Классный журнал

Павел
Астахов

Крест Окуджавы

Несмотря на то что в мире остается все меньше людей, считающих, что они произошли от обезьяны, а не «сотворены по образу и подобию Божьему», по-прежнему существуют истовые атеисты, отрицающие само существование Бога. В советские безбожные времена атеизм был одной из форм идеологии противопоставления человека как самостоятельного «творца» Всемогущему Творцу всех и вся. Однако даже в самые темные времена гонений на церковь и веру находились стойкие и принципиальные люди, отдававшие свою жизнь за Бога и свои убеждения. Не случайно именно в России за последние двести лет прославлено несколько сот святых новомучеников. Правда состоит и в том, что даже самые убежденные атеисты и естествоиспытатели, такие как, например, великий французский физик Блез Паскаль, приходили к убеждению в существовании Высшего Разума и становились не только верными сынами Церкви Христовой, но и яркими богословами. Известна история великого советского режиссера и актера Сергея Федоровича Бондарчука, который, прожив яркую жизнь коммуниста, атеиста, творца соцреализма, уже на смертном одре добровольно принял Святое Крещение. Удивительно, что именно так же попросил о крещении и великий поэт и музыкант Булат Окуджава, чье столетие отмечается в этом году девятого мая. Напомнив об этом необычном преображении атеиста в православного христианина в последние часы жизни, мне захотелось предложить читателю несколько фактов и из моего опыта, связанных с этим удивительным таинством.

Сто лет назад родился человек, запомнившийся миру как поэт, бард, философ. Но даже в последние мгновения своей угасающей жизни Булат Окуджава еще раз показал нам всем, что креститься никогда не поздно. Его будущее крещение было предопределено за многие годы до этого события. В тот момент, когда супруга поэта Ольга услышала от святого старца Иоанна Крестьянкина в Псково-Печерской обители пророчество о том, что ее любимый муж повернется к Богу и будет крещен под именем Иоанн. Именно так и случилось, когда практически на смертном одре Булат Шалвович попросил его крестить, и верная жена исполнила это таинство…

Прожив сложную и очень яркую, интересную жизнь, наполненную радостью и болью, страшной войной и великой победой, тысячами душевных слов и строк сочиненных песен, грустными потерями и счастливыми обретениями, великий бард, поэт и музыкант в последние минуты своей жизни сделал самый важный и главный шаг… он принял Святое Крещение.

О том, как призывает нас Бог к себе и что бывает, если Его не услышишь, этот рассказ.

Рече безумен в сердце своем: несть Бог.

Пс 13:1

История, которую хочу рассказать, произошла со мной давным-давно, в юности. Но истоки ее возникли много раньше, и об этом нельзя не вспомнить…

Мой отец был крещен с детства. Он прожил сложную жизнь. Родился в смоленской деревеньке, которую в первые месяцы Великой Отечественной немцы сожгли дотла, а всех, кто уцелел, угнали в Германию, в лагеря. Так в девять лет мой папа и моя бабушка Акулина Даниловна стали узниками немецкого концлагеря под городом Франкфуртом. Более трех лет голода, унижений, побоев, каторжного труда и постоянной угрозы «расстрела на месте»… Чудом они выжили и вернулись. Бабушка через несколько лет умерла, оставив отца сиротой. А он очень любил жизнь, держался, цеплялся за нее, карабкался вверх и никогда не сгибался. Старался сделать как можно больше, учился, работал, снова учился, а потом и нас, детей своих, учил. В церковь не ходил, но в сердце всегда Бога держал и любил. Он рассказывал историю о том, при каких страшных обстоятельствах его крестили в суровые тридцатые годы.

Моего отца никто никогда не учил молиться, напротив, в школе постоянно твердили про это, как про нечто совершенно запретное и недопустимое. Он не знал ни одной молитвы и просто не понимал, как надо и можно просить кого-то невидимого и неведомого о чем-то конкретном. В деревне были старики и старухи, которые каждое воскресенье ни свет ни заря отправлялись в дальнее село, где чудом сохранилась церковь. Возвращались они оттуда только после обеда, но почему-то счастливыми, а не усталыми и с какими-то светлыми добрыми лицами. Сам мальчишка лишь два раза был в церкви в районном городишке Угра, куда ездил в воскресенье с матерью на базар. Да и то украдкой. Заглянул, испугался и сбежал, чтобы в следующий раз так же прошмыгнуть внутрь, постоять, затаив дыхание, в торжественном полумраке сладкого ладанного дыма и удрать от странного и непонятного ему чувства, от которого хотелось взлететь ввысь и никогда не касаться земли. И в этом тоже была какая-то странная несуразность: он с мамкой тогда в воскресный день ехал на рынок, а старики шли в храм Божий. Но одно он знал точно и очень твердо, хотя никому никогда не рассказывал, что его крестили в раннем детстве, практически сразу после рождения. Однако мамка боялась ему про это сказывать, а вот папка много раз говорил. А сделали так, потому что после рождения он страшно заболел. Совсем еще был крохой, но подхватил двустороннее воспаление легких. Лежал в забытьи и помирал тихонько. Фельдшер, которого привезли к умирающему мальчонке из дальнего райцентра, только руками развел, когда наконец его дождались и он мальца осмотрел:

— Ничего не смогу сделать. Слишком тяжелый случай, а пацан слишком мал. Единственное, что могу посоветовать, так это… покрестите его.

Затем он немного помедлил, потоптался на пороге, поморщился и, понизив голос, наклонился к мрачному отцу моего папы Павлу Степановичу, моему деду:

— И еще, Павлик, ты это… не говори никому, что я посоветовал крестить пацана. Я ж партейный… От крещения так оно хуже мальчонке не будет точно. А там, глядишь, авось и поможет.

Помогло. А потому Павел Степанович, рассказывая эту историю, добавлял, что у сыночка есть ангел-хранитель, защищающий от всех бед. И он-то его после крещения и спас. А мальчик даже наглядно себе представлял этого ангела-хранителя: большой такой могучий дядька с отцовским бородатым добрым лицом и ружьем в руках. За спиной — огромные мощные крылья и обязательно кинжал за поясом, на котором еще и патронташ висит с полным боекомплектом. Вообще, ангелов он, как ни странно, в жизни видал. Пару глиняных крашеных милых ангелочков, которые стояли у соседки тетки Фроськи на буфете. Но они его абсолютно не впечатляли, так как были маленькие, пузатые, к тому же абсолютно голые. Вовсе не защитники и хранители, а какие-то несерьезные малыши-голыши, которые не смогли бы и от кошки уберечь. Потому и возник у мальчишки в голове другой образ ангела — в виде охотника-добытчика. А еще появился он в сознании его потому, что как-то раз он увидал картинку, на которой был изображен именно такой персонаж. Только тот вместо ружья держал в руках длинное копье. Но с копьем у них в лесу точно делать было нечего, а вот хороший дробовик вполне сгодился бы. Так что парень решил перевооружить своего защитника, и теперь тот был ко всему готов.

Скорее всего, именно этот самый вооруженный двустволкой ангел-хранитель и спасал его уже несколько раз, как от той тяжелой болезни в младенчестве, так и в годы их с мамой злоключений. Иначе и невозможно объяснить, почему он выжил в огне самой страшной войны и в нацистских концлагерях, унесших миллионы таких же, как он, детей…

В семье нас было трое: у меня есть старшая сестра и младший брат. Все мы были некрещеными. В школе эти вопросы вообще не обсуждались, биология твердо стояла на позициях атеистического дарвинизма, а те немногие из однокашников, кто был крещен, предпочитали об этом помалкивать. В восемьдесят третьем году я окончил школу и отправился служить в армию. Все шло своим чередом. Служил на границе. Там, конечно, тоже сплошное строительство коммунизма, гвардейцы пятилетки, кодекс строителя коммунизма и прочая идеологическая обработка… Про Бога никто и не заикался. Хотя у некоторых ребят из Вологодской области и с Украины я заметил нательные крестики, но они их тщательно прятали. За такое могли серьезно «проработать». Ведь пограничные войска были суперидеологизированные, относились к КГБ СССР. Но никто не донес, да и сами ребята никаких бесед на эту тему ни с кем не вели.

Отслужил я и поступил учиться. Мне тогда уже двадцать первый год пошел. Встретил свою будущую жену Светлану. Это была удивительная встреча, изменившая всю мою жизнь. Мы расписались. Надо сказать, что бабушка Светланы, Анна Герасимовна, Царствие ей Небесное, в малолетстве внучку окрестила и тем сразу предопределила и путь, и защиту для нее. У Светланы моей всегда было особое отношение к вере, хотя росла она в обычной советской семье. Отец — профсоюзный работник, мама — исполкомовский. А она всей душой к Богу тянулась: со студенческих лет, как поступила в институт, стала часто в храм заглядывать, просить о помощи Господа. Она жила в Сокольниках, там есть красивый старинный храм Воскресения Христова. В храм Светлана перед каждым экзаменом заходила, по-своему молилась, ставила свечки и шла в институт. И про посещения храма, не стесняясь, мне рассказывала, когда мы стали жить одной семьей…

А я все нехристем был и только-только начинал потихоньку-помаленьку на эту тему задумываться. Для меня необычно все это было, но интересно, притягивало. Я с огромным уважением к вере относился, к тому же и мама моя примерно в это же время стала искать свой путь к Богу и решение креститься приняла.

Мы со Светланой жили вместе уже больше года, но я все не мог самый важный шаг сделать: не понимал, с какой стороны к крещению подойти. А просветить, подсказать, помочь было некому. Тут еще забот, хотя и приятных, прибавилось — ребенок родился у нас, первенец, сын Антон. Радость неимоверная, но и хлопот для молодой студенческой семьи предостаточно. Между семинарами, лекциями, зачетами и коллоквиумами — еще экзамены по стирке пеленок и подгузников сдавать приходилось. Помимо материальных вопросов скоро возник и еще один, морально-нравственный: хорошо бы, конечно, малыша покрестить.

Поначалу с опаской и осторожностью родственники нас об этом спрашивали, а потом уже и прямо убеждали: «Надо, надо! Хуже не будет!»

А я-то не возражал. И хотя умом не понимал, но чувствовал, что малышу это необходимо. И Светлана радовалась.

Выбрали храм Илии Пророка в Черкизове, он находился по соседству с нашим домом. Второй священник, отец Георгий, молодой еще батюшка, нашего Антошу и покрестил. А до начала таинства с нами беседовал, меня спрашивал:

— Матушка крещеная?

— Да.

— А вы?

— Я — нет.

— Ну как же так? Ребенок раньше вас будет крещен? Надо подумать. Хорошенько подумать, Павел…

Вот тогда я уж серьезно задумался. И впрямь неудобно выходит: жена и ребенок, мои самые близкие люди, — крещеные православные христиане, а я какой-то «нехристь партийный». Антона крестили в самом конце ноября, двадцать второго числа, но морозы уже стояли очень крепкие, помню, холодно очень было. Только на крестинах я не был: батюшка строго наказал приходить в следующий раз, чтобы самому креститься. Разговор тот я запомнил, да уже и сам был готов.

Вспоминаю себя в то время: учусь на отлично, семью завел, сына родил. И все хорошо в жизни знаю, в двадцать один-то год. Ведь в двадцать лет вроде все о жизни знаешь и только потом, взрослея, начинаешь сомневаться и раздумывать…

Мама моя в то время уже воцерковилась. Мы жили отдельно, общались нечасто, но изредка она все же делилась своими переживаниями. Рассказывала разные истории, от людей слышанные. О том, как, веруя в Бога, человек спасся, а то и наоборот — от безверия сгинул. Интересно, захватывает, а порой и жутковато становится.

В детстве я жил в Зеленограде. Там храмов не было. Новый современный город, бурно растущий, был создан для молодых людей, работающих в электронной промышленности. Разве думали его создатели о Боге и «культовых учреждениях»? По тем временам отдавали предпочтение кинотеатрам да домам культуры, а не дому Божьему. Но один храм все же на окраине Зеленограда сохранился, единственный старый храм. Находился он меж двух деревень — Матушкино и Савелково, в районе деревни Ржавки. Большой, красивый, хотя и разоренный во времена мракобесия и гонений на православную церковь.

Мы с мальчишками в церковь втихаря проникали, и там нас всегда окутывало какое-то мистическое чувство. Забирались в полуразрушенный храм через окно — двери-то заколочены. Внутри полумрак, какие-то станки с военных времен, на стенах и потолке — обвалившиеся и затертые фрески, старославянские буквы проглядывают. Завораживает…

А под полом храма подвалы были большие, так туда совсем страшно было заходить. Мы очень боялись, но бродили по церкви с фонариком, и в душе возникало некое особенное чувство — необъяснимый трепет, что ли. Мне до сих пор это место из моего детства часто снится. Разоренный, разрушенный, но неубитый храм Божий, таких храмов еще огромное количество по всей России. Этот храм — мои первые детские ощущения от церкви. Слава Богу, его восстановили, и мама туда часто ходила на службы. А спустя сорок лет в этом храме отпевали моего отца и похоронили неподалеку.

Моя любимая жена уже не только перед экзаменами ходила в церковь, но и малыша Антошу носила причастить. Я слушал мамины рассказы и сам начал задумываться о том, как мне покреститься. Не понимал еще, что это главное в жизни. По-своему рассуждал: как, в какое время удобнее… Вроде бы и хорошо, что шел к Господу, но пока мысли были чересчур рациональные. А в этом деле надо не холодный разум включать, а по зову души мчаться бегом, пока можешь, пока Господь тебя зовет, принимает и приободряет. Но и то уже хорошо, что я был на этом пути.

В то время мы жили с родителями моей жены.

На летних студенческих каникулах ездили на дачу. Огурцы, помидоры, кабачки выращивали, делали запасы на зиму. Время все-таки очень тяжелое было — восемьдесят восьмой год. Мыло, масло, тушенка, водка, сахар — по талонам. Иногда приходилось даже за грибами ходить, чтобы просто себе обед и ужин приготовить.

Планировали мы со Светланой тем летом вернуться двадцатого августа в Москву. Покрестят меня, а двадцать третьего августа поедем к моим родителям. Младшему брату аккурат в этот день тринадцать лет исполнялось. Сестра старше меня на семь лет, она с юности со мной нянчилась, помогала расти и учиться. А младший брат Алексей моложе меня на девять лет. Его, можно сказать, я вырастил. Родители работали, а я с ним занимался с грудного возраста. С пяти месяцев его уже со мной оставляли. До армии воспитывал, учил, защищал. Он от меня не отходил, потому что я ему был и папа, и мама, и все на свете. Так что обязательно мы должны были к нему на день рождения приехать.

Несмотря на все учебные и бытовые трудности, мы были очень счастливы, и в том числе поэтому решил я как можно больше картинок из нашей жизни и детства Антошки запечатлеть на фото и сохранить. Как только сын появился на свет, с первого дня, я постоянно фотографировал. Был у нас старенький фотоаппарат «Смена» за двадцать пять рублей. Я накупил пленки и сделал более трехсот фотографий. Снимал, как сын растет: дома, в бассейне, на прогулке, на даче…

Помните ли вы, друзья, как раньше проявляли и печатали снимки? В ванной комнате, в специальном бачке, в полной темноте крутили пленку, заливая попеременно сперва проявителем, потом водой, затем закрепителем, и после сушили, подвешивая на прищепках. Спустя время те, кто мог себе позволить такую роскошь, как персональный фотоувеличитель, закрывались в той же ванной, и начинался волшебный процесс создания семейного фотоальбома. У многих в те времена был советский фотоувеличитель «Смена». Ну а любители, которые особо ценили искусство фотографии, разорялись на польский «Крокус» за сто с лишним рублей. Это была мечта не только каждого фотолюбителя, но и знающего профессионала. Большой, мощный, с несколькими рядами линз и объективов. Отличное увеличение, хорошее разрешение, удобная конструкция… 

Мой отец когда-то на полученную премию купил такой «Крокус», и он занял почетное место на шкафу. Возвышался там высокомерной серой громадиной, закрытой специальным чехлом, важный, как ракета перед запуском. Под него и в ванной было место приспособлено. Изредка папа разрешал мне им пользоваться. И тогда в отдельно взятой советской ванной комнате возникала целая домашняя фотолаборатория. Тесно, душно, но под красным фонарем и с волшебным увеличителем ты сам творишь чудо истории в лицах и картинках. Освещаешь, отмеряешь, отсчитываешь, проявляешь, промываешь листы фотобумаги, а потом сушишь снимки на прищепках. Бóльшую часть ванной комнаты занимала, естественно, сама чугунная чаша ванны, расположенная вдоль стены. Слева от нее — раковина. Маленький, размером шестьдесят на сто сантиметров, кафельный пятачок холодного пола между ними, стеной и дверью в коридор. Превращаясь в мини-фотолабораторию, чугунная ванна накрывалась двумя специальными деревянными щитами с брусочками, чтобы они не соскользнули. На щиты ставился увеличитель с предметной доской. Слева от него — две ванночки с проявителем и фиксажем, то есть закрепителем. В раковину из крана пускалась проточная вода (счетчиков тогда еще не придумали, оплату за литры не брали) для промывки проявленных снимков перед отправкой в ванночку с фиксажем. Устанавливался таймер для точного отсчета времени экспозиции изображения на фотобумагу и для проявки. Самым важным после увеличителя, конечно же, был красный фонарь, без которого невозможно представить ни одну фотолабораторию того времени.

В общем, ты находился в плотном окружении техники и электропроводов. Кое-как уместившись на оставшемся свободном островке, ты должен был вставить пленку, навести изображение на предметную доску, выбрать требуемый масштаб и размер изображения, закрыть объектив, включить таймер, подложить фотобумагу, вновь открыть объектив увеличителя, «облучить» лист фотобумаги, закрыть объектив, подхватить пинцетом облученный лист, положить в проявитель, снова посчитать, промыть под струей воды, отправить его в закрепитель, а потом опять бросить ополаскиваться под водой…
 

Одному — сложновато, вдвоем — тесновато. Но с любимой женой — одно удовольствие. Вот я и пригласил в помощницы Светлану, объяснив весь нехитрый алгоритм действий. Я печатаю, она проявляет и промывает…

Но, прежде чем рассказать о незабываемом и, возможно, самом чудесном спасении моей жизни, расскажу об одном событии, предшествовавшем этому, событии, которое стало для нас знаковым и особенным, предопределившим дальнейшую жизнь. Спустя годы оно видится особенно отчетливо и ярко.

Вернувшись после дачных каникул в Москву двадцатого августа, мы договорились с батюшкой Георгием привести меня в достойное состояние православного крещеного христианина. Двадцать первого августа, в воскресенье, после литургии в храме Илии Пророка в Черкизове отец Георгий, который несколько месяцев назад крестил моего старшего сына, покрестил и меня. Удивительное светлое ощущение легкости и радостной приподнятости навсегда осталось в памяти от этого таинства. Жизнь вокруг вроде бы не изменилась. Кажется, что все по-прежнему: лето, солнце… а в душé иной, особенный свет зажегся. И так важно его сохранить, сберечь, не растерять.

Отпраздновали дома, в узком кругу. Тесть, даже не зная, что его слова станут пророческими, пошутил:

— Со вторым рождением тебя, Павел!

Утром следующего дня отправились в Зеленоград и уже к полудню были у моих родителей. Светлана разобрала вещи, покормила Антошку и стала укладывать его, чтобы он днем поспал. Я же тем временем превращал ванную в фотолабораторию, чтобы к вечеру моей большой семье новые фотографии для обсуждения предоставить. Все провода от приборов и ламп собрал в один пучок, воткнул в удлинитель и провод удлинителя из-под двери выпустил наружу, в коридор. В те времена электрические розетки в ванных комнатах не ставили из соображений безопасности, поэтому пришлось вставить удлинитель снаружи ванной комнаты в наружную розетку между выключателями на стене. Проверил — все работает. И стал ждать, когда жена уложит малыша и придет ко мне, ведь она попросила:

— Без меня не печатай, пожалуйста! Я хочу с тобой вместе.

Моя мама тем временем решила сходить в магазин, хотела к завтрашнему праздничному столу что-то купить. Собирается, приговаривает:

— Ой, надо и на ужин что-то собрать, и на завтра купить вкусненького…

Я говорю:

— Мам, ты только недолго. Антона Светлана уложила, он часа полтора проспит. А мы пока будем печатать фотографии, это надолго. Ты возвращайся, нас с малышом подстрахуй, если что.

А мой младший брат Алексей и отец в тот день с дачи должны были вернуться только к вечеру. Они грядками, урожаем да дровами перед грядущей осенью занимались.

А мама все суетится, мельтешит, но никак в магазин не уходит.

Я снова ее поторапливаю:

— Мама, иди уже скорее. А то сейчас ты ненароком дверь откроешь и засветишь пленку или Антошка раньше времени проснется…

Волновался я не напрасно, потому что моя любимая мама, как задумается, может и дверь в «фотолабораторию» распахнуть или выключатель света снаружи щелкнуть. Так уже бывало…

Нет, все равно не уходит. Я настаиваю:

— Мам, вдруг ты случайно засветишь снимки. Мне все переделывать придется.

— Да-да-да, сынок, сейчас я ухожу… — И продолжает собираться.

В нашей советской ванной вдвоем было не повернуться, я себе поставил стул, а Светлане рядом — табуреточку. Светлана уселась бочком, да еще и за меня придерживалась. Но нам было хорошо, даже интересно и загадочно: красный свет, мы воскрешаем застывшие моменты нашей жизни. Романтика!

Я приборы включил, все работает. Красный фонарь светится, увеличитель греется, таймер щелкает. Усаживаемся теснее, закрываемся изнутри на защелку, чтобы мама ненароком дверь не открыла. Я сижу на своем деревянном стуле: по бокам подлокотники, спинка удобная, но упирается в стену — маленькая же ванная! Коленями утыкаюсь в чугун ванны. Начинаем. Печатаю первый снимок, второй… Смотрим, выбираем, какие лучше. В основном это дачные фото — природа, цветы, Антон улыбается, мы на снимках счастливые… Любуемся. А я краешком уха слышу, что мама за дверью в коридоре все возится, чем-то шуршит… Полчаса прошло, она никак не уйдет.

Я через закрытую дверь снова ее подгоняю:

— Мама, иди же наконец! Антон скоро проснется. Иди, пожалуйста. Мы же не успеем все напечатать. Ты мешаешь!

— Да-да-да. Сейчас уйду… Сейчас уйду… — Но продолжает свои сборы…

Нужно один технический момент объяснить. Увеличитель «Крокус» не только престижный и дорогой, но еще и тяжелый, килограммов двадцать весит. Крепится на железной вертикальной штанге, двигается по ней вверх-вниз по специальным пазам, корпус у него тоже из металла. Меняя масштаб снимка, приходится не только объективом работать, но иногда и сам корпус увеличителя двигать.

Я погрузился в фотопроцесс, даже маму уже не слышал. Выбрал удачный ракурс, привстал на стуле, навел увеличитель и вдруг чувствую — он меня щиплет. Резко и неприятно — током. Я отдернул машинально руку, подумал, что показалось. Сажусь, снова протягиваю правую руку теперь уже вверх к увеличителю, и… моя рука вмиг к нему прилипает! Мало того что рука плотно припаялась, так и нога левая, которой я касался чугунной ванны, тоже прилипла. Вот это ловушка! Я прилип правой рукой к фазе, причем всего-то тремя пальцами. А левой ногой к голому чугуну — к краю ванны, которая была не покрыта эмалью. Фаза вышла на корпус увеличителя, как оказалось потом, из-за поврежденного провода, где основная лампочка. Патрон лампочки был поврежден, провод оголился и «пробил» на корпус. Схватившись за него в этом месте, я замкнул собой новую электрическую цепь: провод—увеличитель—правая рука—левая нога—чугунная ванна! Через меня пошел переменный ток, причем такой силы, что я не только крикнуть, пошевелиться не мог. Меня подчинила себе невероятная сила. Ощущение, что попал под каток, который просто закатывает тебя. Скручивает, скручивает, скручивает… Все сильнее и сильнее. Я пытался сопротивляться, из последних сил старался оторвать руку от увеличителя, а она не отлипала…

Забегая вперед, скажу, что стальная штанга увеличителя диаметром два сантиметра согнулась в дугу как детский лук — с такой силой я стремился вырваться из лап смерти. Но штанга лишь гнулась и не отпускала, позади мешала спинка стула, да подпирала стенка ванной комнаты. А моя левая нога к чугунной чаше прилипает все плотнее. И бегут веселые электроны через меня по кратчайшему пути: от пальцев правой руки к левому бедру, прожигают себе ход в моем теле и скручивают все плотнее в трубочку. Дыхания нет, сердце останавливается, сознание мутнеет. Не оторваться никак… Короткими вспышками мелькают перед глазами фрагменты событий: прошлая жизнь… закрытая защелка на двери ванной… провода, находящиеся снаружи… ребенок, спящий в комнатке… мама, ушедшая в магазин…

Светлана, увидев, что со мной происходит, вскрикнула и схватила меня за руку, чтобы помочь. И… тоже прилипла! Я вижу, что и ее бьет током… Промелькнуло в голове: «Ну все! Да, я пропал, а она-то за что? Господи, если мы сразу вдвоем уйдем, что же с нашим сыном будет?! Еще пара секунд, и сознание покинет навсегда…» Яркой вспышкой последняя страшная мысль, словно чужим голосом вслух произнесенная: «Все! Это конец!..»

Я потом много литературы прочитал на тему поражения человека электрическим током. Узнал о первой помощи и механизме воздействия тока на живой организм. Ничего утешительного, находил все новые и новые подтверждения фатальности той ситуации. Это действительно был конец, потому что если через вас пошел электрический ток, то нет никаких шансов вырваться самостоятельно. Потом мне говорили опытные знающие люди, что мне еще повезло — я прилип правой рукой, а не левой. Через левую руку ток кратчайшим путем неизбежно прошел бы через сердце. Удар током опасен тем, что наступает паралич всех мышц, поэтому через минуту-полторы, пока человек не дышит и сердце не стучит, начинает отмирать мозг. С отмиранием мозга возникают необратимые последствия. Через несколько минут человек погибает.

В тот роковой момент я всего этого не знал…

Как только полыхнуло в моем уходящем сознании слово «конец», словно по волшебству внезапно… отключилось электричество. Это был не волшебник и даже не ангел-хранитель, а моя мама. Как выяснилось, она в магазин так и не ушла. Услышав вскрик Светланы, мама не поняла, что у нас случилось. Но не стала стучать, дознаваться: «Что там у вас, ребята? Все в порядке? Что произошло?!» Она моментально вырвала весь пучок проводов из розетки. Одним махом! До сих пор мама не может объяснить две вещи: почему так долго не могла уйти в магазин и почему первым делом так резко выдернула провода. Ведь ни спасателем, ни электриком она никогда не работала…

В тот же момент я рухнул набок, а увеличитель завалился на меня сверху. Дышать не могу, говорить тоже, только хриплю и корчусь. Светлана открыла защелку. Я вывалился наружу. Мама смотрела на нас в ужасе…

Я пополз по коридору к открытой двери на балкон за воздухом, стоял на карачках, пытался отдышаться. Вернулось сознание, с ним — боль. Светлана тряслась от пережитого и маме пыталась объяснить, что произошло. На мне были тонкие тренировочные штаны. Смотрю, на трениках дырка сантиметров двадцать и шрам на ноге — обожженное черное мясо… В том месте, которым я прижался к чугуну. И на пальцах белые точечки, кожа вытянулась трубочками по полсантиметра, оттого что я пытался оторвать руку и не мог. Эти белые пятнышки у меня на всю жизнь остались.

Я задумался: почему это со мной произошло? Как произошло это чудесное спасение? Накануне я принял таинство крещения. А на следующий день, двадцать второго августа, ангел‑хранитель просто мне помог. Не хочу даже представлять, что произошло бы со мной в том случае, если бы я не крестился, — сослагательного наклонения здесь быть не может, ибо Господь невидимо, но настойчиво подвел меня к этому событию. И хорошенько подготовил меня и моих близких. Господь меня спас! Наверное, пожалел моего сына, пожалел моих жену и маму. Но для чего-то он меня сохранил? Ведь шансов-то не было. Ни единого! Но Господь не мог не услышать мольбу гибнущих людей. Услышал, увидел, пожалел, помиловал…

Так что обугленный шрам на ноге — это не страшно, это ерунда. И что удивительно — сейчас от ожога не осталось и следа. Его нет, исчез.

А наш кроха-сын крепко спал. Даже когда мы уже отдышались, привели себя в порядок, он так и не проснулся. Мама наконец-то отправилась в магазин. На следующий день мы отпраздновали день рождения моего брата. И наше со Светланой второе рождение…

Но главное событие, подтвердившее наше чудесное спасение именно тогда, ждало нас еще впереди. В тот же день, двадцать первого августа, в день моего крещения во Христа, но спустя двадцать один год Он послал нам долгожданного сыночка Арсения! И это — настоящее Чудо!


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №120. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".