Классный журнал

Виктор
Ерофеев

«Мы живем в странное время, похожее на оттепель…»

Наша общая тяга к коллективизму плодит бессчетное количество самых разнообразных коллекций, которые со временем выстраиваются в колонны направлений. Они кажутся вечными, но исчезают навсегда. Вот — передвижники. Самые устойчивые коллекционеры народных страданий, превратившиеся в символ русского искусства. Как же неожиданно прогорела эта коллекция, оставив скелеты добрых помыслов!

Мы все привыкли к разговорам об оттепели пятидесятых годов, и мало кто знает, что Дмитрий Мережковский обнаружил явление оттепели (см. название) под занавес реакционного правления Александра Третьего. Что это — глупость или прозрение?

В тысяча восемьсот девяносто третьем году в глубокой по смыслу полемической брошюре «О причине упадка и о новых течениях современной русской литературы» он первым возвестил о новых временах в русском искусстве и оказался прав. Оттаяла не политика, а возможность не только художникам, но и всему обществу увидеть иную реальность.

Передвижники сами вырыли себе могилу. Придя на смену художникам-академистам, против которых они так мужественно восставали, они, в свою очередь, к концу девятнадцатого века превратились в косную академическую секту, диктующую молодым художникам законы социального нравоучительства. Но время утилитарного искусства истекло. В той же брошюре Мережковский зло описал назидательную картину одного из лидеров передвижников:

«…Пьяница, должно быть, мастеровой, с угрожающим видом и поднятыми кулаками стоит на пороге кабака. Он хочет войти, но женщина с растрепанными волосами и неестественно трагическим лицом, вероятно, жена мастерового, не пускает мужа. Дико забросив голову… она всем телом своим закрывает дверь кабака. К довершению условного трагизма за лохмотья несчастной матери цепляется испуганный ребенок и умоляющим взором смотрит на жестокосердного отца. Картина была прескверно написана, с пренебрежением к технике, какими-то мертвыми, деревянными красками. Но публика перед нею останавливалась: на лицах интеллигентных дам было видно сочувствие. Говорили по-французски о страданиях нашего бедного народа, о пьянстве, объясняли тенденцию художника. Общедоступный, банальный трагизм оказывал свое вечное действие на толпу».

Вот он, мощный удар по передвижникам (речь, кстати, шла конкретно о картине Владимира Маковского «Не пущу!» 1892) с их «мертвыми, деревянными красками», ну а разве дамы не правы?

Нет, как всегда, дамы правы, однако заботу о «банальном трагизме» уже в девяностые годы девятнадцатого века взяли на себя русские политэкономисты. Забота перешла из рук художников (вообще искусства) в руки профессионалов. Возникла целая коллекция революционеров! «Развитие капитализма в России» (название первой книги Ленина) шло такими бурными темпами, что оно не могло не породить новую экономическую реальность. Россия проснулась — вместе с ней проснулось и новое искусство. Про революционеров я не говорю — они, разумеется, тоже проснулись.

Уступая профессионалам (в основном марксистам) право говорить о бедах народа (Струве, Плеханов, Ленин), искусство, как и много позже, в пятидесятые годы века двадцатого, нашло себе нового кумира — красоту.

Помните у Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт»?

Когда в вечных сумерках нет возможности выразиться социальным наукам, поэт говорит за всех, от философов до гинекологов.

Но лучше бы поэту не выходить за рамки поэзии, а в этих рамках найти себя.

То же самое скажу и об искусстве. Передвижники были больше, чем художники, они были плакальщиками и бунтарями — и поэтому в конце концов стали меньше, чем художники. Весь пафос ушел в свисток.

Но в красоте искусства, пришедшего на смену передвижникам, отразилось не только торжество оттепели (вполне краткой в исторической перспективе благодаря тому же Ленину). Это было бы слишком просто!

Новое искусство состоялось еще и потому, что услышало подземные толчки будущего. Оно, если хотите, интуитивно распознало тех самых хтонических большевиков… Этим объясняется направление молодой художественной смены конца девятнадцатого века: она сделала прямо противоположное тому, что предлагали передвижники.

Те звали к переменам. Новые художники, организовавшись в группу «Мир искусства» (так же назывался их программный журнал), работали скорее на умиротворение будущего, «заговаривая» возможную беду, обращая внимание на радостные стороны самой жизни, на скромную (или не очень) эйфорию бытия.

Они тоже болели за народ, но, что называется, не в рабочем порядке. Бывали, конечно, исключения (к примеру, Серов с его картиной - — ротестом против «Кровавого воскресенья»). Но в целом своим творчеством они говорили: вы только посмотрите, какие лица, какие цветы, какие дети, какие девушки, какие краски, какое освещение, наконец, посмотрите, какая любовь, какой секс, проснитесь и пойте!

Они утоляли чувства, а не гнев.

Но их искусство — всех их — было бы невозможно без мощной подсказки, летевшей из Франции. Они сами по себе избавились от гнева нравственной цензуры, но в поисках стиля все-таки оттолкнулись от тех, кто шел впереди них. Париж тех лет не нынешний Париж. Он и сейчас волнует меня (включаю личный момент), но скорее своей историей, своими уже случившимися художественными триумфами.

Когда наши мирискусники освобождались от передвижничества, им нужны были — на первых порах — костыли. Прекрасные костыли в виде импрессионизма и символизма их ждали во Франции. Это не значит, что они — импортеры и имитаторы. Русские впечатления не французские impressions. Мы всегда были погружены в свои представления о жизни и смерти, любви и красоте — у нас своя философия жизни. Но без Франции в тот момент было бы трудно работать Серову, Коровину, Леониду Пастернаку — всем тем, чьи работы вы найдете в сказочной коллекции русского Серебряного века.
 

Мирискусники не «заговорили» будущее. Будущее отнеслось к ним немилосердно. Но они успели создать свой «мир», в который так замечательно погружаться и сейчас.

А кроме того, они сделали то же самое, что сделали французы для них: они открыли дорогу русскому авангарду, который дошел до самых высот искусства двадцатого века и спустился, вместе с тем, в подземелье черного квадрата.

Мир им, этим нашим мирискусникам! Спасибо Бенуа и Дягилеву, спасибо всем тогдашним спонсорам, что дали им самовыразиться. Каждый из нас по-разному относится к талантам того или иного художника «Мира искусства». Это индивидуальный выбор, а историческая благодарность их коллекции — наш долг и наше счастье. 


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №123. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".