Классный журнал

Александр
Федоров

Грибы и Гагарин

Люблю есть в дороге. Как у многих рожденных в СССР, сборы даже в самую короткую поездку до сих пор вызывают у меня безусловный рефлекс: надо взять с собой. Пожрать. Выпить. На всякий случай. Жена и дети смеются, но у меня в «подполе» багажника, где вообще-то лежат запаска, домкрат и прочее аварийное и необходимое, есть еще бутылка водки и большая банка тушенки. Консервы я периодически меняю, выкидывая старые, а вот бутылка «Московской» с буквами СПИ на этикетке (это «Союзплодоимпорт», если кто забыл), выпущенная лет пятнадцать назад, кочует со мной из старой машины в новую. Водка, говорят, не портится. Это НЗ. Не пропадет.

Наверное, это все родом из детства. Из тогдашних путешествий на поезде или на машине родственников, потому что своей тогда не было. А еще из воспоминаний о скромном и не очень надежном тогдашнем общепите. Некоторые сегодняшние двадцатилетние всерьез думают, что на завтрак в СССР ели котлету по-киевски с черной икрой, на обед — поросенка с хреном, а на ужин — селедку под шубой с беляшами. И чуть что, шли питаться шашлыками в «Арагви» на улице Горького.

На дорогах тогда с заправками было так себе, какие там кафе.

Поэтому воспоминание о любой поездке, хоть на поезде, хоть на машине, — это никакие не рестораны. И даже не вагоны-рестораны, которые в сезон отпусков периодически почему-то «забывали» подцеплять к поездам. А взятые с собой вареные яйца, длинные безвкусные огурцы, жареная курица в бумаге-кальке, помидоры в выстиранном пакетике из-под импортной курицы, хлеб, яблоки или апельсины — что успели купить родители. И еще соль. У нас она в прозрачном пузырьке от таблеток «Но-шпа», сделанных в Венгрии, но чаще — в коробке из-под спичек Балабановской фабрики. Ну да, на остановках поезда, по дороге на юг, в Крым или на Кавказ, на второй день пути появлялась и вареная кукуруза, и местные фрукты-овощи, но как-то не было принято у нас в семье покупать на станциях еду, считалось, что запросто обвесят-обманут.

В детстве на машине в конце лета или в начале осени мы ездили за грибами. Моя бабуля, ее сестра Катя с мужем дядей Витей и мы с моим троюродным братом-ровесником Валеркой с ночи уезжали из Ногинска, где жили бабулины родственники. Ехали по нынешним меркам совсем недалеко, не больше ста километров, но дорога занимала два с лишним часа. Машину — «Запорожец» с ручным управлением — неторопливо, со скоростью не больше пятидесяти километров в час, вел дядя Витя. На правой руке у него не хватало нескольких фаланг пальцев, а на левой ноге практически не работали сухожилия, так что сначала он, прихрамывая, открывал дверь, плюхался на водительское сиденье сам, ставил на пол правую ногу, а потом двумя руками подтягивал и ставил под руль левую.

Все это происходило, конечно, гораздо быстрее, чем вы только что прочитали.

В сорок четвертом под Кёнигсбергом старший сержант Витя схватил влетевшую к ним в окоп немецкую гранату-«колотушку», попытался кинуть ее назад, но неудачно: она разорвалась у него в руках. Витя был тяжело ранен и почти полгода провел в госпиталях. Победный май сорок пятого встретил уже демобилизованным и награжденным орденом Отечественной войны первой степени, потому что своим телом он спас и офицера, и солдат в окопе. Вернувшись в родной Ногинск, встретил Катю, двадцатипятилетнюю вдову с ребенком, на которой сразу же и женился, а потом одного за другим они родили троих детей. К тридцатилетию Победы в семьдесят пятом году Родина в лице собеса (так назывался тогда отдел социального обеспечения граждан) расщедрилась и выделила ему инвалидный «Запорожец», ЗАЗ-968МР. Прав у Вити никогда не было, но отказываться от бесплатной машины, пусть и инвалидной, было бы в те времена автомобильного дефицита настоящим безумием. Дядя Витя, которому чуть перевалило за шестьдесят, неизвестным мне образом получил-таки водительское удостоверение. И стал нас возить. Даже мне, тогда десятилетнему, езда на этом автомобиле казалась аттракционом наподобие игрового автомата в фойе кинотеатра. Было непонятно, как вообще эта машина двигается. Органы управления в «Запорожце» отличались от обычных советских автомобилей, к которым я привык. Модель была сделана специально для людей, которые потеряли одну руку и одну ногу. Сцепление еще выжималось традиционно — правой ногой, но педаль внизу была всего одна, потому что за газ отвечали расположенные под рулем пластиковые «лепестки», а тормоз управлялся длинной изогнутой «кочергой», находящейся между водителем и пассажиром. Там же нашли место для рычага переключения передач.

Много лет спустя на одном из столичных автосалонов я минут пятнадцать сосредоточенно сидел за рулем такого же, уже считавшегося редкостью, «Запорожца», силясь представить, как, по сути, одноногий и однорукий дядя Витя со всем этим управлялся. Трогал руль, рычаги и понимал, что не решился бы на поездку на нем даже по площадке, не говоря уж о выезде на дороги общего пользования.

Судя по моим отрывочным воспоминаниям, рулил дядя Витя, видимо, так себе. Он периодически «втыкал» не ту передачу, культяшки правой руки толкали рычаг тормоза так, что все пассажиры дружно клевали носом, а при поворотах руля пальцы здоровой левой руки периодически норовили соскочить с «лопухов» газа. Моя бабуля и ее сестра, как только мы трогались, вжимались в сиденья и почти всю дорогу молчали, но желание сходить по грибы, видимо, брало верх над инстинктом самосохранения.

Грибы искали где-то под Киржачом. Приезжали на место, кемарили пару часов в машине и с первыми лучами солнца уходили с корзинами в просыпающийся  лес. С той поры я там больше ни разу не был, и возможно, это детские гипертрофированные воспоминания, но хорошо помню, что грибов было уж очень много. Сначала мою корзину заполняли первые, срезанные от жадности, свинушки и сыроежки, а потом они безжалостно выкидывались, потому что их место занимали подосиновики, подберезовики, маслята и белые. Дядя Витя никаких свинушек не брал, предпочитая всем грибам рыжики и белые, которые упорно искал и почти всегда находил. Их он собственноручно сушил, солил и употреблял исключительно как закуску в тех редких случаях, когда выпивал.

К обеду нам с братом безнадежно хотелось спать, и иногда мы так и делали, заваливаясь в тени «Запорожца» прямо на пахнущий бензином и маслом брезентовый чехол, который Витя доставал для нас из багажника, находящегося у «Запорожца» спереди. Взрослые продолжали собирать грибы.

Однажды дядя Витя после сбора грибов позвал нас всех и сказал, что обедать сегодня мы будем в другом месте. Он полчаса сосредоточенно ехал в сторону от привычного маршрута. Мы забрались в какое-то совсем глухое лесное место. Оставив машину на маленькой стоянке, дядя Витя первым заковылял по невесть откуда взявшейся асфальтированной пешеходной дорожке. За поворотом открылся высокий памятник из красного камня с двумя высеченными на нем профилями мужчин. Вокруг новенького обелиска росли березы и ели с наполовину срезанными кронами.

«Вот тут Гагарин и Серегин восемь лет назад разбились, — вздохнул дядя Витя, и я тогда понял, что эта гибель уж как-то совсем серьезно отозвалась в его сердце, потому что в глазах его стояли слезы. — Не успели они прыгнуть с парашютом, прямо воткнулись в землю вот тут».

И еще помню, что обед наш тоже был там же, недалеко от того места, где погибли летчики. Наверное, это тоже имело для дяди Вити, похоронившего многих своих фронтовых товарищей, какое-то значение. Ели мы молча, запивая холодную курицу и картошку в мундире горячим сладким чаем. Я сейчас думаю, что, наверное, Витя хотел бы помянуть Гагарина и Серегина, но ему еще надо было рулить назад, ехать три с лишним часа, управляясь с газом на руле, сцеплением на педали и тормозом на кочерге. И везти нас, вжимающихся от страха в сиденья.

Дядя Витя умер осенью восемьдесят пятого, когда ему было чуть за семьдесят. Он успел получить свой второй орден Отечественной войны, но это была уже просто юбилейная награда, ее в честь сорокалетия Победы давали всем оставшимся в живых участникам боевых действий.

Мне уже не у кого узнать, почему дядя Витя так сокрушался о гибели первого космонавта планеты и его инструктора. Моя бабуля умерла двадцать лет назад, а ее сестра Катя, пережившая не только своего первого, пропавшего на войне, мужа, но и дядю Витю, да и некоторых детей, ушла от нас прошлой осенью на своем сто третьем году. Она казалась мне вечной, и почему-то я так и не удосужился спросить ее, чем был так дорог Юрий Алексеевич Гагарин дяде Вите. Бабушкин зеленый китайский термос со стеклянной колбой, из которого мы всегда пили на обед сладкий горячий чай, долго хранился у меня, а потом колба почему-то сама по себе лопнула и осыпалась.

У меня сегодня есть американский автомобильный холодильник, который работает от любой сети, куча термосумок, аккумуляторы холода — ну, кубики с глицерином внутри, которые надо замораживать и потом кидать в те самые термосумки. Я однажды сильно удивил друзей, когда в степи под Волгоградом, где мы остановились ночевать по пути на рыбалку, достал из недр машины холодное игристое, сыр, фрукты. Наверное, я теперь готов к поездке даже под Киржач. И могу пожарить курицу, и даже готов открыть тушенку. И, если у меня когда-нибудь будут внуки, я покажу им место, где разбились Гагарин и Серегин. И расскажу, какое они для меня имеют значение. И про дядю Витю расскажу… Только попрошу жену на обратном пути сесть за руль.   


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №122. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".