Классный журнал

Анна
Шипилова

Держать нос

В онкологическую больницу я впервые попала в начале двухтысячных, когда заболел мой отец. С тех пор я знаю, что в неприемные часы мимо охранников нужно проходить с независимым видом. Помню казенные коридоры, четыре‑пять коек в небольшой палате. «Здравствуйте!» — звонко говорила я папиным соседями. «Тише, все спят», — папа выводил меня в коридор, где мы могли проговорить час‑два, пока он не уставал. Мне было четырнадцать. Рак казался концом, медленным, неотвратимым. Представить клоунов в таком месте, да и просто людей, которые заходили бы в палату с улыбкой, было невозможно.

Национальный медицинский исследовательский центр онкологии имени Блохина — огромный, это несколько зданий, которые нужно обходить минут десять, чтобы по указателям добраться к детскому корпусу. Лечиться от онкологических заболеваний сюда приезжают со всей страны. На парковке меня ждет директор АНО «Больничные клоуны» Татьяна Гончарова. У нее на шее висит красный кожаный клоунский нос, и, заметив мой взгляд, она оттягивает резинку и говорит: «Смотрите, такие в Америке только делают, он из натуральной кожи с дырочками, чтобы можно было дышать и конденсата не было, сопли не текли. Сейчас такие не купишь».

«Больничные клоуны» работают в этом онкоцентре уже десять лет. «Главный врач сказал нам: конечно, приходите, клоунов не бывает мало, — вспоминает Татьяна. — Есть несколько ребят, которые работают здесь регулярно, и есть еще несколько, которые могут иногда присоединяться или заменять кого‑нибудь. У постоянной команды налажен контакт с врачами, с администрацией, с детьми. Мы работали во всех онкологических центрах Москвы, в ожоговых отделениях, в нейрохирургии, но в последнее время были вынуждены оставить только три клиники, потому что не хватает ресурсов».

Когда‑то «Больничные клоуны» были волонтерской организацией. Ее основал Константин Седов, первый профессиональный больничный клоун в России. «Сначала Костя ходил по больницам один, потом открыл школу клоунов, я училась в пятом или шестом наборе. Он не всех брал, был большой конкурс, если приходило пятьдесят человек, он мог взять тринадцать, половина из них отсеивалась в процессе обучения. Я два года работала клоуном, но потом у организации начались трудности: в пандемию сократились пожертвования, и клоуны выходили бесплатно, потом произошли события, тяжелые для страны, и денег в фонде стало еще меньше. В двадцать третьем я стала директором, потому что кому‑то надо было встать у руля и спасать всех. На счету было триста тысяч рублей. Я могла заплатить эти деньги клоунам, чтобы они несколько раз вышли на работу, деньги бы закончились, и фонд пришлось бы закрыть. Но я приняла решение, что возьму двух директоров, которые будут искать средства и вести административную деятельность, и так перезапустила фонд. Сейчас нам помогают и частныеблаготворители, и организации».

В московских больницах постоянно работают тринадцать клоунов, в Казани — семь, в Рязани  — четверо, в Ростове‑на‑Дону — двое. Их средний возраст — тридцать‑сорок лет, хотя есть и двадцатилетние. Все они актеры — со съемками, спектаклями. Звезды тут не задерживаются: у них слишком высокая занятость, они могут выйти один‑два раза, а детям нужна стабильность и регулярность. Поодиночке клоуны никогда не работают, только в паре: если ребенок не может или не хочет играть с клоуном, лежит и не реагирует, то они взаимодействуют друг с другом.

«Как я стала больничным клоуном? — Татьяна улыбается. — У меня актерское образование, я работала в театре, потом стала журналистом, корреспондентом на телевидении. Снимая сюжет, впервые попала в Российскую детскую клиническую больницу и познакомилась со своим будущим мужем врачом гематологом‑онкологом. После рождения двоих детей я выучилась на клинического психолога в тридцать восемь лет. А после этого заинтересовалась больничной клоунадой и выучилась этой профессии. Клоуны не психологи, но мы инструмент в руках психолога, которому нужно найти контакт с ребенком».

Два больничных клоуна Сергей и Алена переодеваются в подсобке, которая выполняет роль гримерной, и рассказывают мне, как собирали свои костюмы. Костюмеров нет, кто‑то шьет сам, кто‑то покупает одежду в секонд‑хендах. Не должно быть шерсти, войлока, ворса. Ткань должна поддаваться стирке при шестидесяти градусах, потому что при сорока градусах умирают не все бактерии и остаются резистентные вирусы. Выдают им только ботинки — специальные клоунские, которые вручную шьет очень редкий мастер, — и носы, те самые, кожаные, с дырочками для ноздрей. А в поролоновых или пластиковых дышать невозможно. Костюм вообще очень важен, объясняют мне: по нему ребенку сразу должно стать понятно, что клоун безопасный и смешной и еще мужчина это или женщина. Дети относятся к заходящим в палату настороженно — белые халаты пугают их, они могут заплакать, спрятаться под одеялом. Чем быстрее ребенок поймет, что клоун не причинит боли и не сделает ничего страшного, тем быстрее расслабится и рассмеется.

Клоуны разминаются, дышат, тянут гласные, сонастраиваются, и мы выходим. Длинные коридоры, посты медсестер, шлюзы, где посетители дезинфицируют руки, надевают халаты, шапочки и маски. Клоуны, конечно, тоже в масках, но и без выразительной мимики у них много инструментов — глаза, тело, костюм и игрушки, которые они берут с собой.

«Я вышел из гримерки, и я уже в образе, — говорит Илья Боя´зный, художественный руководитель “Больничных клоунов”. — Это не театр, тут мы на сцене все время, импровизируем, отыгрываем. Это сложно, у нас нет заготовок, ты не знаешь, кого встретишь и как человек себя поведет». В коридоре дети вскакивают с диванов, кричат в восторге: «Клоуны! Клоуны!», облепляют актеров, дергают их за одежду, просят поиграть с ними. Илья реагирует моментально — поднимает руки: «Сдаюсь!», за ним сразу повторяет его партнерша Ирина, и вот они — парочка пойманных преступников. В раскрытых ладонях протягивают детям игрушки, потом прячут их за спинами, тут же снова показывают. Через несколько секунд пациенты уже заливаются смехом. Я смотрю на них и переключаюсь сама, перестаю замечать их безволосые головы, костыли и коляски, не думаю больше о том, что их нужно жалеть, — это обычные дети в необычных обстоятельствах.

Если, например, ребенок сломает ногу, в больнице он проведет несколько дней: его прооперируют, наложат гипс и отправят домой, он не будет надолго вырван из обычной жизни, относительно скоро вернется в школу, а дети с онкологическим диагнозом на несколько месяцев лишаются и дома, и привычных вещей, и школы, и друзей.

«Здесь люди борются за жизнь: врачи, родители, дети, а мы повышаем качество этой жизни, — говорит Татьяна. Мы идем дальше, клоунов узнают и обнимают. — Мы предлагаем родителям посмотреть на своего ребенка не просто как на носителя болезни, не как на свою травму. Контактировать с живой, здоровой частью. Увидеть, например, что твой ребенок — мальчик, ему нравятся девочки».

Для детей приход клоунов — каждый раз неожиданность. Эти гости всегда стучатся в палату, единственные в больнице, кто спрашивает, можно ли зайти, а если ребенок спит или не хочет общаться, то уходят. Это важно потому, что так дети могут выстраивать границы. В большинстве палат клоунам рады — родители улыбаются сами, когда видят, как смеются их дети. «Больничный клоун создает индивидуальное впечатление для ребенка здесь и сейчас, — говорит Илья. — Наша работа — смешить, чтобы дети расслабились, выдохнули. У нас нет отрепетированного спектакля, нет ролей, мы используем только то, что находится в палате. Нужно все время быть настроенным на партнера, обращать внимание на все, что происходит вокруг. В каждой палате мы проводим две‑три минуты, не больше, чтобы успеть пройти все отделение и чтобы не возникло привыкания, клоун должен быть событием, а не рутиной. Главная задача — изменить атмосферу в палате. Клоун дает детям ощущение силы. В больнице у ребенка нет никакой власти, а так он может кем‑то командовать».

«Последние два месяца то хирургия, то химия, хирургия, химия, хирургия, химия, вообще не выходили из онкоцентра, — рассказывает Виталий, папа четырнадцатилетнего Вадима с остеосаркомой, злокачественным новообразованием, возникающим из элементов кости. — Зато теперь все чисто, все хорошо, идем на поправку». В онкоцентре Вадим уже семь месяцев, прилетел с папой в Москву из родного Калининграда. Правой ноги у него нет до бедра. Дома его ждут мама и два младших брата, годовалый Тимур и семилетний Данил, каждый день они созваниваются по видео. «По пять часов иногда разговариваем. Если бы не было связи, то было бы очень скучно и тяжело, — говорит Вадим. — Еще в компьютер играю, учусь, читаю».

С клоунами он общается охотно — они разговаривают, шутят, в игру вовлекают и папу. Иногда клоуны рассказывают истории, а иногда показывают фокусы, в прошлый раз играли в ограбление банка, прятались у него в палате. Вадим увлекается историей — в больничной школе, по его словам, уроки интереснее, чем в его калининградской, — любит фантастику — прочитал весь цикл «Дозоров» Сергея Лукьяненко, сейчас взялся за «Лабиринт отражений». «Дозоры» ему нравятся больше, он хотел бы быть в Ночном.

Родители живут в палатах вместе с детьми, спят на раскладушках, которые днем ставят в угол. Такие условия есть не во всех больницах, а здесь пускают даже в реанимацию. Во время пандемии, когда родителям без прививок закрыли доступ, клоуны были единственными людьми, кроме врачей и медицинских сестер, кого ребенок видел, открыв глаза после операции.

«Мои встречи с больничными клоунами происходили случайно, — рассказывает заведующий отделом психотерапевтической помощи врач‑психиатр Олег Олегович Коляго. — Мы сталкивались в дверях палат, или я наблюдал, как они играют с детьми. Однажды, придя к пациенту, четырехлетнему мальчику, который лежал, отвернувшись к стене, и не вступал во взаимодействие с психологом, я увидел, как он реагирует на клоунов. Тогда я понял, что мы можем попробовать сотрудничать. Клоуны используют юмор и игру, чтобы помочь детям справиться с эмоциональными трудностями, которые связаны с болезнью. Их навык создавать атмосферу радости и расслабления в условиях, которые часто наполнены, мягко говоря, волнением, совершенно уникален. Клоуны могут быть мостом между врачами, клиническими психологами и детьми, например, разговорив замкнутого пациента. Я вижу будущее в совместной работе».

Мы проходим все отделение. Усталые родители, плачущие дети, поникшие подростки при появлении клоунов сначала заинтересованно смотрят на их броские наряды и игрушки у них в руках, потом начинают улыбаться, расслабляются, малыши заливаются хохотом. Клоуны поют, шутят, командуют друг другом, то крадутся вдоль стен и замирают, то посреди коридора танцуют вальс с чьей‑то мамой или медсестрой. Могут громко разговаривать, а могут молчать — играть только телом. Мимо палаты, из которой доносится смех, проходит девочка‑подросток лет четырнадцати с передвижной капельницей — инфузоматом. На серых емкостях с лекарствами — яркие глянцевые наклейки с лисами. Она с любопытством заглядывает в приоткрытую дверь, свет бликует, лиса будто взмахивает хвостом.

«У меня как‑то была очень сложная ситуация, когда я думала, что не смогу держать нос. — В ответ на мой вопросительный взгляд Татьяна объясняет: — Оставаться в образе. Я первый или второй раз в жизни вышла работать больничным клоуном в отделение РДКБ, где лежат дети, ожидающие трансплантацию почки. Они были достаточно активные, бегали по отделению, и ко мне подошел семи‑восьмилетний мальчик и сказал: «Ты пришла меня веселить? Не надо, просто продай мне почку». Я не знала, что делать, достала пластмассовый помидор, показываю ему и говорю: «Не дам почку. Могу только бросить ее». И бросила — он поймал: «Ой, у меня почка». И дальше началась игра: «Отдай!» — «Не отдам!», «А давай пожарим ее», «А давай съедим», «А давай продадим», и таким образом произошло отстранение от болезни. Дети помладше любят игрушки, а подросткам они уже неинтересны, они любят играть в свадьбу. Клоун может зайти в палату, спросить: «Можно я тут душ приму?» — и начать «намыливаться», попросить ребенка потереть ему спину, например. Может сказать: «Давай потанцуем» — ребенку, у которого нет ног, и потанцевать с ним с помощью рук или потанцевать с его мамой или папой».

«Один мальчик, к которому мы заходили на протяжении нескольких месяцев, каждый раз говорил: “Я не хочу, не хочу, ничего не хочу” — и выгонял нас, — рассказывает Ирина. — И однажды мы превратили это в игру. Начали уходить и поставили забор из стульев, приложили листок к нему и предложили ему порисовать на заборе. И он писал на заборе разные слова: “сволочи”, “сука”. Он писал много слов, показывал нам и клеил на забор, и ему уже не хотелось, чтобы мы уходили. Он никому больше не мог здесь сказать этих слов».

«Как‑то за час до прихода клоунов в коридоре умер ребенок, — вспоминает Илья. — Клоунов не предупредили, они зашли, поняли, что все в очень подавленном состоянии, попросили разрешения остаться, им разрешили, и они прошлись по палатам. Они не надували шарики, не пели веселые песни, они исходя из ситуации пробовали с каждым ребенком найти деликатный, бережный контакт, чтобы изменить атмосферу в отделении, насколько это возможно. Потом они получили обратную связь от родителей, что поступили верно, оставшись, хотя не все решились бы на это».

Клоуны признаются, что вызвать смех им удается не в каждой палате и не каждый раз. В онкологическом отделении дети принимают сильные обезболивающие, которые снижают быстроту реакции, многие после болезненных манипуляций и процедур не хотят или не могут ни играть, ни даже разговаривать. Но если в одной палате удается улучшить настроение детям и родителям, то на этом шлейфе, на кураже можно пройти еще несколько. А если где‑то не задалось, то из‑за этого может не получиться и в других. Тогда они останавливаются, выходят и обсуждают, какие действия вызвали не ту реакцию, на которую они рассчитывали и что делать дальше. И с новыми силами продолжают.

Одно из правил на сайте фонда гласит: «За свою деятельность больничный клоун не получает какого‑либо вознаграждения или материального поощрения от родителей, детей или кого‑либо из медицинского персонала больницы или администрации».
 

«Люди боятся делать пожертвования в маленькие фонды. Поэтому мы в тяжелой финансовой ситуации, — вздыхает Татьяна. — Есть большие фонды, которые все знают, а к остальным относятся с недоверием. И у нас нет детей, на которых мы собираем. Наша основная статья расходов — зарплаты клоунов. Наш офис — это моя квартира, она завалена коробками с реквизитом, мерчем, клоунскими носами, костюмами. Конечно, когда я прихожу куда‑то в государственную организацию и говорю название фонда и свой домашний адрес — улица, дом, квартира, воспринимают со снисходительной улыбкой. Тренинги мы проводим в танцевальной школе, которая бесплатно предоставляет нам помещение на несколько часов в месяц. Мы вынуждены были сократить присутствие до трех больниц в Москве, но мы выходим стабильно, раз в неделю. Нам говорят: вы такие молодцы, посещаете детей, вы волонтеры. А, вы получаете деньги? Вам нужны деньги? Да, чтобы актер гарантированно регулярно выходил на работу, чтобы он повышал квалификацию, не выгорал, он должен получать деньги. Мы не делаем абстрактное «добро». Мы актеры, которые работают для детей. У нас профессиональная команда — не безработные, не вышедшие на пенсию, не любители, все востребованные театральные актеры, некоторые снимаются в кино и сериалах. Кроме зарплаты мы обеспечиваем нашим клоунам медицинскую страховку: они регулярно должны проходить диспансеризацию, делать необходимые для посещения детей прививки. Мы ведем бухгалтерию, отчитываемся, платим налоги».

Профессии «больничный клоун» не существует, нет курсов повышения квалификации для актеров в институтах, нет закрепленных правил или стандартов. У АНО «Больничные клоуны» есть собственные правила, но другие клоуны или волонтеры, которые посещают больницы, не обязаны им следовать. Я думаю, что если появится такая профессия, то больничных клоунов станет больше и, возможно, в больницах начнут появляться ставки для них, но, с другой стороны, сразу найдутся те, кто откроет платные курсы и начнет выдавать «корочки». А потом всегда будет соблазн сократить такую ставку — эффект же нельзя доказать. Нет, лучше пусть клоуны остаются в фонде. Бюрократии меньше, свободы больше. А без свободы не будет смеха и веселья.

Раз в месяц Илья проводит семинар, на который собирается вся команда, чтобы поделиться опытом, обсудить сложные случаи. Все вместе клоуны в больницах не видятся — работают в разное время и в разных парах, кто‑то только стажируется и пока наблюдает, как работают другие. Упражнения направлены на поддержание и развитие навыков внимания, на реакцию, на ощущение себя в пространстве, сонастройку и работу в паре. Кроме того, ежемесячно клоуны встречаются с психологами и врачами, которые объясняют специфику разных видов лечения.

Директор по развитию «Больничных клоунов» Илья Смирнов — ведущий актер МТЮЗа, на спектакль «Медовый месяц в “Кукольном доме”» по мотивам пьесы Ибсена, в котором он играет одну из главных ролей, почти нет билетов. Я покупаю последний с краю в партере, еду в театр прямо с семинара, стою в очереди перед входом, потом в гардероб, потом в буфет — после больницы странно оказаться в мире, где пьют шампанское и закусывают бутербродами с икрой. Я ищу банковскую карточку по карманам и нащупываю бахилы. «Таких историй — через одну», — мужчина, сидящий позади меня, комментирует семейную драмуио нелюбви, которая разыгрывается на сцене.

«Я понимаю, как работает актер, как устроен психолог, врач, и я умею вдохновлять, — увлеченно говорит Татьяна, — мне доставляет это огромное удовольствие. Кого‑то вдохновляю пожертвовать деньги, кого‑то — выйти к нам на работу, врачей вдохновляю нас принять. Это постоянное состояние Жанны Д’Арк мне нравится. Получается, что моя внутренняя психологическая потребность приносит пользу большому количеству людей. Здесь тоже состояние войны, здесь люди воюют за свою жизнь, а мы им помогаем в этом. Я создаю сообщество людей, “повязанных” этим красным носом.

Способность сомневаться — это одно из самых важных качеств и психолога, и актера. Если актер уверен, что он все делает гениально, то на этом он заканчивается. Это очень уязвимое состояние, ты всегда открыт, не каждый готов к этому. Не все люди гибкие, готовы меняться, слушать других. Мы отбираем в команду открытых, умеющих слышать, со схожими ценностями, стремлениями. Фонд — это маленькая страна со своими правилами, в которой живут очень свободные люди».

«Клоунада оперирует человеческими недостатками, — добавляет Илья. — Артист, разбираясь в себе и своих характеристиках, начинает демонстрировать свои недостатки, чтобы расположить к себе людей».

«У меня нет потребности выглядеть героем. — В конце длинного дня, который начался в больнице, а заканчивается на выходе из танцевальной школы, Татьяна улыбается, кажется, совсем не устала. — У меня есть свои амбиции, и у каждого тут есть свои амбиции. Я собрала команду людей, которые получают удовольствие от работы и от общения друг с другом, у нас есть постоянные благотворители. Я не хочу, — движением пальцев она изображает кавычки, — делать “добро”. Я хочу создать свое значимое сообщество: благотворителей, клоунов, врачей, психологов, и мне нравится, что я буду его центром. Это амбициозная идея, но она работает.

Какая в нашей деятельности высшая цель? Как в “Солярисе” у Лема: бог — это ребенок, целый океан. Он играет. Он может ошибаться, он строит мир, разрушает его, снова строит. Мы не боги, но мы можем жить играя, любить то, что мы делаем. Бог создал несовершенный мир, но это не умаляет его красоты. Мы готовы на ошибки. Именно они дают нам возможность строить заново». 



Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №124. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".