Классный журнал

Иван
Соколовский

История одного оберега

Приближалась битва за место в кампусе. Каждый год студенты должны принимать участие в лотерее комнат в общежитии. Каждый получает временной слот. Нужно зайти на специальный портал и выбрать свое жилье и соседей. Большинство третьекурсников заранее сформировали группы из трех‑четырех человек, в которых и планировали провести свой последний год в колледже. Я же, считаю, слишком часто разочаровывался в людях, пожив рядом с ними, поэтому у меня было два варианта. Я мог либо поселиться в кампусе в одноместной комнате в одном из общежитий, либо остаться в нынешних апартаментах, находящихся неподалеку.

В общежитии я жил только на первом курсе. Обычно туда заселяют всех студентов: такого понятия, как «местный», тут нет. Из кампуса выбираться в город, то есть в Лос‑Анджелес, особо не приходится, да и не получается. Я от этого в какой‑то момент начал сходить с ума, поэтому в поисках хоть какой‑то свободы на втором курсе согласился переселиться в апартаменты. Колледж заключил контракт с комплексом этих апартаментов, чтобы отправлять туда студентов (как правило, насильно), которым не хватило места в общежитии. Во времена ковида студентов набрали больше нужного, и теперь колледжу и студентам приходилось за это расплачиваться.

В типичной для себя манере студенты из Америки преподносили такое размещение как самую большую муку в своей жизни: «Нас отделяют от общества! Нам не дают жить с друзьями! Нас заставляют самостоятельно готовить!» Я молча радовался. Своя квартира, подумать только… С ванной, стиральной машиной, просторной кухней. Живи и радуйся.

Я действительно радовался. Просыпался каждый день с мыслью о том, что не придется сейчас стоять в очереди в душ, а еще на завтрак можно приготовить яичницу, причем не такую, как готовят в столовой, а правильную, с жидким желтком и неприличным количеством перца. Да, эти бедолаги в кампусе себе такого позволить не могут.

В общем, я ценил, имея. Но лотерея есть лотерея. Пришлось в ней участвовать. Несмотря на то что у четверокурсников, к которым я теперь отношусь, есть приоритет при выборе жилья, когда я зашел на портал, там оставалась только пара свободных апартаментов. Я с удивлением обнаружил, что один из, так сказать, таунхаусов находится напротив того, в котором я жил до сих пор, а это означало, что там тоже есть гараж. Более того, туда пока никто не пытался проникнуть, поэтому был шанс, что я буду жить один. Это было наивно, но я каждый час заходил на портал, чтобы проверить, не подселился ли ко мне кто‑то еще.

До конца регистрации оставалось несколько часов, а иконка соседней кровати до сир пор утверждала, что на нее никто не претендует. Но на следующий день я все же получил электронное письмо со следующим содержанием:

«Иван, здравствуй. Меня зовут Джейсон, и мы будем жить вместе. Я не знаю, как правильно представляться, но надеюсь, что следующий год у нас пройдет хорошо. Я знаю, что ты работаешь со Стивеном, он может за меня поручиться. До встречи».

Я немного расстроился. Во‑первых, я действительно знал Стивена, который на самом деле был Сученом, но попытался адаптировать свое имя для американцев. Его поручительство означало для меня, что с Джейсоном у нас не заладится, потому что сам Сучен, которого я в первый раз встретил, когда проводил с ним интервью по поводу его работы в макроэкономическом исследовательском институте, был очень странным и назойливым человеком. Он отказывался обращаться ко мне иначе как «сэр» и все интервью прятал взгляд где‑то в районе моей груди. Каждый раз, когда я видел его после этого в кампусе, он дергался, пытаясь то ли поклониться, то ли увильнуть, и всем своим видом производил впечатление, казалось, жертвы многолетнего употребления синтетических наркотиков.

Но я ничего не мог поделать. Джейсон так Джейсон. Окажется, наверное, что он тоже не Джейсон, а Джингхан. Это уже было неважно. Мне нужно было готовиться к переезду. Дело в том, что переезд в колледже — это сильно усложненная версия обычного переезда. Усложнена она тем, что нельзя просто взять вещи из одного места и доставить их в другое. Нет, это было бы слишком просто. Объясняя это тем, что «летом в ваших комнатах в кампусе будут жить другие люди», администрация запрещает оставлять в них какие‑либо вещи. Так как подавляющее большинство студентов летом едут либо домой, либо на стажировку, между серединой мая и концом августа вещи нужно где‑то хранить. Некоторые люди просто кидаются в эту проблему деньгами — платят специальной компании со складом пятьсот долларов и забывают про эти вещи до начала семестра. Я не мог позволить себе этого. Не потому, что не было денег. Просто не мог.

Я приехал в Калифорнию с двумя чемоданами, наполненными в основном одеждой. То есть из всех вещей, скопленных за годы, нужно было отобрать ровно два чемодана. Лишнего ничего не было. Как и чего‑то нужного. Так остались, к примеру, колонка, игровая приставка и бутсы. Они просто не поместились. К тому же твердый корпус приставки мог во время переезда раздавить выданный бабушкой оберег, сделанный почему‑то в форме хрупкой ракушки. Его вот оставить никак нельзя было.

Да уж, за три года я оброс довольно большим количеством вещей. Книжки, тетрадки, картины, мебель, обувь, снаряжение для мотоцикла… И все это нужно теперь было куда‑то девать. Я начал опустошать все ящики и отсеки, которые у меня только были, и выкладывать лежавшие в них вещи на видное место, чтобы понять масштаб задачи. Он впечатлял.

Я помню, как в детстве, когда мы переезжали, я был в похожей ситуации. Тогда у меня каждая игрушка, каждая старая тетрадка вызывали тяжелейшее чувство привязанности. Мне было около тринадцати лет, но я не мог избавиться от пластиковой фигурки Леонардо, одной из четырех черепашек‑ниндзя. У меня было связано с ним слишком много воспоминаний. А где Леонардо, там и Микеланджело и два Рафаэля. Донателло у меня в друзьях почему‑то никогда не было.

А теперь я стоял перед большим мусорным ведром и без особого промедления складывал в него все, что не подходило под критерий «строго необходимое». Рюкзак, без которого я не выходил из дома с девятого класса, уже давно покрылся небольшими дырками и потертостями, грозившими превратиться в дырки, а недавно у него надорвалась лямка и сломалась застежка. Можно было, наверное, сохранить его и попытаться починить, но строго необходимым его назвать было никак нельзя. И есть новый рюкзак. Да, я не ходил с ним играть в футбол во дворе и не брал с собой на самое первое свидание. Но он — нужный, а старый — уже нет.

Поэтому он лег на дно мусорного ведра. Дальше шли мои тетрадки и экзамены. В Москве у меня до сих пор лежат все мои тетрадки по математике и русскому языку с пятого класса. Мои учительницы как будто соревновались, от кого останется большая стопка. Я их даже перестал в какой‑то момент сравнивать. То есть они обе победили. Я очень люблю эти тетрадки брать и листать, смотреть, что еще помню. Скорее даже напоминать себе, что не забыл почти ничего. Слитное и раздельное написание наречий, как и доказательства трех теорем о равенстве треугольников, не в счет. Я их и тогда плохо знал.

В колледже у меня тоже сохранилось много тетрадок. Просто под кроватью было много места, и я их туда на всякий случай складывал. Случай никогда не наступал, а перечитывать что‑то я бы стал только лет через пять, когда воспоминания настоятся. Вот тогда и буду, видимо, по поводу их отсутствия переживать. С экзаменами все было не так просто. На одном из них красной ручкой было по‑русски написано: «Иван, отлично! Давайте с Вами как‑нибудь поговорим, хорошо?» Это было от русского профессора по математике, который позже убедил меня вдобавок к моей степени бакалавра по экономике получить еще одну, по математике, да и вообще стал моим хорошим другом и наставником. Здесь, признаю, сентиментальность все‑таки перевешивала тяжесть хранения семи страниц.

Другой экзамен представлял скорее экономическую значимость. Его у меня пытался купить студент с младшего курса в надежде, что профессор даст им точно такой же. Надежда была обоснованной, но я все‑таки решил сначала проконсультироваться со своим хорошим знакомым и руководителем по поводу этичности такой продажи. Он, так получилось, этот класс и преподавал.

— Нет, ну не наглец этот парень? — вопрошал я. — Такие предложения делает…

— Может быть. Но это наглец, который предлагает тебе деньги за холостой патрон!

— В смысле?

— Все экзамены в этом году я переписываю, все в классе это знают. Кроме тех, кто не удосуживается ходить на лекции. Он, видно, из таких, — и, помолчав немного, добавил: — Его нужно нагреть. Но я тебе этого не говорил.

— На сколько? Он предлагает сто долларов и бутылку водки! Я сказал, что водку не пью, и он предложил просто сто долларов.

— Ну и ну. Проси триста, соглашайся на двести.

И я с чистой совестью так и поступил.

Учебники я тоже выбросил. Если будут нужны, найду в интернете. В них, конечно, не будет пятен и мазков, которые остались от бессчетных часов занятий с друзьями, но ничего. Из обучающих материалов оставалась только электронная книжка, подаренная мне друзьями на восемнадцатый день рождения. Я с ее помощью доучил, как мне кажется, английский и осилил все семь (или восемь, если считать бездарную пьесу) книг про Гарри Поттера. Да, этот маленький планшет я таскал с собой везде, пока он не сломался. И я его починил, потому что очень дорожил и книжками, и воспоминаниями о друзьях. Потом он сломался второй раз, но уже в Штатах, где не было ремонта для этой модели, поэтому он просто лежал кирпичом в моем столе. Может, тоже когда‑то получилось бы починить. Но я не тешил себя этими мыслями и машинально опустил его в уже наполовину заполненную урну.

У меня еще почему‑то было довольно много подарков. Книжка с задачками по математике, которую я так ни разу и не открыл. Вот чего‑чего, а задачек по математике в моей жизни хватает с лихвой. Еще одна книжка, «Программирование в “Питоне” для экономистов». Небольшая искусственная елка. Коллекция смесей для горячего шоколада. Два письма с благодарностями от учеников. Оба написаны от руки. Четыре ароматические свечки. И я ничего из этого не мог оставить. Только письма сфотографировал. Вдруг какую‑нибудь часть подзабуду.

Расставаться с вещами было не так тяжело. Я привык к тому, что, беря любую из них в руки, машинально представляю, как либо продаю, либо выбрасываю ее. Потому что иначе я бы не выдержал такую жизнь. Остался бы в Москве и складировал бы до бесконечности все, что мне дорого или просто дорого.

Урна к этому времени заполнилась до краев. Следующие три дня я провел за уборкой апартаментов. Нас просили сделать так, чтобы не осталось следов нашего пребывания. Я постоянно перекладывал оставшиеся вещи туда‑сюда, чтобы решить, что куда в каком порядке поедет, поэтому квартира была в непривычно захламленном состоянии. Мне удалось все‑таки полуправдами уговорить администрацию дать мне оставить часть вещей в гараже новых апартаментов при соблюдении двух условий: во‑первых, у меня не будет к ним доступа вплоть до начала следующего семестра, во‑вторых, я должен сам обо всем договориться с нынешними жильцами.

Насчет первого у меня переживаний не было. На стажировку в Лос‑Анджелесе мне требовались только пара чемоданов с вещами и велосипед. Их можно было оставить в машине, которую я планировал припарковать в кампусе до своего возвращения из России. По поводу второго было больше вопросов. Нынешние жильцы не откликались ни на электронные письма, ни на звонки. Когда времени оставалось уже совсем немного, я решил прибегнуть к крайним мерам и просто позвонил в дверь их апартаментов. На часах было одиннадцать утра, но из‑за двери раздалось заспанное: «Я сейчас». Я прождал пять минут и, уже готовясь звонить во второй раз, наконец услышал шаги. Дверь открыла низкорослая бритая наголо девушка, тонувшая в худи размера S.

— А? — непривычно кратко поздоровалась она, с болью щурясь от солнца и как будто слабо веря в то, что кто‑то пытается с ней поговорить.

— Привет, — начал я, — меня зовут Иван, я въезжаю в эти апартаменты в следующем семестре. Мне сказали связаться с тобой по поводу того, чтобы оставить вещи в гараже.

— А, да, ты же писал! — не стала скрывать она. — Заходи.

Я вошел и ужаснулся. Мои апартаменты больше не казались мне захламленными. Пол, столы, стулья да даже стены — все было покрыто мусором. Было сложно различить какие‑либо предметы. На столешницу одна за другой запрыгнули три кошки, глядевшие на меня с еще большим удивлением, чем их хозяйка, которая теперь почему‑то рассказывала мне о своих планах на лето. Я попытался сбежать в гараж, но, как можно было догадаться, вместо машины в нем оказалось еще больше мусора. Она показала на ворота и сообщила, что они сломались. Я заметил оранжевый огонек предохранителя на выключателе на стене и перевел его в нужное положение. Послышался звук включения моторчика. Хозяйка попыталась нажать на кнопку «открыть», но ничего не случилось.
 

— Ну теперь мы знаем, что они точно сломаны. Пойдем, — решила она и приготовилась выйти.

Я подошел к воротам и, защелкнув их подсоединение к моторчику, попросил ее попробовать еще раз. Она нажала на кнопку, и ворота начали открываться с надменным гулом.

— Это как у тебя так получилось? — потрясенно спрашивала она.

— Опыт жизни с гаражом в апартаментах, — ответил я.

В моей прихожей в общем было семь пакетов. Два с мусором, два — с вещами, которым предстояло стать мусором, один — с пластиком и бумагой, один — с моторным маслом, которое нужно было сдать в мастерскую на переработку, и еще один пакет — с пакетами. До отъезда оставалось три часа. Я ходил кругами по квартире и каждый раз находил что‑то, что можно было выбросить. Вернее, находил в себе силы это выбросить.

Вот протертые ботинки, которые в первые три круга производили впечатление сносных, но на четвертый оказались неприличными. Вот запасные части для до сих пор не проданного мотоцикла. Их можно было бы отдать следующему владельцу. Да, можно. Можно. Но куда их деть сейчас? В мусорку, куда еще.

А вот оберег, который дала бабушка. Нет, в нем я не сомневался, его я просто хотел положить в чемодан в последнюю очередь. Чтобы точно уцелел при переезде.  


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №122. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".