Классный журнал

Анна
Николаева

Водоотталкивающая

У моря есть скрытый смысл. Разный для каждого, как оттенки водяной поверхности, бесчисленные. Впервые я увидела море слишком поздно, чтобы его полюбить. В то время вещи уже были для меня источником не праздников, а сомнений. Море я не полюбила за то, что оно напомнило о моей обреченности, море напомнило о смерти.

Наша семья никогда не была религиозной, а потому вопрос о жизни после смерти всегда оставался открытым. Демократические оттенки воспитания давали право каждому самостоятельно выбирать, что он будет делать после смерти. Например, бабушка с мамой положили жизнь на алтарь теории о том, что чем больше хорошего людям сделаешь, тем рай слаще будет. Тетя истово служила в рядах КПСС, а потому не думала о грустном. А мы с братом перетряхивали убогие энциклопедии (флора и фауна) на предмет выбора подходящего объекта для реинкарнации. Конечно, про древнеиндийские теории перерождения мы ничего не знали, но кто-то где-то обмолвился, что есть шанс после смерти стать мухой, вот мы и ковырялись в мире животных. Мой диапазон неуверенно колебался от павлина до махаона. Брат претендовал на саблезубого тигра. Но по мере того как мы низводили статус сокровенного до детских игр, сакральный смысл утрачивался. И мы сами уже не верили, что когда-нибудь обретем крылья (насекомых).

Вторая волна жажды познания божественного накрыла меня, как и многих, наверное, постсоветских детей, когда отчего-то на центральных каналах пропагандировал воскресными утрами католический пастор. А в перерывах из экранов вываливались смачные объявления сектантов о жизни чудесной не только после смерти, но и до. Одно из них предусмотрительно пропагандировало бога для детей и предлагало прислать по указанному адресу кроссворд. Взамен предлагался приз.

Кроссворд составляли с дедушкой. Так было проще. Если мы не могли подобрать слово на русском, то подбирали на украинском. В особой сложности случаях обращались к богатому на филологические ловкости словарному запасу заключенных. В юные годы дедушка отсидел два года за украденную в колхозе кукурузу и помнил те времена лучше, чем Великую Отечественную и тридцать седьмые.

Приз пришел через полгода. Но главное — пришел. Это были роскошные по тем временам глянцевые брошюры, где в комиксном жанре повествовалась история Христа. Брошюры были настолько глянцевые, а Иисус Христос настолько походил на Ричарда Гира, что я безрассудно влюбилась, сочла женскую любовь к Христу грехом потяжелее семи ортодоксальных и сама себя предала анафеме.

С тех пор о Боге я не думала, втайне от самой себя молилась Христу и мучалась истошными сомнениями о том, что же ждет меня после смерти. Меня не пугали ни адские сомнения Данте, ни инфернальные образы Гоголя, ни совестливые предостережения Достоевского. Меня пугала бесконечность. Одна мысль о погружении в то, что не закончится никогда, замешивала в моих внутренностях такую психосоматическую тоску, от которой немели руки и невозможно было дышать. Я готова была пережить любую лютую судьбу, только бы потом не окунаться в бесконечность, где царствие держит не радость, не тьма, а самая обыкновенная пустота.

Когда я впервые увидела море, под грудной клеткой что-то треснуло и закапала тонкой острой струйкой боль. Я увидела бесконечность. Ту самую, которая изъедала мое сознание, не имея ни облика, ни голоса. А теперь я увидела ее во всей широкой плоти с гулким голосом волны и песка. Она, эта бесконечность, была ни жестока, ни добра, она была просто бездна, в которой теряет смысл все, в которой нет ничего. И каждый, кто попадает туда, остается лишь наедине с собой.

Я не люблю плавать в море, я не люблю на него смотреть, хотя, конечно, и плаваю, и смотрю, и радуюсь чайкам глупо и бестолково вместе с другими отдыхающими. Мне нравятся камушки и солнечные дни. Мне нравятся девушки с загорелыми ровными попами и молодые папаши, которые заботливо мочат детям ножки. Все они ходят по краю: вот здесь еще берег, а там уже море.

Я берегу подальше от моря свою любовь, какой бы она ни была. Я прячу от дождя свои камушки, потому что кто, как не дождь, ближе всего к морю. И есть лишь один бессменный повод пойти к морю. Я иду к морю ночью или днем. Я иду туда, где нет отдыхающих и не клубятся чайки. Иду, когда мне становится очень больно от человеческого. Я рассказываю морю про свои обиды, те, которые, кажется, немыслимо ни пережить, ни переждать. Я рассказываю об этом морю, бьюсь в собственной тошноте и отчаянии и получаю дозу медикаментозного равнодушия. Морю, ему все равно. И мне становится тоже. Мне становится тихо.


Статья Анны Николаевой «Водоотталкивающая» была опубликована в журнале «Русский пионер» №12.