Классный журнал

Екатерина
Истомина

Всадники без головы

Мне двадцать лет. Я перевожу на русский язык итальянских футуристов в своем замечательном институте, и жизнь моя поделена между Москвой и Волгодонском. Мой законный, а ныне безропотно покойный муж, англоман и сын московского профессора, торгует в Волгодонске семечками. Он продает семечки баржами в Израиль, а через двадцать дней из Гамбурга на счет в Мост–банке за этот подсолнечник приходят деньги. К черту счет! Это было даже смешно. Долларов в моем чемодане — не закрывается.

Я в норковой шубе до пят летаю из Внуково в Волгодонск по средам на гулком Як–42. Туда — официально покупаю в «Аэрофлоте» билет. Обратно — просто даю сто долларов знакомому пилоту, и вот стюардесса Маргарита, любовница моего маленького мужа, с пережеванным лицом уже спешит ко мне навстречу. Она несет нам две водки в запаянных пластмассовых стаканчиках (или же «русский йогурт»). Мне плевать на чувства знойной Маргариты, мне летать страшно. На дворе — 1995 год, до теракта (взрыва дома в 1999–м) далеко, но «первая Чечня» уже под боком.

В Волгодонске мы прожили год в лучшей гостинице по имени «Отель» в трехкомнатном номере и съехали из него только один раз, когда в комсомольский городок въехал бессменный лидер Элисты Кирсан Илюмжинов с группой доверенных шахматистов.

Наш компаньон в Волгодонске — дядя Алик, уроженец Кабардино–Балкарии. Дядя Алик был на районе бандит известный. Тогда, в екатерининскую эпоху Ельцина, все мы были отчасти бандитами. Но кто–то любил песню «В шумном зале ресторана, средь веселья и обмана, пристань загулявшего поэта. Возле столика напротив, ты сидишь вполоборота, вся в лучах ночного света!», а кто–то — нет. Но будущее одной великой иллюзии объединяло и тех и других.

У дяди Алика был офис, в центре которого располагалась резиновая пальма с серьезным резиновым какаду на ветке. Уборщица исправно поливала эту резиновую пальму. Еще у дяди Алика было поместье — семь гектаров колхозной земли без единого дерева. В центре этой равнины был вознесен особняк из кирпича и мрамора в пять этажей. В стиле Пал Палыча Бородина. Особняк был похож на подмосковный пансионат «Ватутинки». В холле мне всегда нравилась реалистичная картина мрачным маслом под названием «Медведь обнимает Спящую красавицу».

Собирались в доме дяди Алика ростовские бандиты. Пили водку, мешая с игристым вином с близлежащего Цимлянского водохранилища, курили ростовскую шмаль с шишками и ели пельмени. Однажды, в разгар малины, захотелось в туалет: «Дядя Алик, где сортир?» — «На улице». И правда. Дачный сортир, милый домик уединения, только из кирпича, облицованный мрамором. Вонючая яма с дерьмом, но над ней — очко из куска полосатого мрамора, и ручка на двери — итальянская, с позолотой, и фонарь чуть ли не муранского стекла. Что–то такое я видела позднее в пустыне Негев, где богатейшие люди Израиля бедуины, как голуби, прицельно какают в ямки в твердыне библейского песка.

У дяди Алика был Audi 100, «бочонок» красного цвета. Ворованный, без номеров. Это была первая машина в моей жизни. Водить я не умела и учиться не хотела. Для разъездов (и для охраны) имелся Санек. Санек с лицом в форме динамичного блина делил мужское население на конкретно «дядю Алика», «ментов» и «гнойных пидоров», но не боялся в жизни никого. Кроме меня, наверное, потому что мои сущность, существо и существование вызывали у Санька самое бессознательное беспокойство. Он не мог уяснить себе: в чем здесь дело с этой мутной московской бабой в шубе, поющей во всю глотку по утрам: «Идет смерть по улице, несет блины на блюдце! Кому вынется, тому сбудется! Тронет за плечо, поцелует горячо! Полетят копейки из–за пазухи долой! Ой!»

В качестве развлечения (пока муж–англоман и дядя Алик возились в элеваторе) я и Санек устраивали гонки на Audi 100 в сакральном для Волгодонска месте. В комплексе завода «Атоммаш», где в советское время большой трудовой коллектив, собранный с большой трудовой страны, делал атомные реакторы. В 1995 году запутавшиеся в эре новой жизни инженеры продолжали еще там махать кувалдами, но это уже никого не интересовало.

Гоняли мы не в самих цехах, а вдоль них: нежно-голубого цвета стена одного цеха достигала в длину трех километров. Мы вставали на старт у одного конца стены. Охранник бывшей социалистической собственности командовал: «Раз, два, три». И наш «бочонок» визжал, долетая над мелкими ухабами до финиша.

Постепенно мы с Саньком собрали команду «Лад», «Самар» и разношенных иномарок и ездили наперегонки. Собственно, так мне удалось организовать в Волгодонске команду street racing — «команду молодости нашей, команду, без которой мне не жить».

Основными участниками street racing были опричники дяди Алика. Среди них был Алим, лысый человек с сизым располосованным ножом лицом, ездивший на «девятке» цвета «мокрый асфальт». Среди них я помню «зашитого» Моржа. Морж важно пел мультикультурные песни Александра Новикова: «Город древний, город длинный, минарет Екатерины. Даже свод тюрьмы старинной здесь положен буквой Е. Здесь от веку было тяжко. Здесь пришили Николашку. И любая помнит башня о Демидовской семье. Мостовые здесь видали марш победы, звон кандальный. Жены верные рыдали, шли на каторгу вослед». Морж был «бичом», «бывшим интеллигентным человеком». И сел по пьяни.

Среди гонщиков был волжанин Парашют, знавший невесть откуда, что его вазовскую «восьмерку» делали с помощью Porsche. Был жестокий Крендель с двумя ходками и старым синим «Фольксвагеном». Был Маяк, яркий запойный алкоголик, подрезавший соперников по трассе (его потом зарезали как–то утром в пельменной). Был Макс, южный томный красавчик и культурист. Макс бесконечно высасывал слюнями из кожуры семечки и водил растрепанную «пятерку» куртуазно одной рукой — словно «Феррари» на Риппербане в Гамбурге. Был Жорик тоже на Audi 100, маленький чернявый кавказский задрот с липкими лапками и глазками. Жорик выучил слово «baby» из порнофильмов, которые крутили тогда в видеосалонах, и всегда приводил с собой на гонки нетрезвый хоровод нечесаных крашеных блондинок.

Так сложился в Волгодонске стихийный автомобильный клуб. И даже сам дядя Алик однажды узнал о его существовании. Наш клуб стал предметом для обсуждения на сходке в особняке дяди Алика. И бандиты, молча, кивая и еще раз молча, одобрили это начинание.

Было ли мне страшно рядом с этими немыслимыми людьми, без шуток, без раздумий, без предупреждения, без мысли на то и всяких оснований способными взять жизнь за пару сигарет? Во–первых, двадцать лет не знают страха. Не знают страха, во–вторых. Страха не знают, в–третьих. И, в–четвертых, двадцать лет. По–настоящему для меня тогда все было как в игре: я ведь не понимала, что могут убить. Я просто не знала, что это — можно.

Ранней мокрой весной 1996–го мы с Саньком расплющили о стену «Атоммаша» Audi 100 дяди Алика. Моя жизнь в Волгодонске в общем и целом и даже в самых мелких деталях подходила к концу. Что стало с моим маленьким мужем? Его потом убили.

Команда молодости нашей. Команда, без которой мне не жить.

Материал опубликован в журнале «Русский пионер» №11