Классный журнал

Райхельгауз
Одна моя мама
Горести моей прекрасной мамы
Прощаю я неведомо кому…
Булат Окуджава
У меня замечательная мама. Понимаю, что каждый может так сказать, каждому так кажется. Но у меня есть доказательства.
Мама умерла несколько лет тому на девяносто первом году жизни. А когда ей должно было исполниться восемьдесят, я попросил: напиши о своей жизни. Она интересней многих художественных произведений.
Она написала и назвала «О том, что прошло». Мамины мемуары опубликовал одесский журнал «Дерибасовская, угол Ришельевской», а буквально через месяц мне позвонил Юрий Ковальский, редактор киевской «Радуги», и спросил, можно ли перепечатать. Мама удивилась и разрешила. Потом, в Москве, в твердом переплете книжку издал Российский Еврейский конгресс. Потом народная артистка России Людмила Иванова стала играть мамины тексты как драматические монологи. А когда мама умерла, я выпустил спектакль «Фаина. Эшелон» в Школе современной пьесы. Фаина — так звали маму, а эшелон — это тот самый поезд, в котором пятнадцатилетнюю Фаину и ее двенадцатилетнюю сестру Брониславу родители увозили от войны. Мамой в спектакле стала замечательная актриса Елена Санаева. Ее маму, мою бабушку, сыграла другая моя любимая актриса Таня Циренина. Декорации, реквизит и костюмы сочинила моя дочь и, естественно, мамина внучка Маша Трегубова. Мы получили за этот спектакль семь наград, а Елена Санаева — звание народной артистки России.
То, что я помню и расскажу о маме, в чем-то цитирует ее книжку. Я так часто слушал в мамином «исполнении» рассказы о колхозе, в котором они жили, о старшей сестре и о брате Мише, погибшем на фронте в первые дни войны, что у меня возникло чувство, что сам жил в этом колхозе, знаю этих людей, ехал в том самом эшелоне.
Маме было пятнадцать лет, она хотела стать медсестрой. Перед экзаменом за первый курс в медицинском училище она приехала из Одессы на выходные к родителям, в деревню. Но началась война, и экзамен отменили. Отец, в честь которого меня назвали Иосифом, усадил жену и двух дочек на подводу. Мама радовалась отмене экзамена и какому-то неведомому путешествию, а еще получила возможность надеть новые красные туфли, в которых поступала и собиралась ехать на экзамен. Когда подвода тронулась, бабушка попросила остановиться, она подбежала к дому и проверила, хорошо ли заперта дверь. А мама легла между узлов и корзин на сено и увидела огромные спелые абрикосы на деревьях. Дальше была избитая ямами, покрытая пылью и соломой дорога, дальше мама, которой, напоминаю, было пятнадцать лет, обнаружила, что нет одной туфельки, и боялась признаться папе, дальше телегу отобрали, их посадили в эшелон. У станции Армавир налетели немецкие самолеты и началась бомбежка. Дедушка Иосиф взял двух девочек и отбежал подальше от поезда. А бабушка, у которой были больные ноги, легла прямо под стоящий вагон. Дедушка прикрыл девочек собой и вдруг увидел, что в бабушку попал осколок и она погибла. Он дошел до бабушки, лег рядом с ней — и через мгновение был мертв. Потом обнаружилось, что он не был убит, а умер от разрыва сердца.
Мама и ее сестра видели, как их родителей хоронят, то есть засыпают землей в огромной братской могиле на станции Нескучное недалеко от Армавира. Девочки остались одни. Мародеры из соседних деревень отобрали вещи, оставив осиротевших подростков осенью в летних платьицах.
Их привезли куда-то, и маму направили работать в госпиталь санитаркой. Госпиталь для солдат, которым оторвало руки и ноги. Работа пятнадцатилетней девочки заключалась в том, чтобы ухаживать за ними, менять повязки, кормить, мыть… И так до конца войны, а потом она вернулась в свою деревню.
Я, естественно, родился после войны. Но подробности маминых рассказов настолько в меня запали, что когда я ставил спектакли или снимал телевизионные фильмы о войне, то разговаривал с артистами, художниками и другими коллегами так, будто сам с мамой ехал в том эшелоне. Думаю, моя лучшая работа — это двухсерийный телевизионный фильм по сценарию Михаила Рощина «Эшелон». Там снялись многие замечательные актрисы, и я рассказывал им, как играть про войну.
У Алексея Арбузова есть пьеса «Счастливые дни несчастливого человека». Пьеса о маме должна бы называться «Несчастливые дни счастливого человека». Мама обладала удивительным качеством — почти ко всем проявлениям жизни относиться с оптимизмом и иронией. Я почти не помню, чтобы она плакала или сильно грустила. Конечно, так было, когда умер папа или когда мне должны были сделать в Израиле опасную для жизни операцию. Но это редкие дни, а в остальном, сколько себя помню, мама была веселая и гостеприимная. Наш дом в Одессе, потом в Москве и на даче в Подмосковье всегда был полон людьми, гостями, друзьями, соседями.
Мама замечательно готовила. Когда я был маленьким, папа уехал на Север зарабатывать, а мы с мамой жили в Одессе в проходной комнате на улице со смешным названием Чижикова. Мама готовила тогда из самых незатейливых продуктов — на затейливые денег не было. Жарила вкуснейшие драники, манную кашу с луком, варила какие-то супы все из той же картошки и манки. Как же было вкусно! И уже потом, когда появились деньги и продукты, — ставший легендарным борщ, рыба фаршированная, шейка, синенькие (как выяснилось в Москве, они почему-то называются «баклажаны») и все, что можно было готовить из доступных ингредиентов в московской квартире и в нашем загородном доме.
Мама с равным радушием, удовольствием и легкостью принимала одесских, а потом московских соседей, угощала своими тончайшими яствами Олега Табакова, Галину Волчек, Валентина Гафта и многих, многих других. Особенно мама гордилась знакомством с Окуджавой, многие стихи которого знала на память, и тем незабываемым обедом, на котором Булат Шалвович хвалил ее борщ. Много лет мама дружила с Юрой Богатыревым. Когда я окончил ГИТИС и начал работать в «Современнике», Юра приехал в гости к моим родителям. Летом они жили в Черноморке под Одессой. Домик на берегу можно было назвать дачей весьма условно, поскольку мы с папой сколотили его из самых простых и доступных стройматериалов. Обычно Юра ходил вдоль моря, где почти не было людей, что-то обдумывал, записывал… А иногда вдруг говорил: «Давайте я почитаю “Мастера и Маргариту”». И устраивались читки. Слушатели — наша семья, соседи, какие-то гости из города, но главным поклонником Юриного голоса и таланта была мама. Юра отвечал взаимностью. Утром все шли на пляж, а мама оставалась одна, готовила завтрак, и помогал ей Юра Богатырев. Он слушал истории ее жизни и делал бесконечные наброски с натуры. Потом Юра приезжал еще и еще, потом мама переехала в Москву и ходила во МХАТ на Юрины спектакли. А потом Юра умер, и на его похоронах я видел маму в одном из самых трагических дней ее счастливой жизни.
Уже после маминой смерти, перебирая ее книжки, я обнаружил подаренные авторами стихи Константина Симонова, Булата Окуджавы, прозу Чингиза Айтматова и много неизвестных мне, изданных за свои деньги произведений графоманов всех мастей, которые мама честно читала и устно рецензировала.
Наверное, особая глава маминой биографии — походы на одесский Привоз. Во времена моего детства и юности поход на Привоз для одесской хозяйки становился ярким и важным событием. Каждый раз, возвращаясь с рынка и раскладывая купленные там продукты, мама комментировала и восстанавливала диалоги с продавцами и покупателями. Диалоги, которые сразу же становились репризами или анекдотами, всплывавшими через много лет в моих одесских байках.
Вот например. Мама встречает подругу из родного колхоза, с которой не виделись несколько лет, и спрашивает: «Как жизнь с мужем?» И слышит ответ, навсегда в меня запавший: «Морально мы с Фимой смотрим телевизор и слушаем радио. А материально — несем с Привоза».
Еще один эпизод: все на том же Привозе в молочном корпусе продают не молоко и сметану, а колбасы, окорока, мясные рулеты. Чтобы привлечь внимание, торгующие умоляют немногочисленных покупателей попробовать. Полная одесская красавица неопределенных лет уговаривает то ли сына, то ли внука решить, какую колбасу он хочет сегодня на обед. Видно, что мальчику эти пробы уже невыносимы, но то ли мама, то ли бабушка требует: «Сема, скушай этот кусочек до конца! Доктор сказал, что тебе надо поправиться, чтоб ты сдох!»
…Мама покупает что-то в мясном корпусе, и вдруг неподалеку шепот: «Зелень, зелень, кому зелень?» В полной уверенности, что предлагают петрушку или укроп, оборачивается и видит человека, который пересчитывает доллары.
У мамы была врожденная, природная интеллигентность. Воспитание и образование здесь ни при чем, все ее образование — это первый курс медицинского училища. И еще удивительное чувство такта. Она подсознательно всегда точно понимала, как нужно себя вести в той или иной ситуации.
В семнадцать лет меня отчислили из театрального института в Ленинграде. Представьте себе, каково было вернуться в Одессу и всем родственникам и знакомым рассказать об этом. Мама прилетела в Ленинград, пришла к преподавателю, у которого я учился, Борису Вульфовичу Зону. Она попросила объяснить, что означает профессиональная непригодность — формулировка, с которой меня исключили. И действительно ли ее сын непригоден к этой профессии. Профессор, выдающийся педагог, воспитавший многих известных артистов и режиссеров, сказал ей: «У вас такой мальчик… Либо мне нужно было выгнать его и оставить весь курс, либо выгнать весь курс и оставить его».
Было два билета домой в Одессу… Как же я не хотел уезжать из Ленинграда! А для матери — оставить семнадцатилетнего ребенка в чужом городе? Но она почувствовала, как правильно поступить. И определила мою жизнь. Если бы тогда мама забрала меня, я никогда бы не стал тем, кем стал. За год скитаний я набрался очень многого от художников, поэтов, творческих и других людей, с которыми общался в мастерских и общежитиях.
Какое же это счастье, когда мама может встретить, накормить, выслушать, посочувствовать, пожалеть… Я ценил и сохранял связи с мамой, пока она жила, но, когда ее не стало, почувствовал, как многое пропустил, не успел, не понял. Помню, было мне двадцать с чем-то лет и я в конце августа пришел с мамой на вокзал, чтобы, простившись там, уехать в Москву, в ГИТИС, где в сентябре начинался учебный год. Поставил в купе свой чемодан, положил еще какие-то пакеты и свертки с продуктами, которые мама собрала в дорогу, и увидел очень красивую девушку, светленькую, худенькую. И как же захотелось, чтобы поезд поскорее тронулся, чтобы мы познакомились, я бы похвалился, что учусь на режиссерском факультете ГИТИСа, и она бы чем-то ответила… А поезд все не отправлялся, и мама, естественно, не уходила. Она с перрона через открытое окно давала советы: «Вот там котлетки, ты их съешь вначале с помидорками, а потом брынзочку, она может дольше лежать. А еще в молочной бутылке компот. На ночь не оставляй, чтобы не прокис». И девочка все это слышала, и мне было стыдно за маму, и за себя, и за эти котлетки с компотиком. Каким же я был идиотом… Отдал бы сейчас все, что можно, за лишнюю минуту с мамой на том горячем августовском перроне.
Лет семь-восемь назад мне, совершенно здоровому, ежедневно плавающему в бассейне и ходившему с товарищами в экспедиции по бездорожью, объявили о смертельной болезни. Сказали, вылечить почти невозможно, попробуйте в Израиле, там новые препараты и уникальные врачи, есть надежда, что спасут. Мы с сестрой Олей что-то невнятное объясняли маме о болезни, она особенно и не вникала, но, уверен, чувствовала весь ужас ситуации. Когда я должен был улетать в Израиль на операцию, которая могла закончиться трагически, пришел к маме и стал объяснять ей, что ничего страшного, разрежут, отрежут, зашьют, вылечат. Она как будто соглашалась с моими доводами и планами на будущую жизнь. И, не дожидаясь результатов, в один из дней, как обычно, пошла утром в бассейн, проплыла свои десять кругов, приняла душ, оделась во все чистое и праздничное и попросила дать альбом с фотографиями моими, Олиными, внуков, правнуков. Переворачивала страницы, целовала фотографии. Потом легла на свой диванчик, отвернулась к стенке, уснула и умерла.
Мама говорила, что ее мама, погибшая в эшелоне, часто «приходит» и наблюдает за ней. Сидит где-то неподалеку и смотрит, как ее дочь еду готовит, стирает или читает книжку. Всегда считал это фантазией, даже когда мама, сидя на дачной веранде, говорила: «Вот же она, за деревом, ты что, не видишь?» Я не видел и не верил… А напрасно. Сейчас я вижу и слышу маму, правда чаще всего ночью, и скорее всего это сон. Но, когда просыпаюсь, точно знаю: мы встречались, я что-то ей рассказывал, о чем-то советовался.
Мама похоронена рядом с папой на маленьком сельском кладбище у деревни Матвейково. На ее могиле я поставил булыжник с именем и датами рождения-смерти, такой же, как у папы, только меньше. Надеюсь, пройдет время, и мой камень будет стоять здесь же, рядом с родителями.
Когда мама укачивала в коляске Соню Трегубову, дочь моей дочери, свою правнучку, ту самую Соню, которая иллюстрирует эти публикации в «Русском пионере», — так вот, укачивая, мама пела ей «Виноградную косточку в теплую землю зарою» своего и моего любимого Окуджавы. И поэтому закончу стихами Булата Шалвовича, которые он, конечно, посвятил своей маме… Но и моей. И всем прекрасным мамам.
«Настоящих людей так немного!
Все вы врете, что век их настал.
Посчитайте и честно, и строго,
Сколько будет на каждый квартал.
Настоящих людей очень мало,
На планету — совсем ерунда,
На Россию — одна моя мама,
Только что она может одна!»
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №119. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
22.12.2024Будьте добры 2
-
29.09.2024Атом и лилипуты 1
-
03.04.2024Почту за честь 2
-
25.11.2023На обочине, у деревни Матвейково 1
-
30.09.2023Мы едем, едем, едем 2
-
16.07.2023Желание вернуть трамвай 1
-
23.05.2023Жизнь моих домов и дома моей жизни 1
-
09.03.2023Реки мира 1
-
18.01.2023Зима крепчала 1
-
26.11.2022Назначили все это в зоосаде 1
-
15.10.2022Перестаньте, черти, клясться 1
-
17.06.2022Много черных лошадей и одна белая 1
-
Комментарии (1)
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1119Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 6109Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8106Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8862Литературный загород -
Андрей
Колесников12535Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
и как рассвет вспоминает, вечерний света отлив,-
когда невзрачное ненастье, земной окутывает дом,
раз согревает же лишь счастье, что сберегли от детства в нем,-
черствеют и без туч пусть дали, да что-то не тускнеет в нас,
предвечной чистотой печали, чтоб счастлив был закатный час.