Классный журнал

Павел
Астахов

Лупы, линзы и другие увеличилки

Лучше всех мое хобби когда‑то охарактеризовал спецкор «Коммерсанта», который готовил интервью со мной для легендарного приложения «Автопилот».

Поскольку ничего лучше я точно не придумал с тех пор, пользуюсь его определением: «Увлечение адвоката Павла Астахова увеличительными приборами — это профессиональная реакция на слепоту Фемиды!»

Так что моя коллекция луп, линз и прочих «увеличилок» — чисто профессиональная деформация. Послушайте и сделайте выводы сами…

Знакомство

Первая встреча с увеличительным стеклом у многих пацанов происходит в раннем детстве, когда с первыми лучами весеннего солнца во дворах появляются стайки мальчишек, увлеченно следящих за тем, как собранный в тугой пучок солнечный свет медленно ползет по свежевыкрашенной лавочке, оставляя обугленную надпись типа «Маша + Вова = …». Обладатель волшебного стекла, с помощью которого пишется летопись нашего двора на всем, что подчиняется такому выжиганию, уподобляется «королю двора» и вызывает лишь восхищение и тихую зависть.

Для выжигания мы использовали, как правило, стекла из разобранных оптических приборов: детских проекторов слайдов или диафильмов, старых сломанных биноклей и подзорных труб. Правда, стеклышки там были чаще всего маленькие и не очень пузатые. А, как нам стало известно опытным путем, чем пузатее была линза, тем ярче бил через нее луч и тем быстрее он прожигал все, на что направлялся.

Однажды в погоне за мощным и крутым приспособлением я посягнул на святая святых — отцовский фотоувеличитель импортного производства. Вот где был настоящий клад из крупных, весьма внушительных пузатых стекол! Я был практически королем нашего двора, пока сын врачихи из соседнего с моим домом не принес стянутую у мамаши какую‑то специальную медицинскую лупу с ручкой. Мы даже устраивали соревнования: кто быстрее подожжет газету или проделает дырку в расческе. Особенно клево было плавить целлулоидные расчески и шарики от пинг‑понга. Не говоря уже о девчачьих куклах и особенно краснощеких и краснобоких неваляшках, которые в те славные времена всегда штамповались из целлулоида. При удачном поджоге с помощью концентрированного солнечного света можно было не просто проплавить такую игрушку, но и запустить процесс обвального разрушения ее целлулоидной структуры, издающей шипение и желтый едкий дым. Мы втягивали его ноздрями и кашляли, пуская слезы и сопли. Ради такого триумфа не жалко было и родительский фотоувеличитель разобрать.

В то время мы еще не изучали физику и не могли объяснить, как солнечный свет преобразуется в раскаленный луч, совершая все эти метаморфозы. Но мы точно знали, что все дело именно в магическом выпуклом стекле и, чем круче оно изогнуто, тем успех будет значительнее. Видимо, первые оптические опыты и эффект этих превращений оставили настолько яркий отпечаток в детской памяти, что, уже будучи взрослым человеком, я невольно залюбовался линзами и лупами, увиденными в сувенирной лавке далекой и прекрасной Испании…

Стекло из Толедо

В середине тех самых «проклятых девяностых» я получил интересное предложение поработать в Испании. Деятельность была по профилю моей адвокатской профессии, и мы с супругой отправились в красивейшую страну конкистадоров, матадоров и тореадоров. Работая в Мадриде, мы узнали много интересного. Например, то, что зимней столицей Испании называют Сеговию, где проводят холодное время года короли и королевы, а настоящей исторической и самой древней столицей Иберийского королевства долгое время был город Толедо, запомнившийся не только своими искусными мастерами живописи, керамики, металлообработки и золотой чеканки, но и величайшей терпимостью по отношению к другим культурам и вероисповеданиям. Шутка ли сказать, что в самые суровые времена восьмисотлетнего арабского владычества в столице оккупированной Иберии спокойно проживали христиане. А в самые мрачные дни испанской инквизиции в ней так же мирно укрывались и даже процветали еврейские ювелиры и ремесленники с лавочниками. Неудивительно, что именно в эти годы были созданы лучшие образцы холодного оружия стиля дамаскин и ювелирные шедевры чеканки золотой нитью по черненому металлу.

В этом загадочном, наполненном историей месте мой глаз среди множества шкатулок, картин, доспехов и кинжалов зацепил изящную узорчатую ручку, которая заканчивалась круглым металлическим обручем, охватывающим знакомую с детства выпуклую стекляшку.

«Вот она, лупа самого Великого инквизитора Томаса де Торквемады!» — воскликнул я. И естественно, тут же не торгуясь купил ее. Не имело значения, что создана она была лет на четыреста позже, чем жгли на инквизиторских кострах еретиков и иноверцев, для меня она так и осталась Лупой Великого магистра. В моей испанской части коллекции луп, линз и стекол есть несколько десятков очень разных экземпляров. С каждым из них связана своя история.

Вообще Испания щедро одарила меня и мою фантазию прекрасными образцами всевозможных увеличительных стекол. За долгое знакомство с ее великой историей и великими мастерами у меня набралась весьма значительная коллекция великолепных стекол. Мне несказанно повезло прикоснуться к творчеству и ремеслу удивительного ювелира Мануэля Карреры, продолжателя великой династии «Каррера и Каррера». Узнав о моем увлечении коллекционированием увеличительных стекол, благообразный Мануэль в самом начале нашего знакомства подарил мне миниатюрную, размером с ключик от шкатулки, золотую лупу со стеклышком диаметром всего один сантиметр. А уже через многие годы нашей дружбы, поездок в гости друг к другу, выставок и множества совместных праздников в день моего сорокапятилетнего юбилея он изготовил и вручил мне настоящий шедевр.

Представьте себе линзу диаметром десять сантиметров, которую изящно обхватила обручем тонких ловких рук и держит над головой стройная обнаженная одалиска. Тончайшая работа в стиле мастера Карреры из всемирно известного «матового золота» размером двадцать сантиметров. Но самое интересное и приятное в этом шедевре легендарного ювелира состоит в том, что создавал его он, вдохновленный образом моей любимой жены. В чем и признался мне. Хотя ему повезло меньше и он не смог отливать, что называется, с натуры, но могу подтвердить, что скульптор он, как и ювелир, действительно выдающийся.

Французский связной

Регулярно пополняя свою коллекцию в любых возможных, а порою и совсем неожиданных местах, я вдруг однажды осознал, что еще ни разу не встретил такого же увлеченного собирателя «увеличилок». Как только я об этом задумался, так сразу же и попался на моем пути интересный магазин оптики на юге Франции. Помимо коллекции очков и оправ возле одной из стен расположился стеллаж с различными оптическими приборами и приспособлениями: от моноклей разных марок и эпох до увеличителей и проекторов. Было среди них и полтора десятка луп. Я облюбовал несколько весьма импозантных экземпляров и обратился к продавцу с просьбой показать мне их поближе и назвать цену. В ответ он как‑то очень невежливо рассмеялся и крикнул кому‑то вглубь магазина, откуда тут же появился весьма пожилой француз в жилетке и очках. Он вышел из‑за прилавка и с крайне недовольным видом поверх очков зыркнул в мою сторону. Пожевал губами невидимую жвачку и молча вопросительно кивнул: «Что нужно?» По крайней мере, так я понял его жест. К тому времени я довольно сносно мог общаться на французском, так как уже пару лет сотрудничал с моими парижскими коллегами‑адвокатами и даже был зачислен в ассоциированные члены Парижской адвокатской палаты.

Я задал ему весьма простой вопрос:

— Месье, могу я приобрести некоторые из ваших увеличительных стекол?

Старик молча посмотрел на меня, опять пожевал что‑то невидимое одними губами, развернулся и, не вытаскивая рук из кармашков своей жилетки, молча двинулся обратно за прилавок.

— Месье, простите. Я хочу купить ваши лупы. Назовите цену!

Не оборачиваясь и не останавливаясь, француз буркнул через плечо:

— Impossible! Рas  vendre!

И он исчез в недрах магазина. Эхом ему отозвалось сразу три голоса продавцов, наблюдавших за нашим диалогом, если его так можно назвать. Они смеялись. Они даже не сдерживали себя, будто я был не покупателем, зашедшим в магазин, а клоуном в рыжем парике с напудренной рожей и красным носом. Меня это оскорбило, и я грозно двинулся на них:

— Как вы смеете?! Что смешного?!

— Нет, нет, месье, не обижайтесь! Просто наш хозяин очень дорожит своей коллекцией, которую он собирал всю жизнь. Он ее выставил для показа, а вовсе не для продажи. И вот вы первый, кто вдруг предлагает купить ее. Это весьма забавно, — наперебой объясняли они.

— Понимаю.

Я как коллекционер отлично понимал его. И все же он мог бы быть повежливее. Но я как истовый собиратель луп не отступал:

— Дело в том, что я тоже коллекционирую увеличительные стекла. Не приборы, а только лупы и линзы.

— Ах, вот оно что… Момент!

Один из продавцов поспешил за хозяином, и через несколько секунд он вновь появился передо мной. «Коллега» опять пожевал губами и выдавил из себя всего две буквы:

— Eh?!

Что по‑русски означает грубоватое: «Ну?!»

— Месье, я имею честь быть, как и вы, коллекционером увеличительных приборов. Точнее, я только стекла собираю, — начал я снова свою атаку.

— Eh?! — снова промычал мой французский собрат по хобби.

— Поэтому я обратил внимание на выставленные экземпляры и заинтересовался, нельзя ли их купить, — невозмутимо продолжал я, стараясь не звездануть его каким‑нибудь его же увеличителем по лысой башке.

— Э! Э! — отрицательно помотал головой ставший надоедать мне своим грубым упрямством дед.

— Ну почему, месье, вы даже не хотите обсудить со мной цену? А я готов очень хорошо заплатить за ваши линзы…

— Послушайте меня, молодой человек! — вдруг взвизгнул французский коллекционер. Далее он разразился длинной тирадой, из которой я понял следующее…

Этот старикан собирал свою коллекцию всю свою французскую жизнь в этом забытом Богом и людьми южном городишке для того, чтобы наконец выставить ее в магазинчике, которым владел его папа, и папа его папы, и, возможно, мама его мамы, и ее мама, короче, в своей семейной лавке. А для чего, спрашивается, он здесь выставил собранный в его семье хлам в виде приборов и стекла? Точно не для того, чтобы наглые русские нувориши приезжали на его родину и вламывались в его магазин со своими дурными манерами, предлагая безумные деньги за собранную им коллекцию…

Положим, с «безумными деньгами» он точно слегка загнул, поскольку я еще не успел ничего предложить, да и вообще к этому моменту желание что‑либо получить из его коллекции у меня совершенно пропало. Я улыбнулся широкой русской улыбкой и, слегка постучав пальцем по лбу (своему, конечно), сказал гениальную фразу, услышанную когда‑то в стенах Высшей школы КГБ СССР имени Дзержинского…

Заместитель начальника контрразведывательного факультета ВШ КГБ, на котором я учился в восьмидесятых годах, в прошлом был разведчиком и работал во Франции. Он блестяще владел французским, и мы, молодые слушатели, естественно, при возможности расспрашивали его о тех выражениях и словечках, которыми владеют французы, но которым не учат наши академические учителя. И вот что сказал нам ветеран Второй службы:

— Товарищи слушатели, вы можете овладеть прекрасным языком Бальзака, Дюма и Вольтера, но, если вы не знаете, как «послать» или хорошенько выругать какого‑нибудь наглого лягушатника, то грош вам цена как разведчику! Итак, если вас достанет какой‑нибудь картавый любитель устриц, скажите ему просто: «Homme du con!» Что означает по‑русски «м…дак».

…Так я и сказал. Повисла тишина, а затем раздался хохот тех веселых продавцов, что совсем недавно потешались надо мной. На этот раз они покатывались от хохота над хозяином. Я видел лишь его багровую физиономию и открытый от удивления рот, наконец переставший бессмысленно жевать воздух. Меня это вполне удовлетворило, и я спокойно и гордо вышел из лавки. Вот пусть и живет теперь с осознанием того, кем его считают, и со своей коллекцией. Стоило ли всю жизнь ее собирать?!

Тем не менее моя грубость была вознаграждена самым необычным образом, поскольку в течение пары последующих лет моя коллекция стала пополняться именно французскими лупами. Мне дарили линзы в форме Эйфелевой башни, подвесную лупу из Лувра, прямоугольную «подстрочную» лупу от главного редактора крупнейшего парижского издательства СEUL, напольную лупу от сети отелей «Фукетс Барьер» и венец этой серии — лупу начала двадцатого века в виде глаза от Hermes, выкупленную моим знакомым на аукционе специально для меня.

Британское стекло

Путешествуя по Туманному Альбиону, в Британии, Шотландии и Ирландии, я смог серьезно пополнить свою коллекцию уникальными стеклами. Прежде всего надо отметить, что британцы весьма скаредны и даже стекляшки умудряются продавать за баснословные деньги. Во время лондонской Олимпиады две тысячи двенадцатого года я выторговал несколько увеличительных стекол на барахолке в центре столицы, и никто из продавцов не уступал ниже пятидесяти фунтов за штуку. Но коллекционирование — опасная страсть и часто опустошала мой карман в погоне за новым интересным экземпляром. Так произошло и в далеком городке Саутгемптоне, куда мы отправились еще раньше, в две тысячи четвертом году, чтобы на совершенно новеньком теплоходе‑гиганте Queen Mary 2 (он в два раза больше, чем «Титаник», созданный в начале двадцатого века на этой же верфи) отправиться в плавание до олимпийской столицы — Афин — и там принять участие в открытии Игр. Едва сев на корабль всей семьей, мы обнаружили на центральной палубе интересный магазинчик, где предлагались необычные артефакты, связанные с историей мореплавания Великой Британии: книги, бумаги, личные вещи разных морских офицеров и капитанов, даже их эполеты и знаки отличия.

Мое внимание привлекли два объекта: подзорная труба и лупа для изучения навигационных карт. Трубу за большой размер и такую же непомерную цену я отверг сразу, а вот линзой заинтересовался. Она действительно была необычной. В металлическое кольцо диаметром пять и высотой два с половиной сантиметра (хотя наверняка все ее размеры определялись в дюймах) сверху и снизу были вставлены две линзы, которые давали прекрасное увеличение и вид, если проводить этим прибором по поверхности карты, даже не отрываясь от нее. Мало того, эти оба стекла были зафиксированы с двух сторон ввинчивающимися по внутренней резьбе кольцами‑фиксаторами. Но главным в этой конструкции была не ее сложность и необычность, а то, что вся резьба была запачкана синими чернилами, которые протекли и засохли на ней. Продавец пояснил:

— Это настоящие чернила, которыми пользовался в конце восемнадцатого века капитан корабля Queen Elizabeth, которому и принадлежала эта лупа.

— Неужели те самые чернила? — недоверчиво спросил я.

— Не сомневайтесь! Они самые, — внушительно кивнул продавец антиквариата.

Ко всему прочему оказалось, что по внешнему ободку лупа расписана вручную каким‑то необыкновенным способом старинной британской росписи. Угадать ее в нескольких золотых веточках, завившихся вокруг стекол, было возможно только настоящему знатоку или эксперту, поэтому я поверил на слово и все же раскошелился. Наш туристический бюджет заметно претерпел от этой покупки, но в итоге никто из нас об этом не пожалел.

Теперь древнебританские аутентичные чернила иногда пачкают мои пальцы, и я воображаю себя не то Фрэнсисом Дрейком, не то адмиралом Горацио Нельсоном.

Украденные стекла

В современной истории России и СССР, пожалуй, всего два великих политика наиболее достойно несли звание главного дипломата страны. Это товарищ Андрей Андреевич Громыко и господин Сергей Викторович Лавров. С первым я был лично не знаком, а второго имею честь хорошо знать. Мы не только регулярно встречались на государственных мероприятиях, но даже вместе летали на переговоры к первому чернокожему президенту США Бараку Обаме и его госсекретарю Хиллари Клинтон.

Однажды, зайдя в кабинет Сергея Викторовича, я увидел на его столе то, что меня заворожило и чрезвычайно увлекло. Это была вовсе не шифрограмма из нашего посольства в Вашингтоне и не ждущая подписи нота протеста в адрес наглых британцев. В специальном канцелярском стакане на столе министра иностранных дел России красовалась великолепная лупа с ручкой, отделанной кожей нильского аллигатора черного цвета. Ее созерцание было выше моих коллекционерских сил. Я присел за столик и, чуть подавшись вперед, проникновенно (насколько вообще мог) сказал:

— Сергей Викторович, простите меня, но я не могу вам соврать и хочу признаться в совершении страшного поступка.

— Что случилось, Павел Алексеевич? — всерьез насторожился министр.

— Я решился на кражу из вашего кабинета! — признался я.

— Вот как?! Что же вы решили украсть? — чуть прищурившись подыграл мне великолепный дипломат Лавров.

— Лупу с вашего стола.

— Ах, вот оно что… Ну что ж, она действительно достойна того, чтобы из‑за нее пойти на преступление. Но, Павел Алексеевич, я лишу вас такого удовольствия… Я вам ее сам отдаю. Добровольно, безвозмездно и, как там у вас говорят, находясь в ясном сознании и доброй памяти.

Отказать великому дипломату было выше моих сил…

Однако, празднуя и ликуя, пребывая в восторге от своего первого коллекционно‑клептоманского успеха, я не остановился и повторил этот трюк с другим министром.

В бытность министром культуры Михаил Ефимович Швыдкой иногда прибегал к моей профессиональной помощи и даже доверял выступать его представителем в суде. Однажды я зашел к нему в Малый Гнездниковский переулок и в кабинете на столе увидел подлинный шедевр. И вовсе не яйца Фаберже и не картины из коллекции Дрезденского музея, приготовленные для отправки обратно на родину. В центре стола министра культуры лежала крупная лупа в форме красного медного рака, обхватившего своими громадными клешнями стекло линзы. Естественно, я присел возле стола и, наклонившись слегка вперед (ведь так уже сработало с Сергеем Викторовичем Лавровым), вкрадчиво заметил, что вид этого предмета вынуждает меня пойти на противоправные действия, как настоящего коллекционера. На что Михаил Швыдкой, рассмеявшись с радостью отдал мне лупу добровольно. Но самое забавное состоит в том, что буквально через месяц на свой очередной день рождения от своего старшего товарища по адвокатуре я получил точно такую же ракообразную лупу. Теперь у меня их пара, и они действительно украшают мою коллекцию.

Но если вы думаете, что два «преступления» не порождают следующее, то вы ошибаетесь! Законы жанра безжалостны и беспощадны. «Клювик увяз — всей птичке пропасть» — так говорит мудрый русский народный фольклор. Едва оправившись от двух налетов на кабинеты высоких руководителей с захватом их орудий производства, а все‑таки письменные принадлежности у людей умственного труда и государственных мужей стоит относить именно к этой категории, я встретился по служебной необходимости с президентом России. В тот момент этот пост занимал мой коллега, прекрасный юрист Дмитрий Анатольевич Медведев. Во время нашей встречи мой хищный взгляд обнаружил лишь малый кончик, торчащий из глубокого канцелярского стакана на столе главы государства, пластиковой лупы. Но этого было вполне достаточно, чтобы в конце разговора я «напал» на него и выпросил этот увеличительный прибор. Я вновь чуть наклонился вперед и… Дмитрий Анатольевич лишь удивился такому необычному моему хобби и с охотой, как мне показалось, протянул достаточно простую пластиковую лупу черного цвета.

— Тем более недавно у вас, Павел Алексеевич, был день рождения. Пусть будет подарок от меня, — дружески улыбнулся президент Медведев.

— Надеюсь, ФСО меня выпустит с таким ценным подарком?! — пошутил я в ответ.

Вот и получается, что по‑любому «Бог троицу любит» и третьей лупе от верховной исполнительной власти суждено было пополнить мою коллекцию.

Незалежна булава

Однако «властные» лупы бывают не только в России. Во времена нашей дружбы с Украиной мне довелось несколько раз бывать в Киеве и встречаться с многими политиками, президентом Леонидом Даниловичем Кучмой, депутатами Рады, прокурорами и судьями. Даже Владимира Зеленского дважды видел, и оба раза — в качестве ведущего празднично‑застольного мероприятия. И вот в очередной приезд, узнав каким‑то образом о моем увлечении, один из руководителей судебной системы Украины вручил мне полуметровую серебряную булаву или, вернее, скипетр, увенчанный венком из колосьев, обрамляющих линзу диаметром пятнадцать сантиметров. Сопроводил он это высокопарными словами о том, что «лупа незалежности» — всем лупам лупа! И добавил, что это подарок от Верховного суда, который через такую увеличительную «булаву» внимательно следит за законностью и порядком в стране. Это и по сей день самый большой экземпляр моей коллекции. И я часто думаю о том, что, возможно, из‑за того, что эту «самую‑самую лупу незалежности» мне презентовали, а сами лишились ее, они стали такими слепыми и близорукими…

Спустя некоторое время в моей коллекции появилась линза (без оправы и ручки) от несколько иного рода «властной структуры». Как известно, в Италии до того, как она стала республикой, царствовали и правили знатные кланы. Наиболее известные — Медичи и Строцци. История утверждает, что Медичи, чья фамилия прямо и переводится как «врачи», рвались к трону не выбирая средств и чаще других применяли свои профессиональные приемы в борьбе за власть, а именно травили всеми возможными ядами, которые сами и изобретали, всех своих конкурентов. Дорвавшись до бразд правления, они правили в течение трехсот лет и постепенно все вымерли, не оставив наследников. Поэтому, если кто‑то сегодня где‑то назовется Медичи, то, скорее всего, это самозванец. А вот предыдущие правители Флоренции, семейство Строцци, по‑прежнему живут и процветают. Так сложилась наша судьба, что мы пересеклись в начале девяностых годов, подружились, а потом и породнились определенным образом. Мой младший сын считается крестником семьи Гуичардини‑Строцци. Ко всему прочему, он же был важным участником венчания двух принцесс — наследниц семьи Строцци и нес икону Спасителя во время брачной церемонии во Флоренции принцессы Натальи, а чуть позже — и принцессы Ирины. Таким образом, как уверен мой младшенький, он «вошел в историю Италии». Не знаю, как там с историей Италии, но в историю моей коллекции луп и линз семья Строцци точно вошла. На память о нашем долгом знакомстве и дружбе с учетом моих коллекционных интересов глава семьи Джироламо Строцци специально поручил изготовить большую и очень выпуклую линзу без оправы, на которой сверху нанесен их фамильный герб. Так что если ты кладешь это стекло на любую карту, план или документ, то он неизбежно становится во много раз крупнее и при этом почти автоматически попадает под «корону Строцци».

Квадратура круга

До момента, пока я не встретил увеличительное стекло совершенно не классической формы, то есть не круглое, какой должна быть лупа, а прямоугольное, я бы в жизни не подумал, что такое вообще возможно. Однако, приобретя в качестве «уникального экспоната» прямоугольную лупу в Испании, через непродолжительное время я наткнулся еще на одну во Франции, а затем еще и еще. Со всего мира ко мне стеклось уже более десятка совершенно не классических, не круглых луп и линз. Мне в этой связи вспоминается только армейский анекдот о прапорщике, который требовал «круглое носить, а квадратное катать». Видимо, такие вот стеклодувы, типа этого прапорщика, и надули нам луп, которые катать невозможно, да и представить сложно.

Фауна стекол

В моей коллекции стали появляться животные. Естественно, не чучела с «увеличилками» в лапах и не домашние питомцы с лупами на ошейниках, а вполне милые разнообразные зверушки. Первой открыла счет очень необычная бронзовая обезьянка. Это случилось в начале двухтысячных годов, когда мой старший коллега адвокат Михаил Васильевич Бурмистров, к тому моменту еще не начавший собирать свою знаменитую коллекцию открывалок, привез мне из командировки антикварную немецкую лупу‑мартышку. Как он рассказал, эта мартышка, датируемая началом девятнадцатого века, стояла на полочке антикварной лавки в Германии, где он ее заметил, купил и решил подарить мне. Как вы думаете, в каком месте у этой обезьянки находилась линза?..

Мастер, создавший этот без преувеличения шедевр, видимо, размышлял над двумя вопросами. Первый: за какую часть тела удобнее держать мартышку? И второй: в какую часть ее тела должна быть вставлена стекляшка?

Уверяю вас, если вы на минуту представите себя на месте мастера, то удивитесь, как много вариантов могло бы быть — от самых безобидных до самых экстравагантных! Итак, мастер бронзовых дел остановился на том, что металлическую мартышку, как, впрочем, и живую, удобнее всего держать за спинку, а круглую линзу она обхватила длинным хвостом. Чтобы лупа стала законченной и удобной, ему все же пришлось прибавить примерно четверть к реальному размеру мартышкиного хвоста, от чего обезьянка не перестала быть обаятельной и прекрасной, покрывшись со временем благородной зеленой патиной. Сегодня, спустя более чем двести лет, можно смело сказать, что труд этого мастера был совсем не «мартышкин», и его шедевр теперь украшает мою коллекцию животных‑«увеличилок».

Вслед за мартышкой ко мне приползло сразу несколько милых черепашек с разных концов света: из Китая, Таиланда, Мальдив, Греции и Африки. Тут уже все мастера были едины в том, что вставляли им стекла (хорошо хоть круглые, а не овальные или прямоугольные) прямо в главную часть их организма — в панцирь. От этого все черепашки, внешне тяжелые и неуклюжие в жизни, вдруг стали изящно‑прозрачными и легкими в своей «увеличительной» функции.

Вслед за ними потянулись и другие пресмыкающиеся: змеи, ящерицы, крокодилы и даже пара драконов. Затем стаями полетели птицы: лебеди, попугаи, совы.

Прискакал целый табунчик лошадей, и за ними — несколько псов с лупами кто в зубах, а кто в лапах.

Подстрочники

Надо сказать, что, собирая лупы, я удивлялся разнообразию не только персонажей, которые могли обрамлять или держать их, но и форм. Помимо необычных прямоугольных и квадратных луп у меня собралась небольшая команда так называемых подстрочников, то есть длинных (шириной примерно в тетрадный лист) прозрачных линеек‑луп, с помощью которых можно читать, двигая их по тексту. Первой в этом ряду был подарок японского концерна «Тойота». Как известно, японцы не самые щедрые дарители. Но, когда в «лихие девяностые» я приобрел прекрасный внедорожник «4‑Раннер», как меня убеждали, «второй в Москве», глава представительства «Тойоты» вручил мне такую линейку‑лупу с металлической машинкой в конце этой необычной «увеличилки». Чтобы никто не перепутал марку машины, на ней прямо сверху было указано Toyota.

Венец коллекции

Однако самым дорогим экземпляром моей коллекции лично я считаю не золотую мини‑лупу или уникальную драгоценную женскую фигурку от великого мастера — ювелира Мануэля Карреры, а совершенно крохотную, миниатюрную пластиковую игрушку — лупу игрушечного человечка из набора конструктора LEGO, с недавних пор тоже объявившего нашим российским детям враждебные санкции. Так вот эту копеечную безделушку подарили мне два моих сына (тогда их было еще двое). Им было в то время восемь лет и три года. Поговорив о чем‑то меж собой и оценив мое увлечение, они подошли и вместе протянули два зажатых кулачка: в одном оказался сам человечек, а во втором — его бесценная лупа. Именно она и стала для меня самой дорогой в моей коллекции, потому что, встав на их место, перенесшись в далекое детство, где я впервые познакомился с увеличительным стеклом и его волшебными качествами, я понял, что не смог бы тогда совершить такой подвиг и ни за что на свете не отдал бы хоть и любимому папе хоть и игрушечную, но все же лупу! 


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №123. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".