Классный журнал

Майк
Гелприн

Намордник

Поначалу у Андрюхи и в мыслях не было покупать этот намордник. Сроду он Семену намордников не надевал, да это было и не нужно. Агрессия у спокойного и добродушного пса отсутствовала напрочь, несмотря на достаточно грозный вид и внушительные размеры. Семен достался Андрюхе двухмесячным щенком. Тогда, восемь лет назад, Андрюха, никогда не имевший собак, ни с того ни с сего вдруг обменял у алкоголика возле универмага поскуливающий комок шерсти на бутылку «Столичной». И уже через год стал обладателем сорокакилограммового добродушного увальня повышенной густопсовой лохматости, переходящей в буйную лохматую густопсовость.

Андрюха условно считал Семена овчаркой, хотя тот удачно сочетал в себе черты доброй дюжины собачьих пород. Однако, несмотря на дикое кровосмешение, а может, и благодаря ему, Семен вырос чудным, замечательным псом, добрым, ласковым и приветливым. Ему, единственному среди трех десятков принадлежащих жителям микрорайона питомцев, позволялось беспрепятственно разгуливать по детским площадкам, тереться об ноги строгих многодетных мамаш, а то и лизнуть в щеку чумазого трехлетнего карапуза.

Намордник всучила Андрюхе Маринка, вертлявая и оборотистая продавщица зоомагазина, в котором он был постоянным покупателем.

— Полгода гарантии, Андрей Саныч, — закатывая глаза и отчаянно кокетничая, уговаривала Маринка. — Джапан, это вам не какой‑нибудь там Китай или Сингапур. Вот, смотрите, в инструкции по эксплуатации черным по белому написано — крупнейшее достижение японских зоофилистов. Или зооглистов. Нет, зоолингвистов, вот, — мудреное слово далось Маринке с трудом. — Перевод собачьей речи на человеческий язык. В Токио такой намордник уже приобрел каждый второй собаковладелец.

— На человеческий язык — это на какой? — проявил любознательность Андрюха. — Я, знаете ли, по‑японски не говорю.

— Ой, Андрей Саныч, какой вы смешной, — веселилась Маринка. — Конечно же, они адаптировали намордник под все страны, куда его экспортируют. Ваша собака будет говорить на русском языке. Берите и не думайте.

— Профанация, — упирался Андрюха. — Даже смешно. Какой там, в самом деле, русско‑собачий язык?

— Самый настоящий, — беззастенчиво заливала Маринка. — Доказанный японской наукой и опробованный на множестве подопытных животных.

Возвращаясь из зоомагазина домой, Андрюха клял себя за слабохарактерность и мягкотелость. Он элементарно позволил себя заболтать и в результате расстался с внушительной суммой в евро, приобретя взамен нечто настолько сомнительное, что, скорее всего, должно было оказаться явным надувательством.

Слабохарактерным и мягкотелым Андрюха считал себя с детства. Вечно на нем все ездили, сначала в школе, потом в университете, а после окончания — и в проектном институте, ныне совсем захиревшем. Андрюха, хотя сам едва сводил концы с концами, безропотно давал в долг знакомым, а то и малознакомым людям. Долги ему обычно не возвращали, а попросить он стеснялся. Отказывать Андрюха не умел, окружающие этим охотно пользовались, настоять на своем он тоже не умел, да и не на чем обычно было настаивать. Ко всему, природная застенчивость не позволяла заводить ни полезные, ни романтические знакомства, и в результате к тридцати пяти годам Андрюха так и остался ничего не добившимся в жизни холостяком, типичным неудачником и недотепой. Отца своего он не помнил, квартира досталась в наследство от рано ушедшей мамы, и теперь вся его жизнь фактически замкнулась на Семене. Во многом человек и пес оказались похожи, и часто Андрюха ловил себя на мысли, что Семен — это попросту его собачье воплощение, такой же безотказный, безобидный и застенчивый.

Семен, как обычно, приветствовал хозяина радостным лаем и, встав на задние лапы, обдал жарким дыханием и лизнул в лицо.

— Заждался, жрать, небось, хочешь. Ну подожди, подожди немного, я мигом, — Андрюха потрепал Семена по загривку и отправился на кухню. Наполнив собачью миску, понаблюдал, как Семен, благодарно виляя хвостом, поглощает пищу. Потом Андрюха двинулся в спальню, распечатал там новое приобретение и принялся его изучать. Намордник ощутимо пах кожей и отличался от обычного лишь парой небольших пластмассовых приспособлений, притороченных по бокам. Повертев намордник в руках и пощелкав по приспособлениям ногтем, Андрюха никаких видимых успехов не добился и открыл инструкцию по эксплуатации. Единственным полезным местом в ней оказалась часть первой страницы с иллюстрацией, на которой было изображено, куда вставлять батарейки. Текст на остальных трех страницах представлял собой безграмотный перевод с оригинала на русский, мало к тому же вразумительный.

Чертыхаясь, Андрюха с грехом пополам справился с батарейками и перевел едва заметный рычажок на левом приспособлении в положение «включено».

— Приветствую вас, — с заметным акцентом произнес намордник. — Спасибо, что купили меня. Сообщите, пожалуйста, вы господин или госпожа.

— Ни фига себе, — опешил Андрюха. — А зачем тебе это знать?

— Простите, не понял вас, — отреагировал намордник. — Повторяю вопрос: вы господин или госпожа?

— Ну, господин, — сдался Андрюха. — Так что?

— Спасибо, — поблагодарил намордник. — Не сочтите за труд назвать ваше достопочтимое имя.

Андрюха представился. В ответ намордник сообщил, что информация об имени сохранена, и выразил желание познакомиться с уважаемой собакой не менее уважаемого владельца.

— Ты уж потерпи, Сень, — приговаривал Андрюха, прилаживая Семену намордник. — Из любви к науке люди еще не то терпели. Не говоря уже о собаках. Ну вот и славно. А ну‑ка, скажи чего‑нибудь. Голос, Семен, голос!

Семен дважды деликатно тявкнул.

— Приветствую тебя, Андрюха‑сан, хозяин, — сказал намордник.

Андрюха опешил не меньше Семена, который закрутился на месте, пытаясь определить, откуда взялся голос.

— А ну, подожди, — Андрюха притянул пса к себе. — Голос!

— Приветствую тебя, Андрюха‑сан, хозяин, — вновь перевел тявканье на русский намордник.

— И это все, что ты умеешь? — с досадой спросил Андрюха.

Семен заворчал.

— Мой достопочтимый хозяин Андрюха‑сан — прекрасный, добрый человек, — поведал намордник.

— Ты, Семен, это брось, — смутился Андрюха, — тоже мне. От лести, конечно, никто не умирал, но у тебя это получается неважно.

— Долг собаки — говорить уважаемому хозяину правду, — не согласился намордник.

За последующие два часа Андрюхе с Семеном удалось извлечь из намордника еще десяток фраз. Среди них оказалось уверение в полной готовности повиноваться мудрым приказам хозяина Андрюхи‑сана, заявление, что предаваться раздумьям лучше всего под цветение сакуры, и признание в том, что самое изысканное удовольствие на земле — это жареная отбивная на косточке.

В результате к концу второго часа Андрюха заучил репертуар намордника наизусть.

— Негусто, — резюмировал он. — Записали на кассету пригоршню расхожих фраз с японским колоритом, подключили примитивное устройство… и вот пожалуйста, а я, дурак, как всегда, купился. А впрочем…
 

Андрюха снял намордник с благодарно тявкнувшего Семена и напялил его на себя. Минут пять после этого Семен, раскрыв пасть и вывалив от удивления язык, наблюдал, как «уважаемый хозяин» издает в пространство лай, рычание и повизгивание попеременно. Ожидаемого результата, однако, добиться не удалось — намордник угрюмо молчал даже в ответ на самые залихватские Андрюхины трели.

— Не все, оказывается, так просто, — сделал вывод притомившийся Андрюха.

Он снова нацепил Семену намордник и немедленно был вознагражден новой фразой.

— Уважаемый хозяин, мне весьма неудобно, но настало время гадить, — сообщил намордник.

— Вот черт, — хлопнул себя по лбу Андрюха. — Со всей этой техникой совершенно упустил из виду.

На пустыре Полина из четвертого подъезда выгуливала таксу. Полина давно Андрюхе нравилась, но дальше здрасьте‑до свиданья и вопросов стандартной вежливости знакомство не шло — мешали пресловутые слабохарактерность и мягкотелость, обильно сдобренные застенчивостью.

— Добрый вечер, Полина, — поздоровался Андрюха. — Как дела? Как Марта?

Мартой звали таксу, к которой, несмотря на существенную разницу в размерах, Семен проявлял недюжинный интерес.

— Спасибо, Андрей, — сказала Полина. — Марта в порядке, что ей сделается. Самое страшное, что с ней может случиться, — это если мы не успеем воспрепятствовать определенным планам, которые в отношении нее вынашивает ваш Семен.

— Ну что вы, Полина, — покраснел Андрюха, — этого никогда не случится. Семен вполне приличный пес, послушный.

— В этих делах приличия у собак несколько расходятся с людскими, — улыбнулась Полина. — Марта, ко мне. На всякий случай, — пояснила она Андрюхе, — а то тут в темноте, понимаете ли…

— Понимаю, — кивнул Андрюха. — Только зря вы думаете, что Семен… А вот и он, кстати.

Семен подбежал, потерся об Андрюхины ноги и с ходу выпалил:

— Прекрасная самочка, Андрюха‑сан, хозяин. Нет ничего более привлекательного, чем симпатичная самочка в последний день течки.

— Ой, — отшатнулась Полина. — Боже мой, это что ж такое! Ваш Семен, он что же, заговорил?

— Полина, прошу вас, не бойтесь, я вам сейчас все объясню, — кляня себя, что второпях забыл снять намордник, затараторил Андрюха. — Понимаете, это не Семен, это я сегодня говорящий намордник купил. Японский. Он такое, извините, несет — простите меня, пожалуйста. Чистое надувательство, понимаете, якобы переводит с собачьего языка на русский. Как вам это нравится, а? Я просто забыл его снять, а он воспользовался, вот и говорит всякие непотребства.

— Знаете, Андрей, я, пожалуй, пойду. Марта, домой! — прикрикнула Полина. — Этот ваш намордник, может быть, он, конечно, и говорящий. Только мне кажется, что вы это специально подстроили — хотя бы потому, что у Марты никакой течки нет.

— Простите ради бога, — взмолился Андрюха, — ну конечно же, я не нарочно. Это Семен сказал, а намордник лишь перевел. Откуда мне знать, есть ли у Марты течка. А Семен — он собака, ему виднее. Хотя постойте, если у Марты течки нет, то у кого же тогда?..

— Всего хорошего, — ледяным голосом произнесла Полина, повернулась к Андрюхе спиной и быстро пошагала прочь.

Андрюхе показалось, что ему влепили пощечину.

«Болван, — сказал он себе, — какой же ты редкостный болван!»

— Уважаемый хозяин, мне весьма неудобно, но настало время пожрать, — вкрадчиво намекнул намордник.

— Эх, Сеня, Сеня, тебе лишь бы пожрать, — вздохнул Андрюха. — А теперь еще и сказануть какую‑нибудь глупость. «Самочка в последний день течки», — передразнил он.

Семен виновато опустил голову.

— Ладно уж, — смягчился Андрюха. — Пойдем, будет тебе пожрать. Н‑да. Пеньки мы с тобой, Сеня. Развесистые.

Весь следующий день Андрюха провел, терзаясь угрызениями совести. Идиотская последняя реплика в разговоре с Полиной не шла у него из головы и превратилась в навязчивую идею, застив обстановку и затуманив глаза. Он приложился лбом о стеклянную дверь, промахнулся задницей мимо кресла и локтем смахнул со стены огнетушитель. Работа, ко всему, валилась из рук. Дважды наврав в расчетах, Андрюха решил, что с него достаточно, и отпросился у начальства домой.

Семен как ни в чем не бывало встретил на пороге радостным лаем.

— Ну, как быть‑то? — задал псу риторический вопрос Андрюха. — Надо бы извиниться, только она меня теперь за версту не подпустит. Я бы на ее месте точно не подпустил — кто знает, что мне придет в голову спросить в следующий раз?

Семен выгнул спину и, задрав морду кверху, просительно тявкнул.

— И даже не заикайся, — сказал Андрюха. — Никаких больше намордников. Цветение сакуры, может быть, и наилучшее время для раздумий, но спасибо, я этим японским колоритом уже сыт. По горло. И потом…

Фразу прервал дверной звонок. Андрюха поплелся открывать и едва не споткнулся о порог, увидев в дверях Полину.

— Здравствуйте, Андрей, — сказала она. — Простите за вторжение. Я, вообще‑то, пришла извиниться. За вчерашнее.

— Что вы, что вы, — испуганно замахал руками Андрюха. — Это я извиняюсь, мне так стыдно, поверьте. Я… Да что же вы на пороге‑то… Проходите, пожалуйста. Семен, к нам пришли. Живо неси гостье тапки.

— Андрей, я вообще‑то на минутку. Давайте я не буду заходить. Надо же, он у вас даже тапки носит. Андрей, я по делу. Этот намордник, вы не одолжите мне его? На один день только, для Марты.

— Ну конечно, — засуетился Андрюха. — Вот, пожалуйста. Только знаете, это по большому счету профанация. Не то чтобы совсем, но как бы почти. Видимо, там стоит портативный компьютер. И у него в базе данных забита пара десятков фраз. Одних и тех же. Потом компьютер анализирует тембр собачьего голоса, может быть, уровень звука, вероятно, частоту. Не знаю, что еще — инженер‑акустик наверняка сказал бы больше. И на их основе выдает наиболее подходящую фразу. С японским антуражем к тому же. Вот смотрите, у меня и список этих фраз есть. А насчет срока — не беспокойтесь, пожалуйста. Можете вернуть когда угодно, я никуда не спешу.

— Зачем же когда угодно? — улыбнулась Полина. — Вы ведь пойдете вечером с Семеном гулять? Давайте там и встретимся, хорошо? И спасибо вам.

— Понимаете, Семен — не просто собака. То есть он собака, конечно, но для меня — гораздо больше, чем обычный пес. — Андрюха сам не знал, почему он разоткровенничался с малознакомой, по сути, девушкой. — Иногда я думаю, что он — просто мое отражение в зеркале. Ну, в таком, несколько кривом, искажающем видимое изображение. А так мы с ним очень похожи. По характеру. И потом, он у меня один, так же как и я у него.

— Вы никогда не были женаты?

— Никогда и, наверное, уже не буду. А вы — вы замужем?

— Была. Давно, десять лет назад. И недолго. Видимо, я не приспособлена для семейной жизни. Знаете, бывают синие чулки. Так я, наверное, ультрамариновый. Если не ультрафиолетовый. А почему вы сказали, что никогда не женитесь? Вы женоненавистник?

— Боже упаси. Я… Понимаете, вот вы сказали, что вы — синий чулок. Боюсь, что со мной та же история, только в квадрате.

— Как это в квадрате? — засмеялась Полина. — Вы математик?

— Да нет. Инженер. Тот самый, задрипанный, из анекдотов. А вы?

— А я, представьте, немного математик. Если таковым может считаться учительница математики в школе. В общем, отнюдь не Софья Ковалевская.

Полина замолчала. Запас слов у Андрюхи тоже внезапно иссяк. Они шли рядом по заросшему бурьяном напополам с чертополохом пустырю, и Андрюхе мучительно хотелось сказать что‑нибудь умное и хорошее, но в голову, как назло, лезли только фразы из репертуара дурацкого намордника.

— Как вам понравился намордник? — выдавил он из себя наконец.

— Вы были правы, Андрей, это явное надувательство. Марта прилежно произнесла большинство фраз из вашего списка. Не забывая называть меня хозяином и Андрюхой‑саном.

— Черт, я совсем забыл про это, — всплеснул руками Андрюха. — Там же надо было очистить память и представиться заново. В инструкции написано, но так коряво, что я с трудом разобрал. Постойте, Полина, вам не кажется, что мы отвлеклись, предоставив собак самим себе? Семен, он, знаете, хотя и…

— Да, действительно, — задумчиво сказала Полина, — мы отвлеклись. Только я вам вчера правду сказала — для Марты сейчас безопасный период, так что Семену ничего не обломится. Даже не надейтесь.

— Жалко, — сказал Андрюха, — ему и так редко что обламывается.

Полинина квартира оказалась точной копией Андрюхиной, только порядка в ней было гораздо больше. Андрюха и сам не понял, как получилось, что он напросился на кофе и сейчас сидел на табуретке, наблюдая за плавными движениями занятой готовкой девушки.

«Красивая, — тоскливо думал Андрюха, — а тут я со своей закомплексованностью. Ладно, сейчас выпью чертов кофе, раз напросился, и уйду домой. К Семену, а то оставил его одного на ночь глядя, пес наверняка беспокоится».

— А сдать его обратно можно? — спросила Полина. — Ну, намордник. Забавная, конечно, игрушка, но практически бесполезная. И наверное, дорогая.

— Не знаю, — признался Андрюха. — Думаю, что вряд ли. Мне так задурили вчера голову, что я даже забыл спросить. Но для меня ничего в этом необычного нет, я вечно умудряюсь влипать в истории. А знаете, пока варится кофе, давайте‑ка я его перенастрою. Послушаем, что скажет Марта. Нехорошо все‑таки, что она называет вас чужим именем.

— Приветствую тебя, Полина‑сама, хозяйка, — произнес намордник после того, как был надет на Марту.

— Другое дело, — обрадовался Андрюха. — Очень вкусный кофе, спасибо.

— Моя хозяйка Полина‑сама — очень красивая и достойная особа, — выдал вдруг намордник. — И одинокая, как ива у императорского пруда. И желанная, как юная гейша в чайном домике, что на лужайке в саду камней.

— Марта, прекрати немедленно! — закричала Полина.

Она стремительно покраснела. Покраснел и Андрюха, он вертел в руках чашечку с кофе и снова мучительно подбирал слова, силясь хоть что‑то сказать.

— Она права, — внезапно услышал Андрюха свой голос. — Красивая и желанная.

— Что вы сказали, Андрей? — на глазах у Полины появились слезы. — Или это опять намордник? Я…

— Нет, это я сказал, — выпалил вдруг Андрюха.

«Черт, откуда во мне эта решительность? — подумал он».

— Вот как. Значит, намордник ни при чем?

— Нет‑нет, я не уверен, — вновь скис Андрюха. — Мне кажется, что я, но может быть, вовсе не я. А он, намордник. Словно его не на Марту, а на меня надели.

— Достойный самец, Полина‑сама, хозяйка, — встрял намордник. — Нет ничего более привлекательного, чем проснуться утром в объятиях хорошего, воспитанного самца.

Чашка выпала у Андрюхи из рук. Кофе выплеснулся и растекся по полу причудливой лужей. Он встал, переступил через лужу, шагнул вперед. Полина поднялась ему навстречу, и он, плохо сознавая, что делает, привлек ее к себе.

— Спокойной ночи, Андрюха‑сан, Полина‑сама, — сказал намордник. — Я удаляюсь.

— Надувательство, — прошептала Полина. — Тебе не кажется, что это явное надувательство?

— Профанация, — подтвердил Андрюха. — Японские штучки. Ты слышала — нам пожелали спокойной ночи?

— Слышала. — Полинино лицо вдруг приблизилось и оказалось совсем рядом. — Обманщики. «Спокойной ночи» — о каком, интересно, спокойствии может идти речь?   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №124. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".