми, не перечить старшим, не есть в «Макдоналдсе», и другие буржуазные фобии. А между тем чего-то явственно не хватает. Раньше, помнится, в этот самом месте было шило. Теперь если что и может вернуть меня к жизни, то исключительно стручок перца чили… и загорится глаз, заполыхает в груди огонь синим пламенем.

После очередного стручка, не к месту поданного, проснулась в Питере. В моей ситуации спасти могла только новая религия с заковыристым названием «руфология».

Говорят, на крышах настолько высоко, опасно и вместе с тем красиво, что начинаешь ценить жизнь, иначе думать и двигаться дальше.

Половина моей юности как раз пришлась на Северную столицу. Здесь и в прежние времена хватало желающих получить кусок неба в алмазах, но никогда прежде они не называли себя руферами. На сегодня крышелазание одно из самых доступных и вместе с тем экстремальных городских увлечений.

А Питер, благодаря одноуровневой застройке, по праву считается крышным раем. Дома стоят настолько близко друг к другу, без зазора, что можно путешествовать, перелезая с одной крыши на другую.

— Ало, Паша? Привет. Это Саша. Да, да… Сто лет не виделись. Ты сейчас дома? А ключи у кого? Если я сейчас приеду, хочу залезть на твою крышу, откроешь? Выезжаю.

Александр взялся быть моим провожатым по питерским крышам. Сам себя он называет сталкером. Помимо прямого отсыла к Стругацким считается, что сталкер — это человек, который ведет других к счастью. А в данный момент путь к счастью пролегает через квартиру человека широкой души Павла.

Он художник, живет и работает в мастерской на последнем этаже старого дома и по поручению местного жилсовета ведает проходом сквозь сумеречную зону чердака на крышу — в сторону светлого и небесного. Именно выход на новый информационный уровень привлекает истинного ценителя крыш.

— Наверху альтернативная реальность. Там обитают сущности, — напутствует по дороге Александр. — Если бы не сущности, меня, может, и в живых не было. Очень помогают. Если ты человек хороший. А в Москве, в Питере — не важно. Если хороший человек — помогут. А если нет — туда тебе и дорога.

Я молчу, чтобы не спугнуть. Александр все больше беспокоит меня. Как и ничем не прикрытая эзотерика посреди большого города. Единственная сущность, виданная мной на крыше (дело было тоже в Питере), имела хоть и не вполне, но все ж таки человеческий облик. Окна квартиры, где мы часто сидели с товарищами и вели вагонные споры, выходило на крышу соседнего дома с разницей по высоте в полтора метра. Однажды в стекло кто-то поскребся. А потом и вовсе сильно помятый Кто-то залез внутрь и сел за стол: «Ребят, покушать, выпить есть?». Ему налили выпить и сунули в лапу бутерброд, а когда уже больше ничего не осталось, неизвестный покинул наше скромное общество тем же путем. Кто это был, откуда, куда ушел? Да какая разница. Приходил, значит, надо было.

— На крыше не бывает случайных людей, —  читает мысли Александр. — Если забрался, значит, так было надо, значит, крыша пустила.

— А сущности что? Что они из себя представляют вообще? Полтергейсты?

— Можно и так сказать. Энергетические сгустки, мыслеформы. Есть сущности, порожденные тобой, например страх — высоты, смерти, а есть объективные, которые находятся вовне и на крыше тоже. Поэтому страхи лучше оставлять на земле. Снимается сразу половина проблем.

Через пятнадцать минут хороший, но мрачный человек в бороде и полосатых трусах Павел уже выдавал нам ключи от своей крыши.

— Как идти, помнишь? Там третья ступенька снизу плохая…

Мы киваем.

 — Руфус в помощь! — через спину кидает Павел и оставляет нас одних перед крышей.

Руфус, покровитель крыш у римлян, покровительствует и современным руферам. Если рассматривать крышу как верхнюю границу города между небом и землей, то цель руфера — пройти через темное, чердачное, к светлому. Славяне тоже верили в сакральность крыш, пытаясь когда посредством вареной кукурузины, когда костями пасхального поросенка, а когда и листьями лопуха общаться с иным миром, мифологическими персонажами и духами. Только не спрашивайте, как они это делали…

Кажется, память веков делает свое дело: перед дверью на чердак стоит кастрюлька со следами старинной вермишелины, что-то из далекой области ритуального.

Узкий проход на чердак завален мусором: какие-то железяки, битое стекло, колотые кирпичи, доски. Темная сторона Руфуса малопривлекательна и весьма неряшлива. На чердаке и того хуже: повсюду птичий помет. Того и гляди какой-нибудь полудохлый птенец вылетит умирать мне под ноги. Богатое воображение рисует болезного голубя, который долго и тяжело хворал, ведь некому было его навестить и позаботиться, и вот теперь от радости он накинется на людей…

Александр, не оборачиваясь и не останавливаясь, решительно прорывается к свету, обещая невиданные красоты, которые вот-вот откроются. По преданию, с этой крыши открывается один из живописнейших пейзажей.

Третья, пятая и седьмая ступеньки деревянной лестницы шатаются под нами, но пока держат.

И вот наконец, протиснувшись сквозь чердачное оконце, я на месте. Шаг вперед — и крыше конец. Ржавые перила по периметру ничуть не вселяют уверенности. И провода. Для такой крохотулечной крыши здесь их какое-то бесчисленное количество — черные, металлические, в обмотке, всех цветов и размеров. Антенны, тарелки, провода между ними, провода между крышами, оптоволокно, растяжки-крепления. Какая-то какофония из проводов. Раньше было значительно меньше. А сейчас только успевай уворачиваться, чтобы не задеть ненароком пару сотен вольт.

Александр бегает по крыше, размахивает руками — посмотри налево, посмотри направо. Я кручу головой, ничего особо привлекательного не вижу, но продолжаю стоять на месте, как будто случайно бочком опираясь на крышу чердачного домика. Конечно, я надела самую неудобную обувь, которая у меня была. Вообще кеды не должны скользить, но мои скользили. Спасибо, что не каблуки.

Дальше стоять на месте просто невозможно — чего, спрашивается, приперлась? Я неловко возюкаю кедиками, стараясь ступать по стыкам жестяной кровли. Так безопаснее и тише, меньше вероятность накликать интерес подозрительных жильцов. Не все, как Павел, безоговорочно рады видеть пришлых у себя на крыше. Некоторые даже звонят в милицию. А те за взломанный замок куда хочешь приедут и кого хочешь упекут.

Именно поэтому руферы не светят адреса открытых крыш: «Кто в теме — и по фоткам найдет. А дебилов нам здесь не надо», — заявляет категоричный руфер старой закалки.

Да, крыша дарит ощущение превосходства над людьми, не только физически, но и нравственно приподнимаешься над толпой, становишься вроде как голым, но в тоже время сильным. И, как водитель «КамАЗа», можешь себе позволить кинуть бычок в открытый люк какой-нибудь зазевавшейся легковушки.

А тем, кто не соблюдает правила общины — мусорит на крышах, привлекает внимание жильцов, поминает имя Карлсона всуе, — руферы рассказывают пугалки про Черного руфера, как в детстве. «Черный-черный руфер ищет тебя». Все, например, знают историю про любовников, которые занималась сексом на крыше и сверзились оттуда в чем мать родила, потому что не соблюдали основных правил: сорили, шумели, были неосторожны.

А все он — Черный руфер…

Уходим тем же путем. Разочарования нет. Но и особенной радости тоже не прибавилось.

С крыши открывается хорошая панорама города. Питер вообще здорово просматривается, как на ладони. Но с Исаакиевского собора вид просто обалденный, причем попасть туда можно без лишних проблем, совершенно легально, заплатив в кассу за входной билет.

Другое дело, что там помимо тебя бродят толпы таких же оголтелых туристов. Остаться одному, посидеть, подумать, помедитировать не получится.

Александр очень любезен. Вот уже несколько дней катает меня по городу, показывает крыши, знакомит с интересными людьми, водит, показывает, рассказывает. А я по-прежнему человек — унылое дерьмо. Самой тошно.

Александр предлагает плюнуть на крыши, раз не вставляет, и забраться на одну из двух высотных фабричных труб в черте города. Площадка на высоте около 165 метров отлично подходит для просветления. Питерцы любовно называют трубы Маша и Даша.

— Только там территория охраняемая. Собаки, охранники с пистолетами. По идее, могут и пристрелить на хрен… Но мы все равно ходим.

Заманчиво, конечно. Но пристрелить на хрен меня и в Химках могут. А я ведь жить хочу. Да так, чтобы с огоньком.

Если бы мне было 18 лет, и на крышу меня вел любимый человек, возможно, все было бы по-другому. Значительно более зажигательно.

Или если бы я всю жизнь прожила в городе Воронеже на улице Лизюкова, в двухэтажном бараке, и отродясь ничего красивее краковской колбасы не видела. Наверное, проперло бы. Но нет. На последнем этаже МГУ была. Над Академией наук в ресторане пила. Да и на «Седьмом небе» без котлеты не сидела.

Все детство провела, лазая по гаражам и стройкам, и если бы кто-нибудь тогда сказал мне, глупой дуре, что седьмой этаж — это довольно высоко и больно падать, я бы плюнула и все равно перелезала бы из окна одной комнаты в другую.

Конечно, городская романтика куцая. Но в Непал посреди рабочего дня, в обеденный перерыв, смотаться проблематично. А на крышу запросто.

Сейчас в Питере, как, собственно, и в любом крупном городе, все труднее подобраться к небу. Мещане с нижних этажей, кто во что горазд, затрудняют доступ на крыши, оберегая свой покой и оптоволоконное имущество. Домофоны, консьержки, железные двери, амбарные замки — все идет в ход. А заветные ключики хранят единицы. В основном те, кто, как и Павел, живет на последнем этаже, у кого есть мастерская под чердаком, а еще лучше — выход из квартиры по стремянке прямо на крышу. В Питере полно таких квартир с выходом в иное пространство.

В одной из таких квартир я побывала. Гостеприимная хозяйка квартиры миниатюрная Татьяна, тоже, конечно, художница, ловко лазает туда-сюда, вверх-вниз по трехметровой стремянке, с удовольствием демонстрируя одну из самых красивых крыш Петербурга. Взглянуть на ее крышу специально приезжают иностранцы из Амстердама, Берлина, Дублина…

— И всем понравилось, — с искренним восторгом рассказывает Татьяна.

В гости к Татьяне мы пришли большой компанией. Появилась еще одна питерская художница, Ника, тоже руфер. Но Татьяне это даже как будто бы нравится. Она суетится на кухне. Из квартиры на крышу есть выход со стремянкой и еще одно световое окно — большой стеклянный купол, откуда в зал льется самый настоящий солнечный свет.

Провожая нас на крышу, предусмотрительная Татьяна выдает нам теплые куртки. Мне досталась красная.

Стремянка — вот что страшно на самом деле. Она слишком длинная, чтобы не сломаться. И шатается под человеческим весом. Оказалось, самое неприятное в подъемах на крышу — это именно дорога туда. Ты или лезешь сквозь узкое слуховое окно, не зная, что там дальше, или весь в пыли и пуху пробираешься через чердак, или висишь, раскачиваясь как обезьяна на стремянке. И главное, не смотреть вниз, там бездна.

Эта крыша не в пример больше прежней. Но вокруг все то же. Провода, орущие, вечно голодные чайки и ветер. Через стеклянный купол видно, как хозяйка дома заваривает чай. Старый кирпич и ржавая жесть очень гармонируют с моей новой курточкой. Чувствую себя молодой и эстетически прекрасной, развалившись под солнцем пузом кверху. Однако летний питерский ветер портит всю малину. Через полчаса, промерзнув до костей, спускаемся вниз и прямо к горячему чаю. Как все-таки художники чувствуют жизнь…

Окормляя малознакомых людей клубникой и свежим пирогом «Дамский каприз», Татьяна рассказывает, что некоторое время назад в качестве домашнего питомца держала петуха. Самый обычный петух, но какой умница: будить будит, речь человеческую понимает лучше многих двуногих, а уж ласковый…

А сейчас в аквариуме живут рыбы, не помню названия, но на вид — один из древнейших видов периода палеозоя. Во время кормежки за креветку готовы убить друг друга и оторвать кормящему руку по локоть. Татьяна пищит от восторга…

Кажется, те, у кого есть свой постоянный доступ на небо, несколько отличаются от нас, грешных. Утешает одно: даже Таня, милейший и добрейший человек, ропщет временами на Бога. Как правило, разомлев в тепле итальянской буржуйки, переворачивая уголья, она сетует на кованые каминные щипцы:

— Вот хотела щипцы с черными ручками, а Бог дал с золотыми…

Дальше заботу о моем попечении берет на себя Н. Очень трогательно передают меня с рук на руки. А поскольку уже поздно и от крыш ждать абсолютно нечего, Н. решает устроить экскурсию по злачным местам ночного Санкт-Петербурга.

В первом же клубе — кажется, он назывался «Черт побери» — мое бедное сознание расширилось до неимоверных размеров, а потом в секунду схлопнулось.

При входе на диванчике два бритых накачанных поросенка спят обнявшись. Судя по виду, давно. Слева от прохода на диване сидит одна, совсем одна фемина, каждый вечер в час назначенный аршин проглотившая. На башке черная шляпа с вуалеткой. А в зубах сигарета — длинная, в черном мундштуке. Торжество декаданса средь шумного бала.

На весь клуб надрываются какие-то битники. Кругом бритые с начесанными хаерами пижоны в белых носках и подтяжках устраивают пьяные танцы-толканцы типа модный слэм.

Пляшут в основном молодые люди. Девушки стоят по стенкам, и я их понимаю, ибо слэм с пьяными битниками гораздо страшнее любой крыши.

На маленькой сцене такого же вида и кондиции солист дюже страшно кричит за своим контрабасом. В этой полутьме 3D-очки у него на лбу смотрятся особенно затейливо. Кричит солист так, будто сущность Паганини явилась к нему и бьет, бьет смычком по пальцам: не умеешь — не играй!

Боязливо достаю фотоаппарат. Если не убьют, сделаю фотку на память. Битники вежливо расступаются, образовав вокруг меня круг отчуждения. А один так и вовсе встал впереди, растопырив руки, и отталкивает танцующих, чтобы ненароком никто не задел. Боже!.. Я плакала.

Какие крыши, какой экстрим? От лукавого вся эта необходимость в острых ощущениях для придания действительности смысла и наполненности.

Не хватало такового вот по-хорошему чокнутого Александра, который, забросив дела, возил меня с экскурсией несколько дней.

Не хватало радушной, гостеприимной Татьяны, которую я видела первый и последний раз.

Не хватало Ники с ее желанием поделиться сокровенными местами и умными разговорами…

Все это вместе, наверное, можно назвать человечностью.

Статья Маши Зверович "Крышинг" была опубликована в журнале "Русский пионер" №10.