Классный журнал

Павел
Астахов

Не было бы счастья, да февраль наступил

Пока февраль как господин

Снимает белое пальто,

Что я одна и ты один,

Узнали мы только что.

О феврале, самом коротком и непостоянном месяце года, написано много, даже слишком много, для его двадцати восьми ежегодных дней и одного дополнительного каждый четвертый год. Но, возможно, в этом двадцать девятом и скрыт секрет такой популярности. Не случайно именно в этот редкий день, возникающий каждый четвертый, високосный, год, празднуется день борьбы с редкими заболеваниями. Несмотря на его краткость в этом совсем не длинном месяце празднуется множество очень разных и интересных светских и религиозных праздников — от дня работников лифтового хозяйства первого февраля до Собора всех святых Новосибирской митрополии двадцать девятого. Один за другим в начале месяца следуют профессиональные праздники — дни бармена, военного топографа, работника гражданской авиации, дипломатического работника, компьютерщика, транспортной полиции, стоматолога, операционной медсестры, а еще российской науки и российского бизнес‑образования.

С юных школьных лет я помню, что восьмое февраля — это день юного антифашиста, потому что в нашей школе мы свято чтили этот день и вспоминали о подвигах наших сверстников‑молодогвардейцев в оккупированном нацистами Краснодоне, когда именно в этот день, восьмого февраля сорок третьего года, их казнили немецкие палачи и бандеровские прихвостни. Именно в эти же дни в занятой немцами столице Франции были замучены пятеро мальчишек‑подпольщиков из лицея «Бюффон». И по странному стечению обстоятельств спустя почти двадцать лет именно восьмого февраля шестьдесят второго года на антифашистском митинге уже в освобожденном Париже погиб пятнадцатилетний парижанин Даниэль Фери. А ровно через год в этот же февральский день в иракской тюрьме от пыток умер другой пятнадцатилетний мальчик‑герой — Фадыл Джамаль. И тогда по инициативе СССР ООН учредила этот памятный день восьмого февраля. После этого следуют Международный день женщин и девочек в науке и Международный день брачных агентств, видимо, предваряя и подготавливая нас к дню всех влюбленных. Ну тут уж становится понятна популярность февраля, как говорится, мал золотник, да дорог, и февраль своим четырнадцатым днем это подтверждает, доказывая, что не размер определяет популярность и симпатию. Ну а тем, кто на девятый день так и не определился с симпатией, предлагается из влюбленного превратиться в настоящего защитника Отечества, и двадцать третий день этому и посвящен. Надо добавить, что большинство дней Масленицы, которую, несмотря на спорное языческое происхождение, с огромным удовольствием празднуют и верующие, и неверующие россияне, приходятся на февраль. Соответственно, и финал масленичной недели — Широкая Масленица, она же Прощеное воскресение, — посвящается нашему покаянию, смирению и обращению ко всему честному миру с просьбами о прощении. Хотя даты и меняются, но февраль традиционно месяц прощания с зимой, подготовки к встрече весны и начала Великого поста у православных христиан.

Казалось бы, что музыкального, кроме тоскливого завывания метели и вьюги, можно найти в этом холодном месяце? Но на деле выходит, что достаточно много песен с упоминанием февраля можно услышать не только от супругов Агутиных‑Варум, которые «узнали, что он один и она одна», только когда «февраль как господин снимал белое пальто», и группы «Стекловата», поющей про «Февральский снег», но и от Лу Рида, у которого наступает «Рождество в феврале». А британская певица Джорджа Смит, которая родилась в июне и так же, как наш отечественный Михаил Шуфутинский, поет тоже про третье, но не сентября, а почему‑то февраля, продолжает этот список. С датами в песнях о феврале вообще странная путаница, видимо, из‑за его переменчивости. Так, группа mewithoutYou вспоминает отчего‑то далекий «Февраль тысяча восемьсот семьдесят восьмого года». В пику им Charli ХСХ, она же Шарлота Эйтчисон, смотрит дальше и поет о «Феврале две тысячи семнадцатого», а Goo Goo Dolls из Буффало вообще полюбили лишь «Два дня в феврале». Кроме отечественных исполнителей, у остальных действительно февральская тема тосклива и скучна. Другое дело литература!

Тема февраля, при всей его суровости, морозности и мрачности, звучит не только в многочисленных песнях и композициях, она также очень часто становится предметом исследования моих коллег по литературной стезе. Если посмотреть лишь на названия, используемые британскими, американскими, французскими, немецкими, испанскими и российскими писателями и писательницами, то можно увидеть, как разносторонне оценивают февраль авторы. Здесь вы найдете «Теряющий февраль», «Роковой февраль», «Безумный февраль», «Портативный февраль», и это только определения короткого зимнего месяца в названиях книг и романов. Но как только ни называют коллеги февраль в своих многочисленных произведениях! И вновь лишь по одним названиям можно увидеть разнообразие жанров и определений: «Февральский триумф», «Пушки февраля», «Теряя февраль», «Трубка для февраля», «Миссис февраль» от Карен Симмс, а рядом с ней и «Мистер февраль» от Николь С. Гудин, да еще и «Мисс февраль» от той же Карен Симмс, вдобавок еще одна «Мисс февраль» от Келси Келлоуэй. А также, оказывается, бывают «Февральское пламя», «Февральские поцелуи», «Февральская невеста», «Февральские звезды», «Февральские сердца», «Февральский любовник», «Февральская революция», «Февральская оттепель», «Февральские цветы», «Февральские сожаления», «Февральский лис», «Февральский дом», «Февральская лихорадка», «Февральский дракон», «Роковой февраль», «Февральская ложь», «Февральский человек», «Февральский сноп», «Жозефина Февраль», «Февральским утром», «Лето в феврале», «Файлы февраля», «Башни февраля». И среди писателей, как и среди музыкантов, тоже есть любители вспоминать о конкретных числах месяца или годах, когда он им чем‑то особенным запомнился: «Февраль шестьдесят пятого», «Февраль тысяча восемьсот девятого», «Пятое февраля», «Тридцать первое февраля» (что само по себе неожиданно), «Февраль тридцать третьего», «Четырнадцатое февраля», «Переворот двадцать третьего февраля» и, наконец, «Февраль навсегда».

А название романа Эйприл Мартин можно было бы вынести в начало настоящего номера журнала «РП» — «Встречайте февраль». Его можно даже использовать как призыв, а в конце журнала опубликовать другой, от Сюзанны Медейрос, — «Запрещено в феврале».

И это далеко не полный перечень книг, повестей, романов и рассказов о самом коротком, но, похоже, самом знаменитом месяце года.

И все это многообразие и популярность, несмотря на то что многие критики вполне обоснованно считают, что февраль как в музыкальных, так и в литературных произведениях — метафора душевной пустоты и холода, продолжает пополнять книжные полки. Что касается холода, то тут не поспоришь: если живешь между восемьдесят первой и сорок первой широтами в самой большой стране мира, то холод, как и тепло, приходится уважать. А вот про душевную пустоту абсолютно не согласен. И хотя я признаю, что лучше вспотеть, чем замерзнуть, я вообще очень люблю зиму, но только настоящую, с глубокими белыми снегами, звенящими метелями и трескучими морозами. Именно поэтому ежегодно в канун Крещения я еду в Кемерово к настоящим сибирским морозам. А началась эта традиция пятнадцать лет назад вот как…

Помню, как в конце две тысячи девятого года позвонил я губернатору Томской области со сказочным отчеством и фамилией — Виктору Мельхиоровичу Кресу — по какому‑то служебному вопросу, а он возьми да пригласи меня в гости в Сибирь.

— А когда у вас самая сибирская погода? — решил схитрить я.

— Так в начале февраля, — прямо ответил глава таежного региона.

— Отлично! Буду в первых числах февраля, — пообещал я.

Обещание я сдержал и в самое сердце Сибири приехал в начале февраля. Томск я выбрал потому, что здесь прожила почти шесть лет моя мама, вывезенная ребенком из осажденной Москвы поздней осенью сорок первого года. Мне было интересно и важно разыскать те места, где она жила, училась и росла. И я их нашел. Правда, на месте их снесенного деревянного дома тогда уже планировали строить новый микрорайон, но все документы о жизни моей семьи в Томске мне подготовили и вручили. Оказалось, что в местном архиве партии все записи в целости и сохранности, а так как дед был видным партийным деятелем, то и досье его сохранилось.

После Томска я отправился в Кемерово и там продолжил февральское путешествие по сибирской зиме. Проехав по всем кузбасским детдомам и интернатам, я подружился с многими прекрасными людьми в этом сибирском уголке и до сих пор поддерживаю с ними связь и дружбу. А оттуда я двинул еще дальше, в Новосибирск. Так вот короткий февраль две тысячи десятого года подарил мне незабываемые впечатления о настоящей русской зиме и сибирских морозах, о которых раньше я слышал только в песнях Владимира Кузьмина, которого туда умчал скорый поезд. Тот удивительный морозный и ослепительно‑белый сибирский февраль я запомнил навсегда, и часто вспоминаю с удовольствием и теплом, поэтому ежегодно вот уже пятнадцать лет подряд еду с удовольствием к своим сибирским друзьям, белым снегам, душистым пихтам и кедровым орехам.

Но самых душевных и, несмотря на лютый холод, теплых февралей в моей жизни было как минимум три. Что само по себе говорит о том, что для меня февраль — вовсе не такой уж суровый, холодный и «душевно пустой». Впервые это случилось очень давно, лет тридцать назад…

В ту морозную зиму в конце января в преддверии главного события в нашей молодой студенческой семье — рождения первенца — мою жену Светлану приняли в районный роддом «на сохранение». У меня в самом разгаре была экзаменационная сессия, и, сдав очередные зачет и экзамен, я мчался в больницу, чтобы, отдав передачу с творожком, кефиром, свекольным салатиком, черносливом в сметанке и прочими домашними вкусностями, прокрасться под окна родильного отделения и там через замерзшее мутное окно разглядеть черты моей беременной супруги. В то время я не знал, что в первый день февраля работники лифтового хозяйства отмечают свой профессиональный праздник, и тем более был далек от того, что он связан с именинами Антония, Арсения, Евфимия, Макария, Марка, Николая, Петра, Саввы и Федора. Однако именно это обстоятельство в итоге и повлияло на выбор имени моего будущего сына. Это случилось утром первого февраля, и, стоя под окнами палаты роддома по колено в рыхлом февральском снегу, я жадно разглядывал через то же замерзшее окно своего сына, завернутого в байковое одеяльце. А он только открывал свой беззубый ротик и требовал свежего маминого молочка.

Тот первый февральский день навсегда сделал меня самым счастливым человеком на белом свете. Даже несмотря на последующие события в моей жизни именно он освещает радостью, теплом и счастьем наше родительство и ощущение необычайной ответственности за новую жизнь. Праздновали рождение сына мы в узком кругу, состоящем из тещи и тестя, просто обнявшись и поздравив друг друга: меня — с первым сыном, их — с первым внуком. Утром второго февраля я отбыл на военные сборы, которые по причине тревожной обстановки в стране решили провести наши высокие руководители. Десять дней рытья окопов в мерзлой земле, лыжных марш‑бросков, «обкатки» танками, наступлений и обороны и даже полученная контузия от «дружеского» выстрела в ухо не испортили мне праздника отцовства и воспоминаний о том морозном феврале. Пролетело еще четыре прекрасных февраля, и к концу очередного января мы приготовились «встречать новенького», как выражается моя супруга. Удивительно, но срок рождения, по прогнозам наших дорогих врачей, совпадал с днем рождения моего старшего сына. Поэтому по требованию наблюдавшего за будущей мамочкой доктора утром первого февраля я отвез супругу в роддом, но уже к вечеру забирал ее обратно, так как оказалось, что роддом закрывается на «мойку», а сынок пока не собирается приходить в наш мир. Так что врачи отпустили роженицу домой. А мы справили день рождения старшего и определились с новым роддомом для младшего. Утром следующего дня вновь выдвинулись в направлении Ленинского проспекта, где как раз появилось одно из первых платных родильных отделений, к услугам которого мы и решили прибегнуть в этот раз. Сдав супругу внимательной медсестре, глядя на которую сразу можно было почувствовать, что роддом платный, я поехал на работу. Надо сказать, что в той предродовой суете и переживаниях я очень нервничал, так как дома был маленький сын, мы ждали второго, а на улицах Москвы периодически постреливали, в нашу компанию регулярно наведывались странные личности, представлявшиеся «крышами», «смотрящими», «местными», «старшими» и прочими странными должностями и званиями. Ко всему прочему я готовился к сдаче экзаменов в Московскую коллегию адвокатов и завершал дела в возглавляемом мною юридическом управлении. В общем, забот было полно и переживания о беременной жене занимали все мое сознание настолько, что в этот день второго февраля я оказался за рулем своего новенького «Москвича‑двадцать один сорок один» без водительского удостоверения.

Путь из роддома пролегал по Ленинскому проспекту через площадь Гагарина, в центре которой в этот утренний момент дежурил одинокий очень немолодой капитан милиции в овчинном полушубке и с планшетом через плечо. Он‑то и поднял свой гаишный жезл и указал на меня, резко дунув в замерзший свисток. Я прижался к бордюру и, судорожно похлопав себя по пустым карманам, в которых не оказалось не только прав, но и денег, которые могли бы спасти ситуацию, неуверенно вылез из автомобиля навстречу хмурому гаишнику. Он надвигался на меня как черная мрачная февральская туча из снежной зимней мглы. Страж порядка козырнул огромной рукавицей и представился:

— Капитан Савельев, надцать цатый отдел ого‑го батальона. Ваши документы!

Я, конечно, не расслышал, из какого он подразделения, но отчетливо разглядел его капитанские звезды на погонах. Редко в те времена на дорогах стояли офицеры, все больше сержанты. Скорее всего, он отбывал какую‑то повинность. Учитывая этот факт, надо было избрать правильную тактику общения с проштрафившимся офицером. Я сделал виноватое лицо, словно я, а не он отбывал повинность, потому что и впрямь был виноват, но не виновен:

— Товарищ капитан, простите…

— В смысле? За что? — насторожился капитан.

— Простите. Жену отвез в роддом только что. Второй день вот ездим. Срок пришел рожать, а роддом один закрыли, пришлось сегодня в другой везти… — Я решил зайти с общечеловеческих и семейных ценностей, помноженных на несовершенство системы столичного здравоохранения. В те времена и впрямь не только армия разваливалась, но и медицина.

— Так. Это в какой же роддом ты ее отвез? — хитро поинтересовался милиционер. Очевидно, что мой трюк почти удался и его зацепило.

— Да вот здесь рядом, в двадцать пятый, — обрадованно ответил я.

— Точно. Есть такой. У меня дочь там рожала, — радостно отозвался гаишник. Сработало! Мало того что он понял меня, так еще и сам был в подобной ситуации. Это сулило мне надежду обойтись без «ареста транспортного средства при отсутствии документов, подтверждающих право управления им»:

— Вот. И мы туда же вынуждены были поехать через всю Москву с утра, — продолжал оправдываться я.

— Понимаю. А за что простить‑то?

Мой собеседник уже не выглядел столь грозно и мрачно, как в начале нашей беседы. Теперь он заинтересованно разглядывал меня.

— Да вот, замотался и выскочил из дома без документов, без денег. Бумажник забыл дома. Простите… — откровенно и прямолинейно развел я руками.

— Понимаю. Первого ждете ребенка?

Капитан уже излучал отцовскую заботу и понимание. Интересовался моим семейным положением, составом семьи. Хороший знак.

Я продолжил аккуратный диалог:

— Нет. Уже есть мальчик. Вчера день рождения был. Пять лет исполнилось. Сами понимаете, роды, день рождения, роддома — закрутились совсем.

Гаишник радостно и почти дружески хлопнул меня по плечу пуховика:

— Поздравляю с прошедшим! Слушай, молодой отец, я тебе верю. Бывает. Не переживай!

— Вот же спасибо вам, товарищ капитан!

Я почти не верил своим глазам и ушам. Этот пожилой капитан (все‑таки дедушка!), казалось, вообще забыл, зачем меня остановил, и вот теперь так запросто верит моим словам, а не документам, точнее, их полному отсутствию, да еще и поздравляет с днем рождения сына, хотя и вчерашним. Но тут милиционер снова серьезно сдвинул брови. Мое сердце замерло…

— Да пока не за что. Давайте‑ка мы с вами договоримся… — он вдруг перешел на «вы» и еще сделал загадочную паузу, не сулившую мне ничего хорошего.

Усилием воли я заставил сердце пульсировать и еле‑еле выдавил:

— О чем, товарищ капитан?

Он сдвинул брови еще сильнее и ответил:

— А вот о чем. Если у тебя еще пацан родится, то… с тебя бутылка! — радостно закончил капитан ГАИ и даже засмеялся. Сердце мое радостно вспорхнуло и заколотилось с удвоенной скоростью:

— О! Конечно! Договорились! А как вас зовут, товарищ капитан?

— Меня Александр Сергеевич. Как Пушкина. Не забудешь! А тебя, молодой отец? — поинтересовался он в ответ. 

— Я — Павел. Спасибо вам, Александр Сергеевич! А как вас найти‑то?

Я не хотел оставаться, что называется, внакладе и пытался выяснить адрес, по которому следует направить обещанную бутылку.

— Захочешь — найдешь. Я здесь часто дежурю. Бывай, отец Павел, привет жене, здоровья и счастья вам! — он лихо подмигнул мне, развернулся и буквально растаял в налетевшей метели.

Согласитесь, что встреча с гаишником, вошедшим в твое положение совершенно бескорыстно и при этом пожелавшим тебе и твоему будущему ребенку здоровья и счастья, — достаточно большая редкость и вполне приятный момент. Особенно в те суровые годы. Февральская вьюга, гололед и мороз в тот момент мне тоже не казались такими уж суровыми и неприветливыми. И вот наступил следующий день, который ознаменовался рождением моего второго сына. Так что третье февраля вновь сделало меня счастливейшим из счастливых отцов нашего мира. Однако, покупая цветы жене, я не преминул заскочить в гастроном и взял бутылку «Советского шампанского». А другого тогда и не было. Не знаю, почему я приобрел именно самую пузатую, тяжелую и объемную бутылку из возможных, но именно с ней и цветами я отправился в роддом на свидание, потому что одна из привилегий платного родильного отделения, помимо усиленного питания пациентов, состоит в том, чтобы близким родственникам не стоять под окнами палаты и не перекрикиваться через окно. Меня пропустили в палату и даже показали сыночка. Для выписки было еще рано, и я, оставив цветы и разные вкусности, отправился искать моего нового знакомого капитана Александра Сергеевича. Проезжая площадь Гагарина, я не увидел его. Остановился у знакомого мне бордюра. Даже вышел из машины и, потоптавшись на проезжей части минут пятнадцать, уехал домой. Милиционера Александра Сергеевича на площади не было. Четвертого февраля утром, отведя старшего в детский сад, я вновь отправился в роддом к жене и младшему сыну, захватив с собой до сих пор не открытую бутыль шампанского. Проезжая через знакомую и ставшую уже мне почти родной за последние три дня этого февраля площадь первого космонавта мира, я увидел знакомую фигуру в тулупе и валенках, одиноко стоявшую на тротуаре. Бросив машину, я помчался через проезжую часть на другую сторону площади, прижимая пакет с драгоценной бутылкой шампанского. Милиционер заметил меня своим острым гаишным взором и даже дунул для приличия в свисток, но меня было не остановить — я видел цель и рвался к ней, то есть к нему.

— Александр Сергеевич! Здравия желаю! Это же я, Павел, — кричал я, приближаясь к знакомому капитану.

А он будто меня не узнавал. Сердито хмурился и почему‑то поглядывал по сторонам. Может быть, думал, что идет какая‑то проверка или очередная акция, а то и вовсе нападение неадекватного водилы. Я остановился в шаге от него и улыбнулся ему насколько мог широко, чем, видимо, его еще больше если не напугал, то озадачил точно.

— Ну? — сердито откликнулся он, все так же озираясь.

— Так мы же с вами два дня назад здесь разговаривали…

— Ну? Разговаривали. И что? — Он был крайне недоверчив.

— Так вот же, родила! — радостно сообщил я.

— Кто? — удивился и напрягся еще сильнее постовой.

— Жена моя родила. Ну которую я вез в роддом, а потом вы меня остановили, ну а у меня документы дома были… — Я отчаянно пытался восстановить всю цепь событий.

— Ну вез, ну родила. И что теперь‑то?! Что вы мне голову морочите?! — начал закипать сердитый капитан.

В какой‑то момент я даже засомневался, что передо мной тот же человек. Ну ведь невозможно ему, профессионалу, так вот быстро позабыть человека, с которым он разговаривал всего каких‑то пятьдесят часов назад!

— Александр Серг… товарищ капитан, мы же типа договори…

Вновь я попытался объяснить, понимая, что через мгновение он либо дунет в свой свисток и прогонит меня, либо вообще начнет палить в воздух предупредительными. Ни того ни другого я не хотел, а хотел всего лишь исполнить свое обещание и наш маленький мужской уговор. Я решительно вытащил из пакета, на который постоянно подозрительно косился милиционер, зеленую бутыль с многочисленными советскими медалями и протянул ему:

— Вот! Бутылка! Шампанское! У меня сын родился. Второй. Как договаривались.

Тут капитана словно подменили: он улыбнулся мне как родному, приблизился и, обнимая одной рукой с зажатым в ней жезлом, ловко скинул с другой рукавицу, которая повисла на веревочке, прикрепленной к рукаву (как у маленьких детей в нашем детстве), схватил бутылку и, обдав меня жарким паром на февральском морозе, изрек:

— Поздравляю, отец! Благодарю!

И он отправил огромную бутылку шампанского в карман своих ватных штанов. Бутылка издала глухой звук «вжжжух», скатившись куда‑то внутрь этих теплых и огромных, словно две печные трубы, штанов, и замерла в их недрах. Снаружи даже не было заметно, что в милицейских ватных шароварах спряталась тяжелая большая бутылка шипучки. «Прям волшебство какое‑то», — подумал я.

— Не смею задерживать. Поздравь жену, отец!

Он натянул рукавицу, лихо козырнул мне, подмигнул и зашагал в центр площади. Я стоял и смотрел на этого удивительного постового. Хотя, наверное, в нем не было ничего удивительного — этакий осколок уходящей советской эпохи. Еще немного, и скоро таких, как он и его коллеги, вообще переименуют в полицейских. Надеюсь, к этому времени он уже ушел на пенсию и нянчил своих внуков. С чувством исполненного обещания я перебежал площадь, в чем мне помог Александр Сергеевич, на миг подняв свой жезл и остановив несколько автомобилей, мчавшихся в мою сторону. Я помахал ему рукой и нырнул в теплый салон автомобиля. Оказалось, что впопыхах я не надел ни шапку, ни перчатки и дико промерз на февральском морозном ветру в центре Москвы на площади Юрия Гагарина, передавая обещанную бутылку отпустившему два дня назад меня без штрафа милиционеру‑гаишнику.

Через несколько дней, седьмого февраля, мой новенький сын с моей женой были уже дома и я весело пересказывал эту историю.

Третий теплый февраль в моей жизни случился спустя почти двадцать лет, когда двенадцатого февраля родилась моя первая внучка Елизавета, которую я люблю больше всех остальных моих внуков. Ее появления ждало очень много людей: наша большая семья, включая бабушек и дедушек с двух сторон, прабабушек и даже одну прапрабабушку, и большая семья со стороны ее мамы, моей невестки, также с бабушками, дедушками и прабабушкой. Так что февральское появление маленькой принцессы Елизаветы было долгожданным и незабываемым. Надо сказать, что Лиза оправдывает наши ожидания, занимаясь усиленно спортом: в свои двенадцать лет она заняла второе место в городе по джиу‑джитсу. Она состоит в союзе юных архитекторов, рисует, лепит, конструирует, изобретает и при этом помогает маме воспитывать двух младших братьев и сестру. Так что февральские дети в нашей семье, пожалуй, самые надежные, трудолюбивые и талантливые. Нет никаких оснований пенять на февраль, потому что, несмотря на свою краткость, он подарил нам прекрасные чувства, прекрасных детей и впечатления, которые пополняются от февраля к февралю.

Поэтому не согласен я категорически с Леонидом и Анжеликой, которые продолжают утверждать:

«Знаешь, однажды будет неважно,

Что мы с тобой, а жаль.

И не случайно, хоть и печально

Снова придет февраль».

Пусть приходит, как минимум три дня рождения будем отмечать!   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №125. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".