Классный журнал

Виктор
Ерофеев

Кладбище мертвых машин

На дальнем отлете Москвы, рядом с железной дорогой, стучащей, громыхающей товарняками, на большой небрежной полуасфальтовой-полупесочной площадке расположилось кладбище мертвых машин. Они лежат в два этажа, одни на других, с разбитыми окнами, торчащими в небо капотами, поджатыми или вовсе оторванными багажниками, продавленными крышами, жалкими колесами. Их внутренности набиты кое-как развороченными сиденьями с запекшейся кровью, машинным маслом, какой-то слизью, пружинами, пенопластом, сломанными рулями, но есть и трогательные моменты: над разбитым зеркалом висит святой или скелет, и они шевелятся, раскачиваются на ветру.

Многие машины наполнены наполовину дождевой водой, фары жалобно смотрят вперед, одноглазые или только пустые глазницы остались. Я случайно набрел на это кладбище на закате, выйдя из лесопарка, присел возле этого урагана небытия и услышал какие-то тихие голоса. Мне показалось, что они поначалу стеснялись меня, но потом то ли забыли обо мне, то ли привыкли. Лишенные номеров и сохранившие лишь в общих чертах конфигурацию создавших их инженеров, опять же наваленные друг на друга, машины понимали, что окончательная смерть ждет их под прессом, и, пользуясь еще возможностью своих покореженных, ржавеющих тел и мозгов, они вступали в разговоры.

— Вот я вам что скажу, — говорила старая черная «Волга», обращаясь к общему металлолому, — доброта до добра не доводит.

— Как это? — удивился машинный металлолом.

— А вы посмотрите на новичка, — продолжала старая «Волга», — ведь что с ним случилось? Он мирно ехал по Кунцево, скорости не превышал, и вдруг — ах этот вечный вдруг! — на дорогу выскочил голубой шарик, а за ним — мальчишка дет пяти.

— Нет, не так, — сказал «Жук», да, это был старомодный, раритетный «Жук», очень простой, но очень стильный. — На дорогу выскочил голубой шар…

— А я что говорю? — удивилась старая черная «Волга».

— Ну говори, «Жук», — сказали машины дребезжащим хором. — Раз ты разбился, ты и говори.

— Алеша, мой хозяин, вильнул мной вправо, чтобы не сбить малыша, но за малышом бросилась его старая бабушка, килограммов на сто, и выбор был небольшой: либо бабушка, либо старая липа. Алеша вместо бабушки налетел на липу. Нет Алеши, — закончил «Жук».

— А ты, старое немецкое чудо-юдо, хотел бы раздавить бабушку? — раздался насмешливый патриотический голос «Москвича».

— Просто Алеша был добрый, — сказал «Жук».

Тут в разговор вступил сильно обгорелый «Запорожец».

— А я бы запретил всем машинам везде и всюду ездить больше шестидесяти в час. И тогда бы все вмиг стали добрые, не боялись бы влететь в бабушку и задавить липу.

— А ты чего сам такой «загорелый»? — насмешливо спросил его старый белый «Мерседес».

— Меня ударил в бок у Курского вокзала вот такой же пижон, как ты, только кофейного цвета, кажись, — отвечал «Запорожец». — Я вез копать огород папу, маму, дочку и собачку Шуру. Ударил нас в бок и полетел дальше. А я загорелся. Все сгорели. Включая собачку.

— Быть добрым не значит быть малосильным, как ты, милый друг, — сказал с легким восточным акцентом «Хёндай». — Наоборот, сильный машин — добрый машин.

— Доброта на дороге — это уважение к правилам движения, — сказала не то рыжая, не то ржавая «Лада». — Уважаешь законы — повесь святого или прикрепи портрет Сталина, и никакая дрянь тебя не возьмет.

— А почему ты здесь?

— Из-за силы любви!

— Как это? — зашумел металлолом.

— Ехал мой водитель с девушкой-красавицей, едут они, едут, и вдруг…

— Опять вдруг! — воскликнула черная «Волга».

— Молчи! — сказали ей машины.

— …и вдруг девушка стала ласкаться к водителю, да так страстно, так откровенно, что тот решил свернуть с трассы, а фура тут как тут, несется, задела нас насмерть.

— Показательная история, — молвила миловидная «Шкода». — Любовь — это и есть самое большое добро, а тут любви обломали крылья. Да и ты, друг народа «Запорожец», не особенно прав.

— Тише едешь —  дальше будешь, — немедленно заявил «Запорожец».

— Сам придумал? — спросил полураздавленный «Уазик».

— Ну да, отчасти, — признался «Запорожец».

— Так вот, — продолжала красавица «Шкода». — Я ехала в Шереметьево, горя не знала, и вдруг на меня на Соколе с моста свалился «Порш», полный пьяных девиц. А было, дорогие мои, уже семь утра. И всем каюк.

— Олигархи, — пожал всем своим сломанным телом «Запорожец».

— Слушайте меня! — вскричала старая черная «Волга». — Я возила мелкого начальника. Он был добрым человеком. Однажды он поменялся местами с водителем. Хотел встряхнуться после рабочего дня. Видимо, заснул. Врезался в стену. Водитель выжил. В жизни торжествует случай, не доброта.

— Но есть и злые-презлые водилы, — завозмущалось битое «Пежо», — которые нарочно светят вам в лоб, и мой Иван Павлович смешался, вильнул неловко, разбил лоб, остался инвалидом.

— Это уже лучше, чем ничего, — вздохнул «Жук». — Красная линия жизни и смерти. Меня вот уже не собрать.

— Но лишился мозгов хозяин, — добавило «Пежо».

— Ну, это теперь модно. Ездить, жить, пить, гулять, думать без мозгов. Это почти у всех так, — зашумели мертвые машины. — Отсюда все беды.

«В тему, — подумал я. — Зайду к ним как-нибудь еще. Пока пресс их окончательно не раздавил».

И пошел к электричке.   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №124. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".