Классный журнал

 

Кисловодск, октябрь 1988 года

 

Аркадина подходит к балюстраде, машет ему.

Тригорин с цветами.

 

 ТРИГОРИН. Привет.

 

АРКАДИНА. Привет.

 

ТРИГОРИН. Тебе. (Дарит букет.)

 

АРКАДИНА. Благодарю.

 

ТРИГОРИН. Как ты?

 

АРКАДИНА. Хорошо. Все хорошо.

 

ТРИГОРИН. Ты свежая. Красивая. Тебе лучше?

 

АРКАДИНА. Да. Спасибо тебе. (Двигаются к скамейке.) Ты был прав.

 

ТРИГОРИН. Спишь?

 

АРКАДИНА. Да. Доктор дает какие-то таблетки, и я как убитая.

 

ТРИГОРИН. Не привыкни только.

 

АРКАДИНА. Плюс массаж и воздух.

 

ТРИГОРИН. Воздух сумасшедший. И с погодой повезло.

 

АРКАДИНА. Да. Местные говорят, такой октябрь — раз в десять лет.

 

ТРИГОРИН. В Москве вот я выезжал — снег повалил.

АРКАДИНА. Фу-у-у…

 

ТРИГОРИН. Тебе приветы передают все. Спрашивают — как ты. Волнуются. (Дарит Аркадиной книгу.) Андрей просил тебе передать.

 

АРКАДИНА. Спасибо. Зоя звонила мне. Хотела приехать, но я попросила не приезжать. (Читает подарочную надпись в виде стихотворения.)

Ира. Ирина. Ариадна.

По нитке из свитера твоего распущенного

Я доберусь до рая, до ада

С перевернутого неба нам спасением спущена.

Вы Ахматовы, вы Цветаевы

Женщины среднерусские

Лиц ваших потрескавшихся фрески этрусские

По морщинкам ликов стекает краска

Какофония жизни

Родов и смерти симфония

И все равно ваши бедра — узкие.

И все равно светлы ваши блузки

Удивительный человек, конечно.

 

ТРИГОРИН. Почему?

 

АРКАДИНА. Да так… Тарковский прорезался.

 

ТРИГОРИН. Чего вдруг?

 

АРКАДИНА. Сказал, хочет написать сценарий. Он давно размышлял над сюжетом потери ребенка. И вот хочет меня интервьюировать и потом снимать.

 

ТРИГОРИН. Тебя?

 

АРКАДИНА. Ну да.

 

ТРИГОРИН. Это же он корову сжег?

 

АРКАДИНА. Да. В «Рублеве». Ты злой.

 

ТРИГОРИН. Прости…

АРКАДИНА. Впрочем, ты прав. Мы все ужасное говно. Все люди искусства. Черные-черные души. Черные и сладкие, как эта конфета. Все стервятники. И свое горе жрем, и чужое. Я так рада, что ты приехал…

 

ТРИГОРИН. И я.

 

АРКАДИНА. Соскучилась ужасно.

 

ТРИГОРИН. И я.

 

АРКАДИНА. Будем с тобой гулять. Как тогда — помнишь?

 

ТРИГОРИН. Конечно.

 

АРКАДИНА. Тоже осень была. А ты здесь был раньше?

 

ТРИГОРИН. Нет. Мне Булат только говорил, как здесь хорошо.

 

АРКАДИНА. Нам с тобой обязательно надо будет пойти по парку и в горы. Пойдем завтра? Ты на сколько приехал?

 

ТРИГОРИН. Дня три-четыре смогу побыть. Больше никак. Через неделю съезд начинается.

 

АРКАДИНА. Съезд. У Пушкина не было съездов — и ничего.

 

ТРИГОРИН. Я не Пушкин.

 

АРКАДИНА. Тут в парке есть грот с демоном. Какие-то итальянцы построили в тысяча восемьсот двадцать шестом году, представляешь? Там в гроте скульптура демона такая аляповатая — ее, говорят, лет двадцать назад сваял какой-то армянин.

 

ТРИГОРИН. Франгулян?

 

АРКАДИНА. Франгулян? Нет, не он. Но похоже. Как будто пластилиновый. Там, говорят, Лермонтов любил гулять, и рядом даже домик купца, где он останавливался и где типа жила княжна Мэри. И там строки высечены: «И проклял Демон побежденный Мечты безумные свои, И вновь остался он, надменный, Один, как прежде, во вселенной — Без упованья и любви!..» Там очень романтично. Меня туда Нагибин повел.

 

ТРИГОРИН. Он здесь?

 

АРКАДИНА. Да. Вот ты меня бросил, а он ухаживает.

 

ТРИГОРИН. Мне ревновать?

 

АРКАДИНА. Нет, у него изо рта плохо пахнет. Хотя. Писателю не стоит оставлять актрису одну. Я прочитала про Чехова и Книппер жуткую историю. Она была в Петербурге. Он в Ялте. Она была беременна и потеряла ребенка. А Чехов не знал, что она беременна. И узнал от врача уже.

 

ТРИГОРИН. Ужас.

 

АРКАДИНА. Подожди! Самый кошмар в том, что это был не ребенок Чехова. Они долго не виделись. А доктор ее думал, что это ребенок Чехова. И думал, что Чехов знает, что она беременна. И сообщил ему — мол, ваша супруга увы…

 

ТРИГОРИН. А Чехов?

 

АРКАДИНА. Не подал виду. Только ей написал, мол, что ж ты, жопа такая, нагуляла и мне не сказала… Ты бы смог так?

 

ТРИГОРИН. Не знаю. Мне готовиться?

 

АРКАДИНА. Дурак… Борь… Я хочу забеременеть.

 

ТРИГОРИН. Ты серьезно?

 

АРКАДИНА. Да. Мне теперь часто снится, что я беременна. Давай сделаем ребенка?

 

ТРИГОРИН. А мы сможем?

 

АРКАДИНА. Не знаю. Давай пробовать…

 

ТРИГОРИН. Ну мы же пробовали…

 

АРКАДИНА. Как-то ты без энтузиазма.

 

ТРИГОРИН. Да нет, просто… Это не опасно?

 

АРКАДИНА. В смысле?

 

ТРИГОРИН. Ну тебе не опасно? Носить, рожать?

 

АРКАДИНА. А что может со мной случиться? Мы же не в средневековье. Сейчас такая медицина, что ребенка вообще вот можно в пробирке сделать.

 

ТРИГОРИН. Как это?

 

АРКАДИНА. Сейчас делают такую процедуру. Я говорила с врачами. Называется ЭКО. Экстракорпоральное оплодотворение.

 

ТРИГОРИН. Это что?

 

АРКАДИНА. Яйцеклетку извлекают из организма женщины и оплодотворяют искусственно в пробирке, а полученный эмбрион держат в инкубаторе, он там развивается, и после эмбрион переносят в полость матки. Операционно.

 

ТРИГОРИН. А как это — искусственно оплодотворяют?

 

АРКАДИНА. Ну мужчина должен подр…ть. В пробирку. И потом это в яйцеклетку как-то там подсаживают.

 

ТРИГОРИН. Ты хочешь, чтоб я др…л в пробирку?

 

АРКАДИНА. Ну не хочешь — не надо. Никто не насилует.

 

ТРИГОРИН. Да нет, я не против. Просто это неожиданно. Может, все-таки попробуем естественно?

 

АРКАДИНА. Мы пробовали. У нас не получилось.

 

ТРИГОРИН. Ну да. Но, может, теперь получится.

 

АРКАДИНА. Не получится. Все, давай закончим это. Не хочешь — не нужно.

 

ТРИГОРИН. Господи, да я хочу. Ну просто это странно. Др…ть в пробирку.

 

АРКАДИНА. А пихать в первую б…ь попавшуюся
не странно?

 

ТРИГОРИН. Ну хорошо. Хорошо. В любом случае тебе надо прийти в себя.

 

АРКАДИНА. Я уже пришла в себя.

 

ТРИГОРИН. Ты на лекарствах.

 

АРКАДИНА. Зачем ты сейчас это говоришь?

 

ТРИГОРИН. Я нормально говорю. Не будь такой агрессивной.

 

АРКАДИНА. Я — агрессивная? Я?! Ты мне приехал сказать, что я агрессивная?

 

ТРИГОРИН. Я приехал сказать, что люблю тебя… Ира… Пожалуйста, давай не будем ссориться. Я очень хочу ребенка, и ты это знаешь.

 

АРКАДИНА. С той у тебя все получалось.

 

ТРИГОРИН. Ну зачем ты опять?

 

АРКАДИНА. А зачем ты? (Уходит.)

 

Официант выносит поднос с кофе, ставит на стол, и появляется титр:

 

 

 

Сцена 29. Август 1987 года.
Ресторан Дома актера

 

Титр: 

 

Август 1989 года. Ресторан ЦДЛ

 

Тригорин идет к столу, садится на первый стул.

За столом курят.

Актриса выходит из-за занавеса и садится напротив него.

 

АКТРИСА. Ну хорошо. А с ребенком вся эта история?

 

ТРИГОРИН. Да как-то заглохла. Она вернулась тогда из Кисловодска, и все.

 

АКТРИСА. Она больше про это не говорила?

 

ТРИГОРИН. Ну мы спали, и она сама просила в нее не кончать — потому что у нее проект новый и ей он очень нравится.

 

АКТРИСА. Это вот этот?

 

ТРИГОРИН. Ну да. Типа вот режиссер крутой, и у нее давно не было такого предложения и такого кино. Фестивального. И она вот хочет отработать, а потом типа мы вернемся к этому.

 

АКТРИСА. Ну ясно.

 

ТРИГОРИН. Что ясно-то?

 

АКТРИСА. Ясно, что бумеранг. Ты думал, только ты будешь жить с одной, постарше, спать с другой, помоложе?

 

ТРИГОРИН. И что мне делать?

 

АКТРИСА. Тут нельзя давать советы. Я бы перетерпела, как она тогда тебя. Но ты другое. Ты мужчина. И художник. Мужчины не умеют с этим справляться.

 

ТРИГОРИН. А женщины?

 

АКТРИСА. А женщины через это даже сильнее становятся. Женщине горе как тренировка. Все болит, а потом быстрее-выше-сильнее. Она перетерпела твой роман. Перетерпела сына. И всех теперь на лопатки положила. Она на взлете. Снимается, тр…ся. И не обременена ничем. Кроме тебя. Но и перед тобой нет вины — и даже если это такая месть, она имеет право. А ты сейчас начнешь метаться, пить, тосковать, истерить. Хотя ведь всё по справедливости.

 

ТРИГОРИН. А ты считаешь, это месть?

 

АКТРИСА. Ну и месть, думаю, тоже. Хотя, я думаю, она не может это контролировать. Ей организм как бы отключает мозг и душу — потому что если это оставлять, то жить невыносимо же. И включает инстинкт, зверя. Она тр…ся и забывается.

 

ТРИГОРИН. А со мной уже типа нельзя забыться?

 

АКТРИСА. Забыться с мужем нельзя. Прости, но нельзя. Или это такой муж должен быть какой-то особенный. Или я не знаю что. Но в принципе — нет. Ты же с Заречной то же самое переживал, чего ты ханжишь? И об Ире не думал, наверное. Теперь твоя очередь. Тебе сколько?

 

ТРИГОРИН. Тридцать восемь.

 

АКТРИСА. Тридцать восемь. Кризис. А этот молодой. Голодный. Трепетный. Страстный. Он ей дает ощущения. Она его учит премудростям любви. Потом в Канны съездят. А потом твоя вернется. И будете снова жить-поживать. И пробирки обсуждать. А может, не вернется. Может, будет жить с ним, как с тобой. Может, даже забеременеет. Хотя нет. Она так любит свою осиную талию, что ни в жизни больше не родит. А кто тебе сказал-то?

 

ТРИГОРИН. Про роман?

 

АКТРИСА. Да.

 

ТРИГОРИН. Катя. Сценарист. С которой мы над «Вечной осенью» работали.

 

АКТРИСА. А она…

 

ТРИГОРИН. Она у них сценарист.

 

АКТРИСА. Она там?

 

ТРИГОРИН. Да. В Ленинграде. На площадке там сидит.

 

АКТРИСА. У тебя с ней было чего?

 

ТРИГОРИН. С Катей?

 

АКТРИСА. Да.

 

ТРИГОРИН. Нет, что ты. Она страшная.

 

АКТРИСА. Может, п…т?

 

ТРИГОРИН. Зачем?

 

АКТРИСА. Влюблена в тебя. Или просто от несчастности. Есть такие бабы, которые так мстят за свою неустроенность.

 

ТРИГОРИН. Ну ты хочешь сказать, она врет?

 

АКТРИСА. Ну господи, ну ты же понимаешь, что между артисткой и режиссером не может не быть флюидов. Это же б…ское дело. Артистка должна доверяться, она отдает себя в руки режиссеру ну и в каком-то смысле отдается. Но это не значит, что они спят. И вот, например, это так, но не более, а эта твоя страшная Катя, видя это, злится, потому что ей, с..ка, никто в жизни не транслирует ничего, кроме брезгливости, потому что страшную бабу даже не жалко. Она злится и гадит.

 

ТРИГОРИН. Нет. Не думаю. Думаю, так и есть. Роман. Она раздражена на меня все время. Так раньше не было. Я хотел поехать к ней на съемки, но она попросила не приезжать. Мол, процесс трудный и т. п.

 

АКТРИСА. Может, действительно процесс?

 

ТРИГОРИН. Не знаю.

 

АКТРИСА. Попробуй отвлечься. Сколько им осталось?

 

ТРИГОРИН. Месяц.

 

АКТРИСА. Ну потерпи месяц. Она вернется, и быстро все наладится. Если ты, конечно, хочешь, чтоб все наладилось. А пока отвлекись.

 

ТРИГОРИН. Я не могу. Я думаю все время.

 

АКТРИСА. Понимаю. И очень тебе сочувствую. И не знаю, что посоветовать. Только не пей.

 

ТРИГОРИН. Это анестезия.

 

АКТРИСА. Придумай другую анестезию.

 

ТРИГОРИН. Какую?

 

АКТРИСА. Поезжай куда-нибудь. Роман заведи. Тебе надо восстановить самолюбие твое.

 

ТРИГОРИН. Роман? С кем роман?

 

АКТРИСА. Ой перестань. У тебя этих студенток воз и маленькая телега. Бери любую.

 

ТРИГОРИН. Нет, хватит с меня.

 

АКТРИСА. Теперь только зрелые и опытные? Правильно.

 

ТРИГОРИН. Как у Довлатова? Юность — это максимализм. А максимализм требует здоровья.

 

АКТРИСА. А ты уже старичок, да?

 

ТРИГОРИН. И потом еще там смешное. Взрослому мужчине нужна женщина с чувством юмора.

 

АКТРИСА. Поехали ко мне?

 

ТРИГОРИН. К тебе?

 

АКТРИСА. Да. Расплатись, и поехали

 

ТРИГОРИН. А Витя?

 

АКТРИСА. Витя в командировке.

 

Актриса уходит.

Тригорин с зажигалкой остается на стуле.

 

ТРИГОРИН (официанту). Молодой человек, посчитайте нас, пожалуйста.

 

Официант выходит.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Привет, старик!

 

ТРИГОРИН. Привет!

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Ты один тут?

 

ТРИГОРИН. Да. Но я уже расплачиваюсь.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Понятно. Нам надо поговорить с тобой. Я прочитал повесть твою последнюю. «Девичий бор». Старик, это гениально. Я хочу это снимать.

 

ТРИГОРИН. Ну класс.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Надо решить — ты сам сценарий пишешь или кто-то. Я бы хотел, чтоб ты.

 

ТРИГОРИН. Хорошо. Я с удовольствием.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Мы возьмем наших девок — лучших возьмем. Догилеву возьмем, Олю Волкову, Вальку Талызину, Басика возьмем. Это будет что-то с чем-то. Ирку возьмем, если хочешь. Я ее позавчера видел, кстати. (Официант со счетом выходит.) Мы снимали репортаж для «Кинопанорамы» и поехали к ним туда на съемочную площадку. Интервью с ней делали и с этим…

 

ТРИГОРИН. Касымовым…

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Да! Ты с ним общался?

 

ТРИГОРИН. Нет. Я не знаком с ним.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. А ты сценарий читал?

 

ТРИГОРИН.«Забвения»? Да.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. И что? Это хорошо? Просто этот Касымов, если честно, производит впечатление патентованного
м…лы.

 

Официант уходит.

 

ТРИГОРИН. Ира говорит, талантливый.

………

ТРИГОРИН. Каждый пишет, как он дышит.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Да ради бога — если потом это не надо перемонтировать. Но Ирка молодец. Бодрая. Подтянутая.

 

ТРИГОРИН. Да, она вроде пришла в себя. Эльдар, извини, мне надо идти, потом обсудим.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Ну давай, старик.

 

Тригорин уходит.

 

Сцена 30. Интервью

 

Корреспондент встает и открывает занавес, ставит стул. Выходят Аркадина и Велимир, садятся на два стула.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Здравствуйте, дорогие друзья. Съемочная группа «Кинопанорамы» сегодня в гостях у другой съемочной группы — съемочной группы фильма «Забвение». С режиссером картины Велимиром Касымовым и нашей замечательной актрисой Ириной Николаевной Аркадиной мы поговорим о картине, о том, как идет процесс и чего ждать зрителям от дебюта молодого режиссера. Кстати, мы расположились в декорациях новой картины, верно? Велимир Улунбекович, расскажите нам о замысле, об истории, естественно, не раскрывая подробностей.

ВЕЛИМИР. Картина наша — это история семьи. Декорация — оммаж одной из любимейших моих картин — «Семейного портрета в интерьере» Лукино Висконти. Вот эти стены, их специфический цвет… Разъеденные сыростью, пожившие, видевшие не одно поколение.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Это история наших дней?

 

ВЕЛИМИР. Она разворачивается на протяжение одного лета и одновременно в течение века.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Интересно.

 

ВЕЛИМИР. Да. У героини погибает сын — его загрызает стая бродячих собак, в депрессии она приезжает в свое родовое гнездо. Дом стоит на отшибе, на опушке леса, он давно опустел, и в нем живет только некий бездомный человек, поселившийся здесь, пока хозяев нет. Героиня не может выгнать его, а потом и не хочет. И между ними начинаются некие странные отношения. Не буду раскрывать подробностей, скажу только, что эта картина — очень личное высказывание, и поэтому мне было крайне важно, чтобы вместе со мной над ней работали люди, с которыми мы бы разговаривали на одном языке, одинаково чувствовали. И мне удалось собрать такую команду.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Добавлю, что партнером Ирины выступает наш замечательный актер Александр Леонидович Кайдановский. К сожалению, Александр Леонидович сейчас приболел, но, я думаю, мы запишем с ним отдельный разговор, как только он восстановится. Ира, нам не довелось поработать в кино, но в жизни мы часто общаемся, встречаемся, и думаю, зрители простят нам, что мы с тобой на «ты»… Первый вопрос… Ты работала с замечательными режиссерами. Среди них были и покойный Тарковский, и Элем Климов, и Георгий Данелия. Скажи, не страшно после работы с такими мастерами, работы, принесшей тебе столько успеха, признания зрителей и критики, броситься в омут работы с дилетантом? Прошу прощения, перезапишем. С дебютантом? Как Велимиру удалось убедить тебя участвовать в этом проекте?

 

АРКАДИНА. Меня не нужно убеждать — я опытный человек и могу отличить, прости за вульгарность, туфту от настоящего чего-то. Велимир рассказал мне свой замысел, мы долго говорили, я прочитала сценарий и думала. И снова говорили. И я поняла, что… Как сказать… Что я не могу не сняться в этой картине. Вот бывает — я думаю, ты понимаешь — бывает такое чувство… Когда… Нельзя не сделать. Вот я поняла, что на моем пути встретилось что-то, что я не могу, не имею права обойти, игнорировать. Я должна сделать эту роль, как бы трудно в силу известных тебе обстоятельств это ни было.

 

КОРРЕСПОНДЕНТ. Ты сама затронула эту тему, и, если уж так, я задам вопрос, который, конечно, мучит меня и, думаю, многих. Каково это, пережив ужасную трагедию, вернуться на площадку — и притом в такой тяжелый материал, где тебе снова приходиться, как я понимаю, проживать такие трудные эмоции…

 

Мелодия инфаркт.

 

АРКАДИНА. Я скажу тебе страшную вещь, наверное. Но это правда. А от правды нельзя убегать. Более того, за годы жизни в профессии я поняла, что правда — это, наверное, единственное, что приближает к Богу. Искусство — это вообще про правду. Потому что искусство — это исповедь. В юности, когда я начинала свой путь, я думала, что в этой профессии главное — уметь лгать. Красиво, убедительно. Но оказалось, что ложь — это, прости за тавтологию, ложный путь. А золото — в правде. И вот в этой истории при всей ее необычности и метафоричности есть какая-то абсолютная правда. Велимир — очень тонкий художник и, несмотря на юность, очень глубоко чувствует жизнь. И вот эта его правда, его интуитивное чувство жизни, ее сложности, ее противоречивости, его непокой — соединились с моим трагическим опытом. И я поняла, что через эту историю могу исповедаться. Как там у Достоевского в «Преступлении»… Раскольников выходит на площадь и кается перед миром. У меня нет преступления за душой, и мне вроде не в чем каяться, но это не так. Нам всем есть в чем покаяться. Это очень, очень личное высказывание. Очень нервное и болезненное даже. Но настоящее. Потому и настоящее, что болезненное. Без анестезии. Да. Именно вот так — я работаю здесь без анестезии. Оголенными нервами. И это страшно. И мучительно. Но я благодарна Велимиру, что получила такую возможность. И благодарна жизни, что я знаю, о чем играть. Потому что — честно скажу — не всегда получается работать в том материале, который требует от тебя такого напряжения сил и души. А вот здесь случилось — и это великое счастье. И за это счастье я благодарна Велимиру. И жизни. И вот это и есть страшная вещь, о которой я хочу сказать. Нет художника без горя. Без страдания. Потому что тогда нечем и не о чем разговаривать со зрителем. Нет художника без трагического опыта. Да, не всякому даны и рецепторы, и дар, чтобы этот опыт воспринять и превратить в алмаз искусства. Но если даны — ты должен творить. Творить несмотря ни на что. И конечно, то, что произошло со мной, — это ад для меня как для человека. Но это и счастье как для актрисы. Потому что искусство нельзя создать из ничего. Оно создается только личным проживанием в том числе и самых страшных моментов жизни. И повторюсь, в каком-то смысле я благодарна Богу за то, что мне довелось пережить. Я была бы счастлива, если бы мой сын был жив. Но коли его нет — пусть эта жертва превратится в роль. В роль, которая, может, поможет другим матерям пережить то, что пережила я. Роль, которой я признаюсь в любви к своему погибшему мальчику. Роль, которая, может быть, станет самой главной в моей жизни. Как был и останется самым главным в моей жизни Костя. Мой покойный сын. Мой свет. Мое счастье. Моя боль. Мое страдание. И мое искупление. Я вот признаюсь тебе, Эльдар… Я этого даже Велимиру не говорила. Я когда иду на площадку, я на сердце кладу фотографию моего мальчика. Да! Представляешь? И я знаю, что вот, если я сыграю эту роль так, как… как хочет Велимир… как я сама хочу… как я должна сыграть… Я знаю, что он — он будет счастлив. Он ведь… он был у меня бунтарь. Авангардист. Мы с ним много спорили об искусстве, о театре, о кино. И он мечтал, даже требовал от меня, чтобы я снялась у какого-нибудь талантливого молодого авангардиста. Нонконформиста. Безумца. Как Велимир. И в каком-то смысле, снимаясь у Велимира, я следую завету моего сына. Я верю, что он смотрит на меня сверху и говорит мне: я горжусь тобой, мама!

 

Аркадина продолжает говорить с отключенным микрофоном.

На слова «Первый лед» Треплев закрывает занавес с обеих сторон и уходит.

 

Со второго куплета выходят.

 

Поклоны   


Опубликовано в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".