Классный журнал

Иосиф
Райхельгауз

Будьте добры

Идеалы, которые всегда сияли передо мной

и наполняли меня радостью, —

это доброта, красота и истина.

Альберт Эйнштейн

Добрые не могут созидать:

они всегда начало конца.

Фридрих Ницше

Доброта не так однозначна, какой кажется при первом приближении. Проявить доброту и совершить добро — поступки разного свойства. А еще добро означает простое согласие с кем-то или чем-то. И если вначале кажется, что посыл добра от человека к человеку всегда позитивен, то при подробном рассмотрении это выглядит совсем не так.

Отец наказывает ребенка, который играл с огнем рядом с газовым баллоном. Наказывает, причиняя огорчения, страдания, а может, и боль. Но тем самым этот взрослый проявляет доброту по отношению к своим близким, уберегая дом от пожара и угрозы самой жизни.
 

А как оценить действия врача, который во имя спасения жизни пациента, причиняя страдание, ампутирует ему руку или ногу?

Доброта — одно из важнейших качеств человека, если не самое важное. Она важнее смелости, отваги, мужества, героизма и чего-то еще, за что награждают и присваивают почетные звания! Предложил бы парламентариям многих стран вместо огромного количества человеконенавистнических законов принять закон о звании «добрый человек»!

Простая доброта остается единственной возможностью сохранить планету от угрожающих ей сегодня попыток отобрать, изменить, уничтожить…

Делать для кого-то не потому, что он не может, а потому, что можешь ты.

В своем раннем одесском детстве я просыпался в шесть утра под гимн Советского Союза, звучащий из радиоточки, и сразу слышал: «Говорит Москва. Доброе утро, товарищи!» Вслед за чем: «Говорыть Кыив. Доброго ранку, друзи!» И папа, который к тому времени уже выходил на работу, почти всегда шутливо добавлял: «Ша, добраки! Говорит Одесса».

Не раз рассказывал, как мама меня за руку вела в детский сад, а я вдыхал угарный газ от автомобилей на улицах Одессы и фантазировал, как вырасту и у меня будет машина — буду ехать, буду подбирать детей, разных людей, cобак и кошек — мне это казалось огромным счастьем.

В силу профессии, а главное, в силу занимаемых в течение долгих лет должностей я не раз причинял людям страдания, поступал по отношению к ним недобро и даже жестоко, хотя нередко оказывалось, что это приносило счастье, а иногда во многом определяло смысл всей дальнейшей жизни.

Да и меня отчисляли из учебных заведений, лишали работы, отбирали созданные театры и проекты. Когда в юности выгнали из харьковского, а потом ленинградского института за профессиональную непригодность, я воспринял это как страшную беду и жизненную катастрофу, а спустя годы благодарил судьбу, что не поступил и не окончил эти вузы. В далекой ленинградской юности профессор Борис Вульфович Зон, имени которого давно никто и не упоминает, а тогда самый известный, самый великий, самый влиятельный человек, выгнал меня из театрального института. И я воспринимал это отчисление как огромное горе, беду и, конечно же, зло в мой адрес. Но оказалось, зло это в результате обернулось добром.

Я уехал в Москву, поступил и окончил ГИТИС у великих педагогов и стал тем, кем стал, и сделал то, что сделал. И мой учебник режиссуры, актерского мастерства, по которому учатся наши и зарубежные студенты, посвящен тому самому профессору Зону. И все представляется сейчас скорее добрым, чем злым.

Здесь нельзя не вспомнить мою прекрасную маму, которая прилетела, чтобы забрать отчисленного мальчика домой и там выхаживать и лелеять, тем самым проявляя естественную материнскую доброту. Но оставила семнадцатилетнего ребенка в Ленинграде, понимая, что, пройдя через непростые и даже злые испытания, я обрету ту профессию и те возможности, ради которых и уезжал из родной Одессы.

Оставшись в Одессе, я бы не научился тому, чему научился, и не было бы в моей жизни ни Ленинградского университета, ни Большого драматического театра, где можно было присутствовать на репетициях Товстоногова и ставить декорации для Юрского и Смоктуновского. И не случилось бы всего, что там случилось, очень тяжелого и одновременно прекрасного. А потом и вся следующая жизнь была бы другой.

Сложилось так, что я сам стал влиять на судьбы людей. Например, когда набирал студентов в ГИТИСе, ВГИКе, принимал или не принимал на работу в театр сотрудника, давал или не давал роль артисту, брал или не брал в постановку пьесу того или иного автора. Благодаря чему этот человек проявлялся в другой области. Надеюсь, мое «зло» становилось для кого-то добром.

Я очень хорошо знаю и чувствую, насколько растерзан и растерян человек в момент, когда выгоняют, разлучают с любимой работой, компанией, местом…

Вот почему после того, как стал руководителем достаточно большого и известного в Москве театра, узнав, что с должности главного режиссера Театра Советской Армии сняли моего старшего друга и педагога Леонида Хейфеца, я позвонил ему и предложил ставить в нашем театре. Леонид Ефимович до конца жизни напоминал об этом и был благодарен настолько, что каждый раз я чувствовал себя добрым и хорошим человеком, который должен эти качества в себе сохранять, подтверждать и развивать!

И, когда из Театра Станиславского уволили главного режиссера Александра Галибина, повторил тот же опыт — сказал, чтобы приходил и оформлялся на работу. И Галибин стал членом труппы, режиссером, педагогом моей мастерской ГИТИСа.

Я так разохотился, что, как только слышал, что где-то снимают худрука, главного режиссера или директора, приглашал их к себе. Казалось, да и сейчас кажется важным, чтобы творческий человек, коллега, мой товарищ пережили первый шок от такой жизненной встряски. В последний раз это случилось незадолго до того, как меня самого погнали из «Школы современной пьесы» после тридцати трех лет ее успешной работы. Позвал ставить Эдуарда Боякова, лишенного поста художественного руководителя МХАТа имени Горького, несмотря на то что у нас с ним отличные, а часто и противоположные взгляды на творчество, политику и даже религию.

Удивительно, что человек дающий — и это известно из наших бытовых проявлений, как, впрочем, и из библейских сюжетов, — получает часто гораздо большее удовлетворение, чем человек, принимающий добро. Оказывается, это огромное счастье — давать, огромное удовольствие. Доброта тебя утверждает, радует, дарит ничем не заменямое счастье жить. В то время как совершаемое тобой зло убивает.

Известнейший библейский сюжет повествует о моем тезке Иосифе и его братьях. Как любимый сын Якова был предан своими братьями. Как спустя годы Иосиф, став советником фараона и одним из влиятельнейших людей Египта, снова встретившись с братьями, простил их. Несмотря на причиненную боль и несправедливость, Иосиф помог братьям и их семьям, избрав не зло и отмщение, а доброту, милосердие и любовь.

Счастье — принимать и отдавать добро. В своей жизни я испытал это с самых юных, самых ранних лет: доброта от окружающих, от ситуаций, от мест, в которых бывал. Я получал самые разные дорогие подарки, предметы искусства, бесценные книги великих авторов, а главный подарок — счастье общего дела, совместного творчества и бесценного человеческого общения. И надеюсь, что таким дарителем добра случается быть и мне.
 

Когда я только начал работать в «Современнике», Олег Палыч Табаков позвал нас, совсем молодых артистов и режиссеров, преподавать в своей мастерской. Это была первая моя педагогическая работа, первый серьезный педагогический опыт. Но, может быть, главный опыт, который я тогда получил, был в том, как руководитель мастерской Олег Табаков вел себя со студентами. Он становился для них буквально папой и мамой, проявляя по отношению к каждому бесконечное добро. Постоянно кормил, угощал, приносил какие-то вещи. Замечал, у кого там прохудились ботинки, и тихонечко то ли денег давал на новые, то ли просто покупал эту самую обувь.

Я слышал рассказы его однокурсника Валентина Гафта об их послевоенном голодном детстве и жизни в общежитии Школы-студии МХАТа. О том, как Табаков прятал еду под матрасом, потому что боялся остаться голодным. И сознание того, что кто-то хочет есть, осталось у Олег Палыча на всю жизнь. И это тогда меня поразило и научило на всю жизнь: вот так помогать, чтобы не слышали и не видели. И еще эпизод о добре и расплате в буквальном смысле.

Как-то я вышел из «Современника», который тогда был на площади Маяковского, чтобы идти домой в общежитие на Манежной. А значит, надо пройти всю Тверскую улицу. И тут из театра выезжает Олег Палыч на своей белоснежной «Волге» и предлагает подвезти. Я сел, о чем-то задумался и даже не заметил, как подъехали на мою Манежную улицу. Совершенно автоматически, забыв, что меня везет Табаков, достал, не помню, рубль или три, протянул Табакову, понял, что делаю что-то не то и говорю: «Простите, дорогой». А он не отдает деньги и отвечает: «Да нет, ничего страшного, я сделал доброе дело — ты заплатил. Я, может, эти деньги отдам тем, кому они нужнее. Например, нашим студентам». Такой вот урок осмысленной доброты.

Когда я начал руководить режиссерской и актерской мастерскими, не раз старался следовать этим урокам Табакова. Горжусь коллегами, работавшими на кафедре режиссуры ГИТИСа, которые не получали заработную плату, а перечисляли ее в фонды помощи студентам. Чтобы каша в студенческой столовой была бесплатной.

Добрые либо недобрые проявления составляют, пожалуй, главное содержание не только жизни частной, бытовой, но и государственной, где на самом высоком уровне принимаются решения, призванные людям помочь, диктуемые самыми благими намерениями, но, к сожалению, дающие иногда обратный эффект.

Известный факт, когда Михаил Сергеевич Горбачев, объявивший гласность и перестройку, свободу читать что хочешь, смотреть что хочешь, говорить что хочешь, открывший границы и подаривший надежды, решил победить одно из главных российских зол — алкоголизм… И началась кампания! И были вырублены тысячи гектаров виноградников и уничтожена целая отрасль пищевой промышленности, нанесен удар по экономике, и… А хотел Михаил Сергеевич как лучше, хотел добра!

В нашем театре с момента его основания и вплоть до разгрома существовал попечительский совет. Это десять—двенадцать бизнесменов, помогавших в меру своих возможностей, а главное, желаний выпускать дорогостоящие спектакли, приглашать к их созданию выдающихся режиссёров, сценографов, композиторов, авторов, изготавливать сложные, затратные декорации и костюмы… Члены попечительского совета с удовольствием принимали благодарность зрителей, долго не отпускавших любимых артистов после премьерных поклонов. Я видел и понимал, насколько счастливы те, кто вложил в театр собственные заработанные трудом и талантом деньги, чтобы помочь создать произведения, несущие радость и добро.

Председателем попечительского совета был Анатолий Борисович Чубайс, который, несмотря на круглосуточную занятость на высших государственных должностях, находил время и возможность вникать в самые конкретные и практические вопросы работы театра, совершая тем самым огромной доброты и великодушия поступок в адрес зрителей, заполняющих ежедневно наши залы.

Я как-то спросил Чубайса:

— Анатолий Борисович, до того как вы и ваше правительство пришли к власти, в стране была плановая экономика, квартиры принадлежали государству, машину можно было купить только по решению профсоюза. Вы разрешили частную собственность, провели приватизацию квартир и много чего доброго совершили в адрес наших людей. Почему же они вас так не любят и вашей фамилией называют домашних животных?

Ответ Чубайса мне кажется очень уместным для темы, о которой мы сейчас говорим.

— Да, — ответил Анатолий Борисович. — Вернули право владеть землей тем, кто на ней трудится, производства разрешили выкупать и эксплуатировать инженерам и рабочим. Отдали в собственность квартиры, магазины, мелкие и крупные предприятия. Много чего хорошего делали… Но с точки зрения людей сделали несправедливо!

Справедливость оказалась важнее добра.

Еще несколько слов о моей маме. Удивительно доброй, совершенно непоказушной, искренней до смешных, даже фарсовых проявлений.

У нас была родственница тетя Циля, мамина двоюродная сестра. Она родилась хромой. Мама, встречаясь ней, тоже прихрамывала на одну ногу. Я сначала думал, что это кажется: «Мама, ты что, когда с Цилей ходишь, хромаешь?» А она говорит: «Я чувствую, что ей неловко, стыдно, и тоже хромаю». Для меня как режиссера это сцена в жанре трагифарса. А по-человечески — глубочайшее проявление доброты и сочувствия к другому.

Из разных источников знаю, как автор знаменитой «Гренады» Михаил Аркадьевич Светлов предложил студентам поэтического семинара Литинститута написать стихи на тему доброты. И даже продиктовал строчку, которая могла бы войти в их сочинения: «Добро должно быть с кулаками»! Студенты, молодые поэты, выполнили задание мастера… И появилось несколько разных по таланту стихотворений, цитирующих эту строку.

Среди слушателей был двадцатидвухлетний Евгений Евтушенко, который, взяв строку Светлова как эпиграф, написал стихи о добре, названные «Злость»! Сочинение пятьдесят пятого года, но и сегодня эти строки выражают для меня главное и непримиримое чувство отторжения любого зла, в какие бы одежды оно ни рядилось и какие бы временные победы ни одерживало над добром:

«Мне говорят,

качая головой:

“Ты подобрел бы.

Ты какой-то злой”.

Я добрый был.

Недолго это было.

Меня ломала жизнь

и в зубы била.

Я жил

подобно глупому щенку.

Ударят —

вновь я подставлял щеку.

Хвост благодушья,

чтобы злей я был,

одним ударом

кто-то отрубил!

И я вам расскажу сейчас

о злости,

о злости той,

с которой ходят в гости,

и разговоры

чинные ведут,

и щипчиками

сахар в чай кладут.

Когда вы предлагаете

мне чаю,

я не скучаю —

я вас изучаю,

из блюдечка

я чай смиренно пью

и, когти пряча,

руку подаю.

И я вам расскажу еще

о злости...

Когда перед собраньем шепчут:

“Бросьте!..

Вы молодой,

и лучше вы пишите,

а в драку лезть

покамест не спешите”, —

то я не уступаю

ни черта!

Быть злым к неправде —

это доброта.

Предупреждаю вас:

я не излился.

И знайте —

я надолго разозлился.

И нету во мне

робости былой.

И —

интересно жить,

когда ты злой!»   



Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №124. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".