Классный журнал

Никита
Колесников

Он распустился

Интересно, как меняются со временем, казалось бы, совершенно незыблемые вещи. Еще интереснее, что это еще интересно (и т. д., но здесь опасность рекурсии). Частично этим метаморфозам я обязан английской части сознания — с их любопытством ко всему новому, терпеливым приятием старого, какое бы оно ни было, и спокойной уверенностью, что все, что делается, — разумное и доброе.

Так вот. Если поступаешь в университет — это поступок? Скорее даже Поступок с большой буквы. А слово «провал» не имеет практического приложения в своем основном смысле, но гораздо больше в контексте прикладной психологии — потому что проваливается из памяти. Оба эти значения мне пришлось испытать на себе.

Заявка из университета, гласящая, что я обязан являться студентом Корнуольского университета, прозвучала трубным гласом во всех уголках моей измученной души. В письме красным шифтом отдельно оговаривалось, что строго воспрещено не то что принимать, но и рассматривать предложения от какого-либо еще университета. До сих пор не выяснено, кто из членов семьи был больше шокирован таким заявлением.

Тогда я проводил большую часть времени (две трети суток) во сне, подспудно надеясь, что все разберется само собой, как обычно бывает после внушительного сна. Это было после того, как я встретил Мари. Это, как я собрался с присущей мне категоричностью заявить, неповторимая история... На самом деле, конечно, элементарно повторимая и тысячекратно повторенная. «Ее не всегда среди женщин земных угадаешь. Но если увидел, то глаз уже не оторвешь». При виде ее глаз я застыл на месте. Не исключено, что я сделал стойку. Вполне возможно, что у меня текла слюна. Немедленно растеряв все свое пуританство, я проблеял что-то про голубые глаза. Ударили литавры, разом начал оркестр, небо раскрасилось фейерверками. Мои глаза, видимо, как-то пропустили фейерверки наружу, потому что она улыбнулась.

Спустя три дня она вернулась в Нормандию. Я помню, что обещал ей, и сам верил тогда в то, что обещал. Только много позже жизнь в очередной раз посмеялась над моими планами и унесла в омут, где, поднеся руку к глазам, не увидишь пальцев.
Я помню из этих дней только лен ее волос и голубые-голубые глаза... К счастью, память научилась провалам быстрее сердца и зажевывает эти фрагменты. Ее запинающийся, нежный голосок... Она неуверенно строит шаткие английские предложения и через раз сконфуженно смеется над своими ошибками. Смеясь, вскидывает на меня глаза, и золотистые прядки волос рассыпаются по плечам. Бирюза в золоте — это и был первый раз. Настоящий. В том, как она нерешительно брала мою руку, как прижимала ее к губам... Я по всем правилам жанра должен был ответить взаимностью, но весна же была в самом разгаре... Я был весь движение, я дышал этой большой и сказочной жизнью и не мог надышаться, и вокруг меня было столько других девушек... Я тогда не думал о том, что со мной — ни одной...

Со временем, понимая, что произошло, она перестала звонить. Она все еще звала меня иногда, как собака, попавшая под машину, собака, которой нестерпимо больно и которая не понимает, что происходит, зовет хозяина: ведь когда он придет, все будет хорошо. А потом потихоньку затихла, иногда как будто выходя из забвения, снова вскрикивая, задыхаясь и зовя с прежней силой, а потом перестала. Может быть, этим она заслужила забвение. Ко мне, как отсрочка приговора, пришло позднее прозрение. Я полюбил ее.

Как стивенкинговский хоровод клоунов, в моей голове кружили вопросы вроде «Зачем же я?» и «Как же теперь?» Родители что-то усекли и предоставили мне зализывать раны в одиночестве. Я и мир соблюдали строгий нейтралитет. Сколько прошло времени, я не понимал тогда. Мари я встретил после выпускного бала, а вызов в университет пришел через три месяца.

Английский университет, так же как и школа, — редко одно здание. Обычно это комплекс блоков, беспорядочной кучкой раскинувшихся по зеленой травке. Как правило, к нему примыкает футбольное поле и обширный парк, где тусуются в свободное время студенты. В этой беспорядочности легко затеряться, но блудных агнцев в любом месте принимают как давно не заходивших друзей и снабжают подробными указаниями, как пройти. Особенно мне запомнился первый корпус, финансовая администрация. Там мне однажды на слово поверили и выдали полторы тысячи на квартирную плату. Дальше находится сектор государственного сервиса по транспорту и квартирным услугам, куда я бегаю звонить, а также тибрить бумагу, ручки и кофе. Слева библиотека с бесплатным интернетом.

В зал, обитель ухватистых молчаливых мужиков и трех центнеров культуристских установок, пускают на неограниченное время за фунт с носа. Инструкторы тем, кого хорошо знают, все время опрометчиво забывают напомнить, что их членские карточки истекли. Как сообщил мне парень из военмеха, свою он не обновлял с апреля. Служащие с удовольствием оставляют меня одного в зале, когда подходит время закрываться, только просят захлопывать за собой двери. На западе — инженерный цех, у меня там чинят хрупкий гоночный велосипед, рассыпающийся на части на суровых корнуольских холмах. Рядом молодежная тусовка, где парни твердо убеждены, что я агент русской разведки, а девчонки меня обожают. Я, честно, не знаю, почему они так ко мне привязаны. Правда, был один случай, когда я, в лучших традициях Джо Дассена, принес с собой букет лютиков и раздал по одному каждой девчонке, которая встретилась. Моя знакомая потом принесла с собой этот лютик в баночке с водой, и ее слова: «Он распустился» — растрогали меня до слез.

Это они так же трогательно пытались утешить меня, в сущности, совсем незнакомого им человека, когда я расстался с Дианой. Гиблое было дело, однако они не сдавались и терпеливо ждали, когда я в очередной раз выйду из сумрака. Наверное, это любовь. Их вера в меня снова дала мне веру в людей.

За пять фунтов взял по дешевке, не правда ли?

Статья Никиты Космина "Он распустился" была опубликована в журнале «Русский пионер» №8.