Классный журнал

Михаил
Куснирович

Памятка к кипятильнику

У меня вопрос: вот вам помогают памятки?

Напомню, памятки — это такие бумажки или таблички, которые нас должны от чего-то обезопасить, или предупредить, или подсказать, или снять с кого-то ответственность. Текст у них либо очень короткий, либо очень мелкий.

Например: «Не загораживайте стекло кабины водителя!» — красивая памятка, филологическая, сложноподчиненная. А еще бывают такие: «Не влезай! Убьет!» — тоже исчерпывающая памятка, пронзительная. Сразу запоминаешь, и уже неважно, куда ты там хотел влезть и зачем. Убьет, и точка. Даже не ранит.
Другой тип памяток особенно глумливый, там столько букв, и таких мелких и гладких, что запомнить их последовательность нормальному человеку невозможно, да и нужно ли?

Тем не менее их обычно суют в коробочку с какими-то приборами. Мало того что инструкция на восьми языках, так еще памятка на особенно зачуханной бумажке — тоже на восьми. Хотя весь их замечательный смысл сходится к детсадовской шутке: «Перед прочтением сжечь!» Чтоб этот текст придумать, видимо, нужен особый дар. То есть кто-то сидит, корпит, сочиняет технически выверенные предложения, инструкции по включению вилки в розетку, а кто-то отдельный росчерком гениального пера формулирует памятку: «Внимание! Пейте охлажденным!» или «Взболтать, но не смешивать!»

И что интересно, эти глубокомысленные строки запоминаются. И им даже следуют и передают из уст в уста. И не кипятят кока-колу.

В этот номер мне поручили написать памятку про кризис: про «что делать?», про «чем сердце успокоится?» — хорошо еще, что не про «кто виноват?».

Саму инструкцию поручили написать другим авторам. А мне — только заклеймить уж как-нибудь. И ни слова про Новый год и подарки — ушедшая натура.
Пришла пора морщить лоб. Почти как на выпускном сочинении в десятом классе. Хотя тема была вроде свободной, про смысл жизни на примере произведения Н. Островского «Как закалялась сталь». И ведь что интересно, книжка-то захватывающая: сюжет, характеры, классовый подход; кино, опять же, все видели, а в памяти одно «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» — и ни одного слова не забыто, и все правда, и так можно это раскатать, что комок в горле экзаменатора и пятерка в кармане экзаменуемого. Чем не классический пример памятки про смысл жизни. Но экзамен в десятом классе — это ведь не кризис, это миг, шажок в завтрашний светлый день по открытой дороге.

А кризис — он явление глубокое, долгоиграющее. Он бывает как для всех, так и для каждого. Вот и у меня он тоже имел место. И не только в 98-м, но и в 78-м тоже.

Дело было так.

Маме предложили профсоюзную путевку в горы на горных лыжах. Папа всю жизнь не умел плавать и почему-то этим бравировал, а тут еще какие-то горные лыжи. Он сразу отказался, хотя ему никто и не предлагал — ни мама, ни профсоюз, обо мне речь тоже не шла, хотя профсоюз — это школа коммунизма, а я уже был достойным пионером и в горах мог бы чему-нибудь научиться, хотя бы чтоб было что передать по наследству. Но речь не шла, и значит, вопрос не стоял. Мама вместе с другими младшими научными сотрудниками ВНИИХЗСР тетей Таней и тетей Ритой активно засобиралась. И вот — новый, бордового цвета, из высококачественного дерматина чемодан начал заполняться новым, под горло, вязаным свитером шоколадно-кофейного цвета, большими темными очками в роговой оправе и картонной коробочкой с жухлой надписью «Кипятильник».

Кипятильник — это сегодня легко дается написать такое слово, а в то время я вообще не знал о его существовании и предназначении. Ну не видел ни разу — не приходилось.
Впрочем, и сейчас мой сын в свои пятнадцать лет вряд ли поймет, что это за штука из загнутых в спираль металлических трубочек с проводом и штепселем.
Мне в мои одиннадцать с половиной было точно невдомек, а вот приобщиться к маминым сборам хотелось очень.Почему-то я заинтересовался не свитером, не чемоданом и даже не очками, а именно этой коробочкой с жухлой надписью «Кипятильник».

Мама была на работе, папа — тем более. Я один дома! Один!

И все, что я сделал, — я позволил себе воткнуть штепсель этого приборчика в розетку, не прочитав памятку.

И вот штепсель в розетке, я из пушечки постреливаю карандашами по солдатикам, выставленным каре на ковре моей комнаты, и с тихим любопытством кошусь на мирно краснеющий приборчик, трогательно уложенный рядом с пушечкой на коврик. И ничего плохого не жду. Жду просто чего-нибудь. И вдруг — бац! Псевдометаллическая спиралька так раскраснелась, что зачем-то вздрогнула, побелела, лопнула, рассыпалась в порошок, оставив четкий прожженный след на ковре, и затихла.

Я не задумываясь вытащил штепсель из розетки. «Это конец!» — видимо, наконец-то подумал я. Еще пару раз я стрельнул из пушечки по солдатикам для отвода глаз, но отвести их так и не смог. Они глядели на кучку белого пепла на ковре и на шнур со штепселем и остатками металлических трубочек. Это напоминало лопнувший шарик из мультика про день рождения ослика Иа. При этом роль Иа к моему состоянию не слишком подходила. Ослик был уж больно весел и оптимистичен по сравнению со мной.

Сейчас про такое состояние поет Петр Налич со своей группой в композиции «Крылья»:

Что же это такое,
Где же правда, люди?
Я один в поле воин,Справедлив и спокоен.

И еще там есть слова про то, что герой песни сидит на «стиральной машине в ванной и плачет».Я не плакал. Я мужественно трусил.

И пепел, и шнур, и штепсель я аккуратно запихал назад в картонную коробочку и положил под свитер в мамин чемодан (кстати, в этой коробочке я обнаружил и прочел машинально памятку от кипятильника: «Беречь от детей!» Кому это теперь было нужно?).

Настал вечер. Мама и папа вернулись с работы. Они собирались и давали друг другу ЦУ (ценные указания). Я был подавлен и деланно улыбался.

Пришла ночь. Сон не помогал. В забытьи мне грезилось, что вот мы с дедушкой Марком Михайловичем едем на 30-м троллейбусе в хозяйственный магазин на улице Старый Гай, покупаем чудесный новый кипятильник в этой дурацкой картонной коробочке; я подкладываю его маме в чемодан (или дедушка подкладывает), и все хорошо, но я пробуждался, потом забывался вновь, и все вертелось по новой. Утро никак не начиналось. Подушка была мокрой от холодного пота и, видимо, от предательских слез.

Но утро все-таки состоялось, и мама уехала. Я даже смазанно поцеловал ее на прощанье. Она безмятежно улыбалась.
Почта в СССР работала хорошо. В то время было принято писать открытки, даже если расставались ненадолго. Мама писала папе. Где-то во второй или третьей открытке она передавала мне привет «от кипятильника». Папа ничего не понял, но, как ни странно, не допытывался. А жаль — я бы быстро раскололся и кризис бы прошел. А так мама приехала загорелая и полная впечатлений и кипятильник больше не всплыл. Разве что вот теперь, в этой заметке. И кажется — ерунда, подумаешь, какой-то кризис 78-го года; а глядишь, пригодился и для этого 2009-го.Памятку «Беречь от детей!» используют часто, и иногда это себя оправдывает. Странно, что про другие кризисы не пишут такие, например, памятки:

«Беречь Детей!»

«Беречь Родителей!»

«Беречь Людей!»

Может быть, помогло бы, если вовремя прочесть, запомнить и, дай бог, использовать.

Статья Михаила Куснировича «Памятка к кипятильнику» была опубликована в журнале «Русский пионер» №7.