Классный журнал

Этим летом мне пришлось ехать на электричке в Токсово. В соседнем вагоне от жары умер человек. Это событие заставило меня подумать об электричках. Ведь они ездили по моей жизни, и еще как. Я почему-то вспомнила о том, что в электричках, этом настоящем металлоломе, довольно часто случаются преступления.

Never mind the Bollocks! Here’s the Sex Pistols! Я и моя подруга Саша, ныне реставратор икон в Третьяковке и лауреат премии «Надежда России», в 1991 году учились на Трубной улице в школе № 232, тогда еще неизвестной, так как один из ее учеников Роман Абрамович еще не был таким видным парнем, как сейчас.

Мы монстры рока! Панки, хой! Мама — анархия! Папа — стакан портвейна! Убей в себе государство! В моей девичьей голове бились рогами, как два козла, Сид Вишес и Джонни Роттен. Мы с Сашей были самыми настоящими ублюдками. Мы кидали камни в стекла витрин. Мы переворачивали урны. Мы писали гнусности на заборах. Мы ночевали в подъездах. Мы валялись в тамбурах электричек. Мы били бутылки из-под портвейна «Агдам» размахом об асфальт, делая «розочку» просто ради шутки. Мы спали на загаженных скамейках, а также под ними. Я как-то ударила ногой в живот директрису школы № 232 Л.С. Просенкову (это факт, тщательной скрываемый нашей педагогикой до сих пор). От прирожденной гопоты меня и Сашу отличало наличие в рюкзаке ключевых для просвещенного подростка начала 1990-х книг — «Заратустры» в оранжевой обложке и сборника Хармса. Мы мнили себя Пакиным и Ракукиным: «Ну ты, не очень-то фрякай!»

Мы с Сашей побирались по электричкам. Мы просили в вагонах лживую милостыню: «Родители — алкоголики. Есть хотим!» Нам, ободранным, грязным, в солдатских ботинках с Тишинского рынка, в майках с рожей Джонни Роттена, купленных в самопальном магазине «Контркультура» на проспекте Мира, верили.

Зеленые советские электрички целое лето были нашим домом. И самой главной электричкой был поезд «47-й километр», что шел от Казанского вокзала. Денег не было, нужны были очень. На бульонные кубики, на хлеб (им мы кормили мою ручную крысу Шушу, которая жила у меня в кармане пиджака), на водку, на сигареты. В школе как-то раз нам выдали гуманитарную помощь «с Запада». Мы обменяли сморщенный пакетик в «47-м километре» на две пачки роскошных сигарет «Космос». Мы страшно голодали, но возвращаться домой к родителям считали делом невозможным.

Однажды под стук колес «47-го километра» созрело преступление. Кажется, даже против режима. В пятницу 16 августа 1991 года, во второй половине дня, мы с Сашей украли черную юбку-брюки (писк сезона, 91 советский рубль) в магазине «Весна» на проспекте Мира. Нас быстро поймали и отвезли на желтом милицейском «козле» в 22-е отделение милиции (оно уже не существует).

«Прекратите кривляться. Читайте вслух. УК РСФСР. Статья 96, пункт первый. Кража государственного имущества. Это год колонии! Докатились, девушка!» — рассказала мне дознаватель Светлана Соколова. Я подобралась: «Я не могу в колонию. Я ведь собираюсь учиться». Я совершенно забыла, что настоящий панк обязан быть только рад тюрьме. Светлана Соколова плела педагогическую поэму: «Хорошо, что вы украли государственное имущество в маленьких размерах. Но все равно это колония. Никакого института. Такие, как вы, неспособны ничему научиться!» «Падающего — толкни?» — в слезах съязвила я. «Пишите подписку о невыезде. В понедельник придете». Да, вся Дания тюрьма.

Понедельником оказалось 19 ­августа 1991 года. Путч. ГКЧП. Танки в Москве. Белый дом. Ночь. Пьяные вольные песни под гитару. Ельцин и огромная вареная картошка в бумажной аптечке, с которой мы с Сашей носились мимо солдат. Колония отменилась. И была свобода. И это была моя личная свобода. И это было так удивительно, что кажется ныне невероятным. Но так было со мной: огромное событие коснулось жизни не только многих наций, но и лично одного, еще такого буквально маленького и клоунского, человека. Дознаватель Соколова оказалась плохим Макаренкой: спустя восемь лет после той истории, уже учась в аспирантуре, я получила президентскую, так называемую «ельцинскую» стипендию и право на стажировку в Третьем университете Сорбонны, полностью оплатить которую бралось мое новое государство.

В 2003 году мы с приятелем были на стажировке в Дюссельдорфе. После намеревались ехать в Берлин. Мой друг хотел коротко лететь на самолете, но я убедила его ехать поездом, первым классом, через всю Германию. В мой родной, однажды и вовеки переживший клиническую смерть Берлин. Накануне отъезда я специально съездила на вокзал Дюссельдорфа и купила два билета на поезд в 15.52. В 15.45 мы стояли на перроне. Подошел состав, на бортах которого было написано четко: «Dusseldorf—Berlin». Мы нашли наш вагон, наше купе, наши места. Поставили чемоданы. Поезд был подозрительно пустым. Вот крайне медленно, но замелькали остановки — Эссен, Дормундт. Ехать до Берлина всего четыре часа, мы с приятелем рассчитывали оказаться в 20.00 на новом модном спектакле в Komische Oper.

Через три часа железнодорожного путешествия выяснилось, что поездом мы ошиблись. Это был не скорый, а почтовый поезд, который шел до польской границы, потом поворачивал назад и со стороны Потсдама прибывал в Берлин в 02.00 ночи следующего дня. Нам ничего не оставалось, как горько напиться вместе с одинокой буфетчицей, сообщившей, что возможность пересадки на любой другой более скорый поезд на данном этапе маршрута исключена. Потом и буфетчица вышла. Мы ехали одни по черным пространствам депрессивной Восточной Германии. В поезде были только мы и (хотелось бы верить и сегодня) машинист.

В полночь в коридоре пустого вагона появились люди. Он — огромный румынский бандит в фальшивой бежевой дубленке и ковбойской шляпе. Она — мелкая драная пигалица в солдатских ботинках. Перед нами стояли самые настоящие ублюдки. Они по-хозяйски завалились в наше купе. Румын, улыбаясь гнилушками, сообщил, что пигалица — его дочь. Хотя, конечно, это было не так.

Моего немецкого языка хватило, чтобы понять, о чем идет речь. Мужик сказал девице: «Я дойду до конца вагона, посмотрю, есть ли здесь кто еще. Следи за ними. Есть чемоданы». «Зай! Сейчас нас будут грабить. Когда этот человек посмотрит вагон, он вернется!» Зая поднял голову из глубин сборника Андрея Вознесенского. Мой друг по обыкновению не замедлил с ответом: «Выкидываем в коридор эту маленькую суку! Хватай ее справа!» Мы сжали щуплую девицу и швырнули в коридор прямо на пол. Она кричала. Мы захлопнули стеклянные двери купе и повернули ручку до упора. Примчался черный румынский мужик. Они вдвоем мелко затопали по коридору, как мыши. Потом спрыгнули с поезда.

Тогда в объединенном Берлине еще не был построен Hauptbahnhof, и нам правильнее было бы ехать до Fridrichstrasse, что в Восточной части. Но мне было так жутко, что я уговорила приятеля выйти гораздо раньше — в Западном Берлине, в районе Zoo. Черный, с маленькой электрической крапинкой Берлин спал. Только в Zoologische Garten, бывшем зверинце кайзера, трубил слон. Умный теплый слон посылал гудки потерявшимся во всяких временах и пространствах железнодорожным составам.