Классный журнал

Божена
Рынска

Свои, чужие и фрустрация

Как-то раз Владимир Львович Леви сказал мне: "Вы, Бонечка, общаетесь с мужчинами не своего профсоюза. В этом-то все и дело". Писатель и психиатр имел в виду вот что: чужой профсоюз хуже, чем инородцы. Фигуранты светской хроники - это, как правило, купцы, бывшие фарцовщики, барыги. Никогда им не постигнуть мятущейся души авторессы. О чем-то похожем писал Сергей Довлатов: "Отдаться человеку, путающему Толстого с Достоевским? Лично я этого не понимаю..."

Надо пробиваться к своим, решила я. В самом деле, земноводное с млекопитающим вряд ли поладят. Дело и в уровне образования, и в душевной культуре. Какое там искать диалог с любимой женщиной, один из них так и декларирует: "Капитан на судне я. Не нравится - уебен зи битте". Другой по вечерам врубает Лепса на полную катушку и прется. О чем прикажете говорить с этими сказочными героями?

Путь к своим начался с Италии. Сергей Ястржембский собрал славную компанию критиков, писателей, журналистов, литераторов и окололитераторов, чтобы показать им Тоскану, Флоренцию и Болонью. Это был мой профсоюз: люди литературно образованные, мыслящие, с культурным слоем. Смущало то, что все они были крайне нехороши собой, но ведь еще Ахматова терпеть не могла, когда кого-то ругают за некрасивую внешность, с лица воды не пить.
Всю дорогу из Болоньи знаменитый писатель так кокетничал со мной, что его коллега по душевной замысловатости даже выразил протест словами: "Вы вовсю реализуете дискурс провинциального мачо". Сам коллега был так дурен собой, что мне было неловко встречаться с ним глазами.

На одной из технических остановок "реализатор дискурса" вышел вместе со мной. Вместе мы и встали на заправке в очередь за кофе. Когда подошел наш черед, писатель неожиданно реализовал какое-то балетное движение, вдвойне замысловатое для его габаритов, повернулся ко мне своей широкой спиной и цапнул кофе стоимостью один евро только себе.

Улетали мы из дрянного маленького аэропорта под Римом. Сидячих мест было меньше, чем пассажиров. Литераторы поскакали вычищать дьюти фри. Ко мне подошел писатель.

— Боженщина, моя взрослая дочь просила купить духи "Живанши". Где они тут?

Я подвела его к стенду с флакончиками.

— 54 евро? Они с ума сошли?!   возмутился поэт.
— Послушай, это нормальная цена для приличных духов.

Через двадцать минут он вернулся.

— Слушай, я тут видел духи, они стоят всего 32 евро. Пойдем покажу. Что ты думаешь?
Духи оказались "Лакоста", а за такой подарочек можно и по роже схлопотать. Что и я постаралась донести до сведения писателя. Он стал спорить и доказывать, что "Лакоста" ничуть не хуже "Живанши". Мне стало тошно, и я вышла в зал ожидания.

Рейс задерживали. Все сидячие места были заняты - на них восседали писатели. Другой ряд был заставлен дьютифришными пакетами. Я, забыв, что не среди капиталистов, а в своем профсоюзе, чуток постояла над душой. Писатель и поэт не повернули головы кочан. Ладно, решила я, подвину пакет и сяду. И поставила полиэтиленовый пакет на соседнее кресло, решив, что больно жирно выделять каждому кульку по стулу, потеснятся два на одном.

Через минут десять разыгралась сцена имени "Трех медведей": "Кто сидел на моем стуле и сдвинул мой пакет?" С соседнего ряда поднялась худая фигура критика Шайтанова и грозно вопросила: "Кто посмел переложить мои покупки? Я не давал на это разрешения. Вы должны были спросить разрешения, и тогда бы я пустил вас сесть", —  монотонно сердился критик. Он не только согнал меня с места, он стоял и сторожил, коршуном реял над пакетом, чтобы не дай бог я не сдвинула его и опять не уселась. Группа сидящих литераторов с интересом наблюдала за шухером, но никто не убрал свои дьютифришные радости и места не освободил. Ну и пожитки я, конечно, волокла на борт самостоятельно.

На обратном пути мы с "реализатором дискурса" опять сидели вместе. Он навалился на меня всем своим весом и стал бояться взлетать. Если учесть, что всю поездку он проходил в одной рубашке, то симбиоз этот был мне особенно приятен. Тонкая натура пишущего человека улавливала малейший шорох в самолетном механизме: "Ой, а почему он делает так?  — и писатель вдавливал меня в окно.  — А почему там стукнуло? В двигателе стукнуло! Что, не стукнуло? Слава богу, значит, мне показалось. А он так делает —  бр-бр-бр, это нормально? Точно?"

Когда мы наконец набрали высоту, я спросила-таки, что джентльмен в итоге приобрел для дочери. Оказалось, что все духи были переоценены, и потому он решил купить не духи дочери, а ликер себе. Затем он поинтересовался, нравится ли он мне как мужчина и не слишком ли он упитан. Я честно ответила, что мне нравится его экономность: поворачиваться спиной, чтобы не обеднеть на один кофейный евро, - это сильно, доложу я вам.

"Ну мы в тот момент были не слишком близко знакомы, и если бы я купил кофе тебе, ты бы могла неверно расценить этот шаг. Например, почувствовать себя обязанной. Я просто боялся тебя оскорбить". —  "Спасибо, —  говорю,   за заботу о моей тонкой душевной организации, но меня за один евро хрен оскорбишь".

Через неделю я прилетела в графство Венворт погостить у своего друга-миллиардера. Один из гостей, бывший нефтетрейдер, приготовил ужин. Ребята привезли хорошего вина. Все выпили. И ближе к ночи один из гостей стал наизусть читать Пастернака —  всю тетрадь доктора Живаго от начала и до конца.

"Я бы никогда не подумала, что вы так блистательно знаете поэзию. Потрясающе!" —  похвалила я.

И вдруг он разозлился: "Вы, бабы, читали за наш счет! У нас не было времени читать, потому что мы впахивали на ваши гребаные тряпки, на "Биркины" ваши. А теперь вы нам счета выкатываете: мол, ты темный, современного искусства не понимаешь, книг не читаешь".

Реакция меня потрясла: за этим монологом стояла настоящая боль, которая хлынула наружу, ко мне, а я не знала, что и сказать. Вспомнилось, как я пыталась по-человечески объяснить любимому: "Ты меня все время фрустрируешь".

"Я и слова-то такого не знаю!" —  выкрикнул любимый, и я, кажется, удивилась —  ну откуда такой надрыв, такая истерика?

Был и еще один момент истины. Я хотела призвать в свидетели пьесу "С любимыми не расставайтесь". "Помнишь, у Володина ...  - начала я и тут же спохватилась:   Да ты хоть знаешь такого драматурга?" И тут взгляд у любимого потух: "Моя бывшая жена тоже все время говорила: ты хоть писателя такого знаешь, ты хоть про книгу эту слышал? А сама сидела двадцать лет, ни черта не делала. Все зарабатывал я. Чтобы она читала". Эта была глубокая, настоящая, горькая обида. И я задохнулась от того, насколько это серьезно.

Видимо, я не первая девушка, которая исключила простых тружеников капитала из своего профсоюза за недостаточную начитанность, избыточную упертость в бизнес. Они считывают нашу веру в их ограниченность и обижаются: "Это ж мы ради вас, лично нам вообще ничего не надо, лично мы, мужики, можем магазинными пельменями питаться". Опять Довлатов: "Я этими ногами шел по этапу, а она говорит: я на сегодняшний день хочу культурному человеку отдаться".

...Просыпаюсь как-то утром дома у человека, который путает Толстого с Достоевским. "Вставай, —  говорит мой малокультурный, - решил тебя поднять пораньше, одевайся быстро. Ты всю ночь кашляла, надо тебя врачу показать. Я, пока ты дрыхла, договорился, поехали".

И тут я мысленно написала заявление: "Дорогие мужчины дела, пустите меня обратно к себе в профсоюз. Обещаю вам не пенять". "И все-таки о чем ты с ними будешь разговаривать?"  — интересуется духовно богатая девушка. А знаешь, говорю, я вдруг поняла: не надо с ними разговаривать. Они разговаривают поступками. И не надо им ничего отвечать, кроме: люблю, целую, ты прав, очень соскучилась.


Статья Божены Рынски «Свои, чужие и фрустрация» была опубликована в журнале «Русский пионер» №7.