Классный журнал

Отбрось рычаг, толкни грушу

20 февраля 2009 15:39

Тут происходит метаморфоза: ведущая нашей автомобильной рубрики Екатерина Истомина, пресытившись наземными видами транспорта, решила оторваться от земли и научиться летать. Но в первом же полете выясняется, что самолет отличается от автомобиля, и пока Екатерина пытается разобраться, в чем отличия, у нее чуть не отрывается голова, а с читателя сходит семь потов (если, конечно, он не летчик-испытатель)

Взлетная полоса аэродрома испанского приграничного города Херес-де-ла-Фронтера была размером с земной шар. На полосе стояли четыре самолета эскадрильи «Альбатросы Франции». Я сразу поняла, что это самолеты военные. Я в самолетах не очень разбираюсь. ЯК-40 отличаю, конечно, от ИЛ-96. Но тут сердце екнуло: истребители. В небольшой будке мне выдали летный комбинезон, шлем, ботинки и приказали пристроиться к группе. Группа состояла из трех старых англичанок, которым терять в этой жизни было уже решительно нечего, и инструктора, который объяснял, как надо катапультироваться.

Женский организм – сложная вещь. Вместо того чтобы внимательно слушать инструктора по катапультированию, на испанском солнцепеке я предалась эротическим грезам. Персонажем грезы на этот раз оказался вице-президент DaimlerChrysler доктор Клаус Майер, второе лицо в компании. Плененная его тевтонской внешностью и высокой должностью, я намеревалась объясниться в ближайшие выходные. Место объяснения – лакокрасочный цех завода Mercedes-Benz в Зильденфингене, куда меня поведут на экскурсию. И я громко скажу: «Ich liebe dich, mein Klaus!». От отчаяния он упадет в чан с лаком. Я протяну ему букет желтых цветов (не забыть сбегать на центральный вокзал Штутгарта!) и скажу: «Ich schenke dir diesen Straus aus gelben Blumen!». Нет, лучше все-таки поставить сильный глагол schenken на первое место. Так будет возвышеннее! Язык Гегеля и Шиллера создан для таких возвышенных фраз. «Schenke ich, mein Klaus, diesen Straus aus gelben Blumen!». Потом доктор Майер возьмет цветы, и мы пойдем в швабский ресторан «Меткий удар поросенка». Сначала выпьем рислинга, а потом шнапса… А потом… уф… И вот тут мне стало совсем жарко.

«И вот теперь, когда уже вы знаете, как нужно катапультироваться, я прошу всех занять кабины курсантов! И быстрее!» – прокричал сквозь рев взведенных самолетных двигателей группе в летных комбинезонах инструктор. Мое сердце провалилось мне прямо в штаны. Стало очень холодно. Я поняла, что могу и не дожить до объяснения с доктором Майером. Сейчас – в полет. А ведь я не знаю, как катапультироваться! Я все прослушала. В воспаленной различными образами доктора Майера памяти толкались лишь обрывки фраз, сказанные десять минут назад инструктором: потяните за грушу слева, отбросьте от себя рычаг. Но ничего конкретного.
Прижимая к высокой груди шлем, я подошла к назначенному мне пилоту. В голове были мысли о близкой смерти – Бах, Шопен и тень ветвей над бедной нянею моей.

Пилотом оказался один высокий блондин. Родители назвали его Кристофом, а в «Альбатросах Франции» он носил собачью кличку Дуки. У меня когда-то жил спаниель Дуки. Он яростно ссал в ботинок руководителю моей кандидатской диссертации, когда тот приходил ко мне домой с методическими разработками. Ревнивый был пес. Впрочем, на покойного спаниеля пилот Дуки был не похож. Несобачий Дуки помог мне вскарабкаться в кабину курсанта и захлопнул над поникшей головой стеклянную крышку.
Нам предстояло говорить через коммутатор, кабина пилота находилась прямо перед моей.

«Привет! Как дела?» – послышался голос Дуки из черного микрофона. «Привет! Дела очень хорошо! Очень боюсь. Не поняла, как катапультироваться!» – жалобно сказала я. «Ты из России? Я из Дижона!» – ворковал Дуки. «Я из России. Я была в Дижоне. Там прекрасный собор с витражами. Как катапультироваться, не подскажешь?» – взывала я к Дуки. «Ну если ты из России, то видишь надписи в кабине? Я написал их на пластырях по-английски. Отдери эти пластыри. Под ними будут надписи по-русски. Конец связи».

Дрожащей рукой в перчатке я оторвала парочку пластырей. Под английскими фразами действительно оказались нацарапанные черной краской русские слова. Никакого заборного мата. «Курсант, отбрось рычаг. Курсант, толкни грушу». Я, привязанная шестью точечными ремнями безопасности, ошеломленно заскреблась в кабине.

Возню услышал авиарыцарь Дуки: «Ну что, прочитала?» – «Дуки! Это русский самолет! Откуда у тебя русский военный самолет?! Говори мне сейчас же, шпион!» – «Самолет мы купили в вашей русской провинции. В Эстонии. Взлетаем. Конец связи!» – сказал Дуки и отключился. Но включился снова: «Кстати, забыл сказать. Мы будем два раза делать мертвую петлю. О начале упражнения я сообщу. Конец связи».

Четыре МиГ-21 (не знаю, что это была за модификация) друг за другом торжественно набрали высоту. Над всей Испанией висело поразительно безоблачное небо. Внизу располагалась земля с домиками. В ушах у меня ревело.

«Эй, петь будем?» – возник из микрофона Дуки. «Какой у тебя репертуар? «Tombe la neige»? Сальваторе Адамо?» – спросила я. «Ну ты и старуха! Это же репертуар для дедушек!» – захихикал Дуки. «Сам ты дедушка! Я во французской школе учила. Tombe la neige. Tu ne viendras pas ce soir. Tombe la neige…» – выла я дрожащим голосом. «… Et mon coeur s’habille de noir!» – хохотал Дуки. Мы были на высоте 6 тысяч метров.

Через 32 секунды он сообщил мне, что мы готовимся сделать первую мертвую петлю. Самолет резко пошел вверх, и вот земля с домиками оказалась висящей у меня над головой. Я лежу на спине. Я лежу прямо на небе, как на перине.

Однако идиллия была нарушена тем, что кто-то решительно и больно откручивал мне голову. Казалось, что я слышу хруст своих собственных шейных позвонков. Меня скрутило так, что мой подбородок оказался прижатым почти к пупку. Я хрипло закричала в микрофон: «Дуки, у меня сейчас сломается шея! Мне очень больно!» Тут Дуки разволновался: «Голову вниз наклонила? Дура! Конечно, воздушный столб выкручивает тебе шею! Сейчас мы обратно перевернемся!» И самолет встал брюхом вниз.
«Ты что – чокнутая? Больная? Тебе не объяснил инструктор? Ты что, не слышала, что голову нужно обязательно откинуть, чтобы лоб был наверху! Ты не знаешь элементарных инструкций!» – Дуки ужасно кричал. Он был ужасно зол. Я постыдно молчала. Не говорить же было ему о докторе Клаусе Майере, вице-президенте DaimlerChrysler, о «ich liebe dich, mein Klaus» и о немецкой порнографии. Руки на одеяло, Катя! Соберись!

Через две минуты Дуки совершенно чужим голосом сообщил, что мы делаем заход на вторую мертвую петлю. «Откинешь голову, если не хочешь потерять ее. Конец связи», – как-то ревниво сказал Дуки. Самолет перевернулся брюхом вверх. Я откинула голову, словно крышку деревянной шкатулки. Моя голова лежала на небесной перине. По щекам текли слезы. Сквозь слезы я смотрела на землю, висевшую над целой головой.

Через десять минут наш МиГ-21 благополучно приземлился на полосу. Дуки трогательно вынес меня на руках из кабины курсанта. Я продолжала беззвучно, в изнеможении плакать. Одну из английских старушек трогательно уносили на носилках.

«Поздравляю! Вот тебе диплом!» – сказал Дуки час спустя. Диплом в рамке, где написано, что я совершила две мертвых петли, сегодня висит у меня дома. А рядом стоит фотография доктора Клауса Майера в шапке-ушанке на Красной площади в Москве. Я тогда моложе, я лучше, кажется, была.