Классный журнал

Александр
Рохлин

Еще один Мюльхаузен

А ночью была метель, и снега нанесло столько, словно на дворе не наше околонулевое ни рыба ни мясо, а тысяча четыреста девяносто второй год, суровая прусская зима, мрачное тевтонское средневековье, и, туши фонарь, бедный натангенский люд, майстер Даниэль фон Кунхайм, рыцарь из Лотарингии, владелец поместья Кнаутен, несмотря на преклонный возраст, засобирался в поход — святая Анна, в его-то годы, шестьдесят пять лет, отправиться в Рим, на аудиенцию к папе римскому Александру Шестому, только недавно выбранному путем подкупа кардиналов, но насколько благородна цель, настолько и возмутительно удачными оказались экономические последствия, рыцарь Даниэль получил от папы специальное разрешение, дававшее мюльхаузенской церкви право продавать индульгенции на отпущение грехов, — не будем строить из себя праведников — выгоднейшее приобретение позволило кирхе Святой Анны, то есть церкви Мюльхаузена, стать центром паломничества, а на вырученные деньги благодетельный рыцарь фон Кунхайм не пустился во все тяжкие, а ведь мог бы, но произвел капитальный ремонт здания кирхи и построил огромную кирпичную колокольню. Аминь.

Без преувеличения, в великую историю крохотной, спокойной, без возвышений и впадин, плодородной натангенской земли, Восточной Пруссии, Калининградской области, Елена Рудольфовна Кац вписана теми же самыми несмываемыми чернилами, что и все предыдущие, с тысяча триста пятидесятого года, хозяева — правители, патроны, благодетели, рыцари, герцоги, хохмайстеры и знаменитые жены хохмайстеров. Все они сделали в своей жизни нечто, кроме прочего, что позволило мюльхаузенской церкви продолжать существовать, возвышаться, лететь, парить, громоздиться, нависать над деревней Мюльхаузен-Гвардейское и из года в год давать приют двум -аистовым семьям в огромных гнездах на колокольне и над нефом. Гнезда сидят верхом и между зубчатых башенок и имеют невообразимо многослойно культурный вид, словно внутри за много лет или даже веков из веток и сора образовалось несколько этажей, спален, кухонь, подсобок и сараев с инструментами для аистовых хознужд.

Все эти географические, исторические, этнографические, зоологические подробности можно было бы выбросить, но никак нельзя, поверьте, как нельзя уменьшить, урезать, оптимизировать количество вен и артерий человеческого тела, девяносто пять тысяч километров составляет путь кровеносной системы среднего, обычного, хилого человека только для того, чтобы жизнь последнего могла считаться полнокровной. Жизнь Мюльхаузена за семьсот тридцать истекших лет — это те самые девяносто пять тысяч километров кровеносных сосудов, несущих в себе историю, поди разберись, что важно не важно, хорошо и плохо, бездарно — талантливо, велико — ничтожно, ушло в песок, утекло во Фришес-Хафф, Калининградский залив, Балтийское море, рассыпалось в прах, было расстреляно, простреляно, утеряно, окаменело, замолкло и снова зазвучало, и проявляется вдруг как замазанная дурацкими рисованными зеркалами без отражений древняя роспись тысяча шестьсот девяносто пятого года кисти Готфрида Хинца на деревянном потолке с сюжетами из Откровения -Иоанна Богослова, и светится сквозь новые витражи и решетки ликующими, танцующими бликами на пустых белых стенах, на могильных надгробиях усатых рыцарей в латах и их благодетельных жен, доротей и маргарит, и на полустертой фреске Страшного Суда, где стоял когда-то орган и роскошный балкон, а потом колхоз, трактора, амбар и зернохранилище, а потом снова кирха, без святой Анны — матери пресвятой Девы Марии, без балкона и органа, но все же кирха и место Встречи человека с прощающим Богом, который поднимает солнце над добрыми и злыми людьми без различий и проливает дождь на землю, чтобы ей и дальше родить и кормить. и очень не последняя роль в этом круговороте и течении отведена уже упомянутой женщине, Елене Рудольфовне Кац, этнической немке с казахскими корнями, которая после той самой ночной метели, о которой рассказано в самом начале, вышла разгребать снег на дорожке у ворот только для того, чтобы открыть нам, ничтожным и любопытным, двери в церковь как в мир, в котором нет неважного, преходящего, бессмысленного, хотя все и запутано, непонятно и многослойно, как лук.

Придется мерзнуть. В кирхе не топят. Так и должно быть, согреть семьсот лет камней — задача, и тогда и сейчас неисполнимая, автор согласен греться слезами, просвещаться Святым Духом, дышать молитвой, послать бы этого автора по известному адресу с его средневековым сознанием, смирение пачи гордости, уже и сто лет назад в кирхе был «теплый» пол, по воздуховодам шел к ногам прихожан гретый в печи воздух, немецкие технологии, но колхозу в амбаре теплый пол был ни к  чему, закатали асфальтом, а сейчас под первыми рядами лавок устроены электрические обогреватели, и жить можно, но Елена Рудольфовна и так не мерзнет, и отчего-то я ее хорошо понимаю, хотя логического объяснения этому нет. Логики нет ни в одной из попыток объяснить, как эта женщина оказалась здесь, причины и следствия, стечения обстоятельств, трагические повороты, думаешь, вот у Маргариты Лютер, младшей дочери Мартина Лютера, было в тысячу раз больше шансов, причин и следствий оказаться в Мюльхаузене, остаться в Мюльхаузене навсегда, и все равно удивляешься, как события сочетаются друг с другом, завязываются в узелки, цепляются друг за друга, смотришь, а одному без другого уже и нельзя, и неразрывная цепь, вот Георг Кунхайм-старший, уважаемый человек, амтс-хауптманн, советник герцога Альбрехта Прусского, заболевает в тысяча пятьсот сорок первом году, и настолько серьезно, что к нему в Мюльхаузен вызывают самого лучшего врача, которого можно найти в Европе, мама родныя, Матка Бозка Ченстоховска, это еще здесь при чем, а при том, что врач-то не какой-нибудь шарлатан с пиявками, а не кто иной, как великий польский астроном Николай Коперник, Коперник был в мюльхаузенской церкви, так же как и я, стоял внутри, подмерзал в сапогах, но его лекарское искусство облегчает страдания болящего Кунхайма-старшего, ненадолго правда, но факт же, и факт смерти — через два года, герцог Альбрехт, бывший командир Тевтонского ордена, первый светский глава Восточной Пруссии, приезжает на похороны и увозит из Мюльхаузена Георга фон Кунхайма-младшего, мальчишку одиннадцати лет, чтобы не пропал без родителя, наследник же, «Не плачь, мой Георгий, я буду теперь твоим отцом», поди плохо, когда твой отец — первый человек в Пруссии, у тебя и жизнь в масле, и учеба в Виттенберге на теолога и юриста под руководством сподвижника Лютера Филипа Меланхтона, не забываем же, что только двадцать пять лет как девяносто пять тезисов Реформации прибиты намертво к дверям Виттенбергского собора и протестантство шагает по Германии, но сам Лютер уже мертв, а дети его — круглые сироты, и младшая, любимая Маргарита, живет в семье Меланхтона, и Кунхайм-младший, не менее любимый, встречает Маргариту, и конечно же, влюбляется в нее, и женится, а Маргарита фон Кунхайм рожает ему девятерых детей, и шестерых теряет еще в младенчестве, и умирает в возрасте тридцати пяти лет, и покоится где-то под мюльхаузенской церковью в утерянном и ненайденном фамильном склепе вместе с пятью своими умершими младенцами. Честно, я бы влюбился в Маргариту, иначе и смысла нет писать столько букв подряд и вспоминать, я же видел портрет ее кисти Лукаса Кранаха-старшего, я же слышал хорал Баха «Фом химмель хох, да комм ихь хэр» («Я пришел к вам с самого неба»), текст, написанный Лютером на рождение дочери, хорал звучит за Рождественской службой, а портрет хранится в мюльхаузенской церкви, хранился до наступления трагического для одних и победного для других тысяча девятьсот сорок пятого года, и исчез, но что же я все себя выпячиваю, словно хоть тушкой, хоть чучелом хочу прирасти к истории мюльхаузенской церкви, тогда как самое нелогичное и простое чудо в другом, как харьковский немец Рудольф Кац появляется в этой цепи людей, записанных в историю мюльхаузенской церкви, имея катастрофически малые шансы увидеть Мюльхаузен своими глазами и тем более дать шанс увидеть его своей дочери Елене, особенно если представить себе долгую дорогу в дюнах и степях летом тысяча девятьсот сорок первого года, когда юным, но  еще свободным советским немцем он был командирован спасать от наступающих немецких немцев табун лошадей редких пород своим ходом на Алтай и оттуда вернуться на Харьковщину уже не смог, а был отправлен валить лес до самого конца войны, да и потом, куда ехать, когда все родное сгорело, а всех родных разметало по странам и ссылкам, и жить надо начинать сначала, и лучше бы поменьше помнить, поменьше говорить, скрывать свои эншульдеген зи мир битте, и жить лангзам унд стетинг гевиннт махст, тише едешь —  дальше будешь, в поселке Дружба Быстроистокского района, между Бийском и Алейском, и там встретить будущую жену, и способствовать наконец появлению на свет Елены Рудольфовны Кац.

Должен ли человек возвращаться к своим корням? Что сакрального в поиске родственников? Объяснить это невозможно, если в человеке нет истинного, а-истиного, нет ничего от странной белой птицы, которая всегда возвращается в свое гнездо, заново его обживать, чинить, новить, строить, рожать, населять, кормить, учить и снова все бросать, улетать, как будто навсегда. Возвращение к корням — дорога к себе, живущему в крови предков как еще невоплощенная идея, но, воплотившись, она есть благодарность и доверие — главные строительные материалы человеческих гнезд. Через двадцать лет Рудольф Кац случайно услышит от кого-то, что в тысяча шестистах километрах от Алейска Алтайского края на жэдэ-станции Аманкарагай Кустанайской области Казахской ССР проживает много этнических немцев, и поедет туда с одной надеждой в кармане, надежда не постыжает, он будет ходить по дворам и спрашивать женщин, не знают ли они, где проживает Эмилия Кац, урожденная Пауль, и одна женщина, обернувшись, скажет, что этого не может быть, что она давно похоронила его и пусть он докажет, что он Руди Кац из Харькова, и окажется его мамой, аист вернулся. и все алейское гнездо переедет в кустанайское, а еще через тридцать лет кустанайское, включая Елену Рудольфовну с двумя сыновьями, перелетит в калининградское, продолжая начатое другими немцами рюккер цу ден Нэштэрн, возвращение к своим гнездам, но она не думала, что именно Мюльхаузен станет этим гнездом, всем хотелось в настоящую Германию, ту, которая живет за Одером и вся говорит на настоящем немецком языке, но человек не вольный аист, он аист невольный, ей трижды откажут в немецком посольстве, единственной из тридцати ближайших и дальних родственников, которые переберутся под Ганновер и далее, и тогда окажется, что Мюльхаузен-Гвардейское — это и есть ее Германия, а мюльхаузенская кирха — это и есть гнездо, которое надо приводить в порядок, и на эту роль выбрана именно она, как когда-то чьей-то небесной волей были выбраны уже озвученные выше рыцари, хохмайстеры, патроны, владетели усадеб и их жены, включая Маргариту Лютер фон Кунхайм.

И вот отсюда, от проявленной небесной воли, думается мне, что идея возвращения к корням прямо, криво, косо, непосредственно, косвенно, да как угодно связана с необходимостью встретить наконец по дороге живого Бога, Он же где-то там, в прошлом раю остался, из которого мы изгнаны и вынуждены шататься, колобродить в поисках светлого будущего. Елена Рудольфовна в долгой алейской и кустанайской жизни не знала, что она — христианка тысяча пятьсот семнадцатого года извода, а Христо-Рождественское, Лютеро-Баховское «Фом химмель хох, да комм ихь хер» («Я пришел к вам с самого неба») — райский гимн с ее настоящей Родины, земной и небесной, ничего этого она не знала, пока не пришла в кирху, в которой тоже ничего божественного в тысяча девятьсот девяносто девятом году как бы и не было, и даже не напоминало, а теперь и уходить не хочется, даже в мороз, так здесь хорошо, и кто еще не видел, как солнце играет в разноцветных окнах мюльхаузенской кирхи, как играют на контрабасах и дуют в тромбоны ангелы, тот еще и не жил толком. Мне кажется, что Елена Рудольфовна заново родилась двадцать пять лет назад, и это главный ее секрет и секрет всего Мюльхаузена, разве может человек родиться вновь, будучи стар, неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей, конечно, может, если мать — это Церковь, а по-другому и не получалось ни у кого.

В пристройке к алтарю, в бывшей ризнице, теперь располагается маленький мюльхаузенский музей, там есть два экспоната, в которые можно всматриваться и читать их бесконечно, как Евангелие, первый — это, конечно, чемодан, огромный, старый, кожаный, с деревянными ребрами и железными уголками, этот чемодан — настоящий герой, молчаливый и скромный, хоть и занимает всю стеклянную витрину, подаренную мюльхаузенской кирхе Русским музеем, когда шла реставрация внутреннего убранства, чемодан молчит, но молчание это красноречивее проповеди, если знать, что он, чемодан, самый старинный житель Мюльхаузена, если не брать в расчет камни, и что он, чемодан, помнит, как выглядела кирха в тысяча девятьсот сорок пятом году во всем резном, деревянном, органном, балконном и прочем великолепии, он свидетель самых трагических страниц деревни и его жителей, его нагрузили самым драгоценным барахлом, чтобы эвакуировать, чтобы самим спастись и спасти вещи для какой-то другой жизни, мирной, тихой, как в Мюльхаузене до войны, и чемодан уехал из деревни как в ссылку вместе с хозяевами, которые не верили, что навсегда, но именно навсегда и вышло для них, людей, но не для чемодана — он вернулся, сын старого хозяина привез его в Мюльхаузен и отдал в кирху со словами, если он сам не может вернуться и жить на родине, пусть хоть чемодан вернется на родину и поживет в милом Мюльхаузене вместо него, в это трудно поверить, но годы странствий никак не отразились на чемоданном облике, кожа благородно тускла, заклепки крепки, ребра плотно облегают борта, хоть сейчас отправляйся в путешествие вниз по Рейну, Одеру и Байсляйде, чемодан-изгнанник, чемодан-свидетель, чемодан-хранитель, чемодан-символ, чемодан-чемодан, наконец! Но второй музейный экспонат еще серьезнее, глубже, загадочнее, через него я кое-что пойму важное про Елену Рудольфовну и ее миссию в истории Мюльхаузена-Гвардейского, это дневник немецкого учителя Готфрида Рау, жившего точно более ста лет назад, переданный кем-то из родственников, уже оказавшихся в казахской ссылке, и вернувшихся, и эмигрировавших, найденный где-то, как всегда, на чердаке среди мертвых вещей, обреченных на забвение, и вдруг это ровные линеечки, синие чернила, четкий, почти каллиграфический почерк и много-много строчек, рифмованных попарно: «Не отпиливай ничего на Кресте, борьба жаркая и бремя тяжелое, часто ты вздыхаешь устало: я больше не могу! Но только держись, потому что однажды тебе станет ясно, насколько нужен тебе Крест здесь, внизу…»

Елена Рудольфовна Кац собирает немцев в мюльхаузенской церкви, она собирает всех немцев, прошлых веков, и ныне живущих, и будущих немцев, она возвращает им надежду на обретение Родины, и они все уже здесь, несмотря на метель и снег, она же раскопала дорожку, отогрела замок и открыла двери, они вместе с ней внутри белых стен кирхи, если взглянуть на потолок алтаря, картины оживают, сразу и видно, для чего это собрание собралось, они разговаривают с ангелами, вот фрау, шляпка сбилась на плечи, в правой руке посох, в левой — веревочка, которая тянется на небо, а другой конец держит ангел, идущий по облакам, и фрау дергает за спасительную веревочку и просит: «Утверди шаги мои на путях Твоих…» (Пс 16:5), а вот другая фрау, бредущая словно слепая, расставив руки, и немудрено, ибо глаза ей закрывает ангел-хранитель, отводя в сторону от сомнительной во всех смыслах гражданки с горящими кубками в руках, «отврати очи мои, чтобы не видеть мне суеты» (Пс 118:37), умоляет благочестивая, а вот дрожащий от страха юноша, он стоит перед ангелом, ангел сидит за столом, на котором раскрыта книга и чернильница с пером, в руках у ангела — скрижали с номерами заповедей, насколько четко ты исполнял первую заповедь, вопрошает он у юноши, а юноша умоляет: -«…-не входи в суд с рабом твоим, потому, что не оправдится пред Тобой ни один из живущих» (Пс 142:2), а вот наконец картина о самой Елене Рудольфовне, где ее небесный защитник сам воздевает крылатые руки к небесам с немым вопрошением о судьбе подопечной, а с неба собрат по цеху с серьезным лицом разворачивает на полнеба транспарант, примерно такой же, как когда-то в костонайском Аманкарагае и алейской Дружбе на первомайской демонстрации, но как дерзок текст: «Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать, влечет меня и то и другое, имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше».   


Очерк опубликован в журнале  "Русский пионер" №119. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".