Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Танцы с маркизом де Садом

Шестьдесят шестой год. Мне девятнадцать лет. Студент филфака МГУ. Я приехал к отцу на летние каникулы в Париж, где он работает вице-президентом ЮНЕСКО. Мы живем недалеко от его работы на тихой площади, похожей скорее на цветущий сад. Отец редко бывает в советском посольстве. В основном ездит туда, чтобы отдать советскому государству три четверти своей мощной зарплаты босса международного класса. На кассе очередь. Он стоит терпеливо в коридоре, пахнущем мокрой уборкой и человеческим потом технических сотрудников, заброшенных в капиталистический мир наряду с другими дипломатами и курьерами, стоит ждет, здоровается налево и направо, с пачками новеньких французских франков.

Как чиновнику ЮНЕСКО ему запрещено принимать ордена любых стран мира, включая Советский Союз. Тем менее, когда приехал с визитом в Париж наш тогдашний вождь Леонид Брежнев, отца вызвали в резиденцию советского посла и физически представили к высокой правительственной награде через поцелуй. Брежнев любил целоваться, он и отца решил поцеловать по своему обыкновению взасос, но в самый последний момент мой папа дернулся лицом, и поцелуй достался его левой щеке. Это было достойное начало папиных отходов от отечественных протоколов. В сущности, это были уже танцы с советской системой. Отец по воскресеньям играл в свой любимый теннис, а мы с мамой осмотрели всех ее любимых импрессионистов. Но у меня начался мой собственный танец, который продолжается до сих пор.

В книжные магазины Парижа, а также на лотки букинистов по берегам Сены в шестьдесят шестом году был приглашен маркиз де Сад в качестве легального автора. До той поры в течение ста пятидесяти лет он находился под цензурой в родной стране — срок немалый. А тут внезапно возник в виде своих книжек в разноцветных мягких обложках и мгновенно превратился в живого бестселлера. Книжки маркиза стоили недорого, я накупил их немало, в общем, приобщился к его философии в будуаре. Но, чем больше я читал маркиза на родном ему языке, тем больше понимал, что его неприличности даже мальчика в девятнадцать лет не доводят до кипятка, они напоминают скорее шахматную игру с обнаженными шахматными фигурами, грудастыми, жопастыми, но все-таки находящимися на жеманной доске прошедшего времени. Я даже в какой-то момент решил закончить этот танец, но в последнюю секунду вдруг понял, что речь идет не просто о будуаре, а о философии. Я тогда же сообразил, что Сад — это аппендикс Просвещения, где все мечтали о красоте природного человека во главе с Руссо, а Сад в этом природном человеке обнаружил садиста. Он взялся разобраться во внутреннем зле в человеке, которое находится в сложных отношениях с внешним социальным злом. Сидя в тюремном замке Бастилии в начале смуты тысяча семьсот восемьдесят девятого года, он, по легенде, призывал через зарешеченное оконце толпу к настоящей революции, сам хотел быть революционером, и его выпустили из тюрьмы, «будь, гражданин, с нами». Однако произошло недоразумение: он был не революционным демократом, как парижские санкюлоты, а революционером-философом, посмотревшим на человека по-своему. Вот с этим философом я и стал танцевать.

Вернувшись в Москву вместе с книжками Сада, я целый год размышлял над ними, у юности в запасе вечность, я пригласил в нее философию в будуаре. Прошло немало времени перед тем, как я начал писать о Саде, — в сущности писать в никуда. Я медленно писал, на ощупь, писал большую работу, в некотором роде эссе во французской философской традиции. Когда работа была завершена, я отправился танцевать вместе с бумажной рукописью почти наугад в журнал «Вопросы литературы». Как прилежный студент-филолог, я читал журнал и знал кое-кого в редакции, и полный смущения, с свекольными щеками пришел в редакцию возле «Детского мира».

В редакции на меня посмотрели как на первобытного человека Руссо. Чего это вы такое принесли? Широкие взгляды редакторов, углубленных знатоков литературы и заявных курильщиков сигарет «Ява», были все-таки не столь широки, чтобы понять маркиза. Заместитель главного редактора спросил: «А этот ваш маркиз, он что, доктор, который описал эту страшную болезнь?» Ничего удивительного. В России вообще никто никогда не писал о Саде, порой вспоминали его, когда говорили, например, о жестоком характере Достоевского. Не больше того. Зам просмотрел мой текст, и вот приговор: не берем. Но, когда я уже был на выходе, редакция сказала: «А вот если вы напишите о маркизе де Саде как об упадническом явлении европейской буржуазной культуры, то тогда еще посмотрим…» На меня взглянули скептически.

Но мои танцы с Садом продолжались. Я ничего не прибавил, не убавил в моем тексте. Ни одной запятой не тронул. Но я был юный гений терпения. Я целый год ждал. И через год я пришел в ту же редакцию с тем же текстом. На этот раз они взялись прочесть эссе, призвали снова прийти, когда прочитали, я появился, они говорят: «Ну это уже лучше. Другое дело». Я про себя: привыкают потихоньку к маркизу. Но смотрю: весь текст исписан редакторским красным жирным карандашом. Вот идите и исправляйте материал.
 

Я вышел из редакции в танцевальном настроении. Прошел еще один год. Не меньше. Ровно год. Я явился в редакцию не с текстом, по которому проехался красный карандаш, а с первоначальной чистой, ничем не измазанной рукописью. Я уже волновался по-настоящему. А вдруг! И они в редакции тоже разволновались. Ну это другое дело! А я про себя: значит, есть пути бороться с редактурой-цензурой. Я не изменил ни строчки. И вот уже снова тот же зам, за два года заметно полысевший, но милый и широкомыслящий, как и прежде. И вот приговор: если вы в тексте найдете место для цитаты из Маркса о маркизе де Саде, то посмотрим…

Я вернулся домой и взялся за Карла Маркса. Пересмотрел Маркса — все про капитал да про капитал, который разрешится классовой борьбой и коммунизмом, и ни словечка о маркизе де Саде. Что мне делать? Мне на счастье, у Маркса был свой сообщник и спонсор Фридрих Энгельс. Я углубился в Энгельса. А он занимался не только одной классовой борьбой, но и природой, причем в широком смысле этого слова. И у него тоже ничего о Саде, но что-то можно взять из его размышлений о человеческой природе. Я взял весьма произвольную цитату, вставил ее в свое эссе на достойное ее место, и вот я снова в «Вопросах литературы».

Мои бешеные танцы с маркизом де Садом закончились литературным оргазмом. Меня напечатали. Я не верил своим глазам. Великие редакторы «Вопросов литературы». На следующий день я проснулся знаменитым. Танцы с маркизом перевернули мою жизнь.   

 

Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №126. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".