Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Советский лорд Фаунтлерой

«Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит».

Никто лучше Пастернака не написал о феврале в русской поэзии. Эти строки столько раз повторялись, что стали банальностью. В феврале каждый день ждать весну, в феврале зима кажется бесконечной, непереносимой, и эта безнадега началась аж с февраля тысяча девятьсот семнадцатого года, когда полезное начинание закончилось черт знает чем. На днях мне приснился Николай Второй, у которого по поводу Февральской революции разболелись зубы, нужно было обвязать голубым полотенцем челюсть, затем отречься от престола, но ничего не помогло — дальше все хуже и хуже, и так до конца, до расстрела мученика в пятьдесят лет, вместе с семьей. В том же моем сне царь рассказал, несмотря на расстрел, своим детям о книге миссис Бёрнетт (тысяча восемьсот восемьдесят пятого года) о маленьком англо‑американском лорде в неожиданной одежде: черный бархатный костюм с кружевным воротником и бантом. И вот вам исторический парадокс — эта книга до сих пор у меня перед глазами, и никакие бесконечные феврали не уничтожили ее. Так о чем же эта книга и какое я к ней вместе с Николаем Вторым имею отношение?

«И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд».

Поменяем силой воли бесконечный февраль на последний май вождя народов.

Мальчиком я принимал парады на Красной площади. Это было продолжением моих оловянных солдатиков. Мы стоим с папой на трибуне. Слева от Мавзолея. Я с красным флажком на деревянной палочке. Возможно, на Мавзолее был Сталин, но я его не заметил.

Чтобы попасть на Красную площадь, мы проходим несколько заграждений из грузовиков, папа показывает милиции свои документы и приглашение, проходим довольно легко, без всяких рамок, поднимаемся на Красную площадь по склону возле Александровского сада.
 

«Холодок бежит за ворот, — чисто и звонко звучит на всю Москву. — Шум на улицах сильней. С добрым утром, милый город, — Сердце Родины моей».

У меня от песни по коже бегут мурашки жизнелюбия.

На трибуне папа всем со своей прекрасной сосредоточенной улыбкой пожимает руки. Мы почти всегда опаздываем на парад — ни разу не опоздали.

Я стою на трибуне в сером пальто и в берете.

Я принимаю парад.

Это матрица моей жизни.

Мимо меня скачут маршалы на конях. Маршалы отдают мне честь. Кони срут. Войска проходят, печатая шаг. Катятся, сильно воняя, «катюши». Я машу им флажком.

Я принимаю парад.

Папа во время парада стоит тихо, держа меня ладонью за плечо.

Парад заканчивается, начинается демонстрация трудящихся, мы с папой «линяем» домой — демонстрация искусственных цветов нас не интересует. Я люблю солдатиков — не толпу.

Мамины приятельницы — среди них знаменитые советские актрисы — называли меня маленьким лордом Фаунтлероем. Несмотря ни на какой коммунизм, это был высший комплимент — лордом всегда быть приятно. Я понятия не имел, кем был этот Фаунт-лерой и почему покрой его штанов до колен был так моден когда‑то, вплоть до Второй мировой войны.

Мне, принимавшему парад, мама в пример ставила других, куда более одаренных детей. Вот Милочка Ворожцова, дочка генерала‑вертолетчика, красавица со времен детской коляски, она умела уже писать, Маринка, соседка по двору, умела далеко прыгать, а я вот и не писал, и не прыгал. Я был всего‑навсего ранимым ребенком, которого задевали, царапали, мучили слова. Мама трагически переживала мою бездарность…

Февраль. Достать чернил и плакать!   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №125. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".