Классный журнал

Александр
Рохлин

Всем по щам!

Рано или поздно я открою в своем селе щиварню. Она же будет чайной, и котлетной, и вообще центральной культурообразующей точкой села с мощным гастрономическим притяжением. Денег нет. Но этот слабый момент меня не смущает. Деньги придут. Они всегда приходят, рано или поздно, вслед за правильно сформулированной идеей. А идей, правильных и неправильных, сформулированных и не очень, в моей голове так густо, что от них тесно и в них можно ложку стоймя ставить, как в домашней сметане или суточных щах.

Вернемся ко щам. Одной из гениальных идей, пришедших ко мне в голову однажды на излете зимы, была следующая. Наварить щей, литров пятьдесят, и накормить народ, свой и окрестный, дабы они не ослабели в предстоящем долгом и изнуряющем пути Великого поста. Щи должны были стать основой, так сказать, краеугольным камнем в деле возрождения народной сельской культуры. На меньшее мы замахиваться не умеем.

В помощь благому делу немедленно был подтянут граф Александр Федорович Чернышев-Безобразов. Последний владелец села и хозяин усадьбы с церковью и пристройками. Известно, что граф был мощным хозяйственником, содержал усадьбу в образцовом порядке — занимался инновациями. Отсюда родилась идея, что где-то в архивах или в еще ненайденных кладах хранится кулинарная книга графа Безобразова, в которую он собственноручно записывал наиболее интересные рецепты. Понятно, что некоторые из них нам уже были известны — счастливо и тайнообразующе обретены. А как по-другому?

Итак, щи по рецепту вице-губернатора Херсона и Вильны графа Безобразова, чья могила находится за южной стеной Знаменского храма, были приготовлены. К утру следующего, празднично-масличного, дня щи сами собой, как полагается, сделались суточными и приобрели кондицию, прямо скажем, вдохновляющую и одуряющую. Внешним видом, количеством и ароматом. Все было заготовлено для трапезы — и столы, и лавки, и глубокие тарелки, и ложки, и черный хлеб, и сметана, и мелко порубленная зелень. Над семидесятилитровым котлом развевался рекламный баннер-плакат в стилистике конструктивизма — «Всем по щам!».

В щи ушла последняя тайнообразующая деталь — рюмка первоклассного домашнего самогона.

Это было полное фиаско. Народ на празднике праздно шатался между увеселениями, поделками, слушал самодеятельность и кормил детей сладкой ватой, блинами и мороженым. «Безобразовских» щей испробовали человек пятьдесят, не более. Скорее всего, причиной неудачи стало неудачное время. Праздник устроили в полдень. Все люди дома выспались и позавтракали, на праздник явились сытыми. А щи требуют от человека вдохновения, то есть пострадать до вкушения хоть немного.

В конце мероприятия я кормил несколько экипажей ППС, ГИБДД, МЧС и скорой помощи, обеспечивавших тишину и порядок и порядком замерзших. Задаром, конечно, от чистого сердца, но внутренне обливаясь слезами. Целевая аудитория не пришла. Провал миссии был очевиден. Но не об этом горестном моменте я хочу рассказать. Был в тот день другой момент, на который я не обратил внимания по причине его незначительности. А теперь понимаю, что Бог послал мне знак. До сих пор, кстати, неразгаданный. Но — очевидный.

В какой-то момент к нашей раздаче подошла пожилая интеллигентная женщина. Я знал, что она служит библиотекарем в нашей городской библиотеке. Она откушала щей, попросив налить ей «полполовничка», сдержанно похвалила, ушла и вернулась с книжкой. Это был томик Грэма Грина, между прочим. Но внутри английского классика, между страниц, лежала газетная вырезка, или похожая на газетную, один узенький столбец текста. Ее-то и протянула на ладони библиотекарша. Я ее сфотографировал. Поэтому привожу, можно сказать, в подлиннике:

«В 1889 г. в дер. Шухтовская Череповецкого уезда крестьяне праздновали закладку новой церкви. В этот праздник собралось много народу, в том числе с соседних приходов. Перед праздником собрали церковно-приходской сход, на котором постановили: наварить пива по 2 ведра с души, собрать 50 рублей на покупку мяса и по караваю хлеба с каждого дома. Во время утрени и обедни были сварены щи в двух больших котлах и наскоро устроены столы на церковном погосте. Щи с мясом приносили гостям в деревянных блюдах, подкладывали ломти хлеба и подносили кружки с пивом».

— Да, — сказал я женщине, — теперь мне все понятно. Щи с мясом в больших котлах — это одно. Но пива мы никому не подносили.

Женщина спрятала страничку обратно в томик Грина. Но любопытство мое было раззадорено, и я спросил, откуда материал такой.

— Реликвия, — тихо ответила библиотекарша. — Мой дед служил в Ленинграде в Публичной библиотеке.

Дальше — со слов, как я успел запомнить.

У дедушки был коллега и товарищ — Владимир Владимирович Майков. Оба из старорежимной профессуры, которая не уехала за границу, а доживала свой век худо-бедно при новой власти. В чине великих и почти безвестных знатоков своего дела. И у них на двоих существовало что-то вроде игры, интеллектуального развлечения. Они собирали разные прикольные факты из российской жизни и присылали друг другу в виде коротенького письма или открытки. Вроде наших мемов. Сообщения должны были касаться темы, над которой работал коллега. Тогда я не спросил, над чем работал профессор Майков, которому дедушка нашей библиотекарши прислал сообщение про щи на погосте и два ведра пива с каждой души. Спросил о другом. Что прислал в ответ Майков? Мне кажется, что женщина ждала моего вопроса, и если бы я его не задал, то сильно упал бы в ее глазах. Она опять открыла томик Грина и достала еще одну страничку текста. Вот он:

«Крестьяне также звали щами и сами зеленые листья капусты: “Белые клубни зовут капустой, а серые листья — щами… У крестьянина Ивана Иванова из с. Покровского, семья которого состоит из 3 взрослых и 3 детей, ныне осенью заготовлено щей 24 ушата по 4 ведра каждый”.

Материалы этнографического бюро князя В. Н. Тенишева».

Тогда я решил, что профессор Майков писал диссертацию о кислых щах. И выражение «профессор кислых щей» приняло для меня совершенно новый, документальный смысл. Почему бы нет? Слава Богу, я не успел поделиться этой дурацкой мыслью с доброй женщиной.

Она собралась уходить и, прощаясь, сказала, что профессор Майков и ее дед умерли в осажденном Ленинграде в феврале сорок второго года. От голода.

И вот спустя энное количество лет ваш покорный слуга, неунывающий щивар и писатель-почвенник, оказался в Великом Новгороде. По служебной надобности. Надобность эта требовала и указывала мне обязательно очутиться на правом берегу Волхова в Антониевом монастыре — памятнике всего русского, что может быть в природе, начиная с самой природы и заканчивая историей архитектуры, научного образования, религиозного просвещения и проч. и проч. И вот случай. Cтоять на топком берегу, к которому приплыл на камне прп. Антоний Римлянин (то ли грек, то ли ирландец по происхождению) и краем уха слышать рассказ экскурсовода — преподавателя Новгородского университета. Слушатели были обычные балбесы туристы. А экскурсовод был необычным «балбесо-водителем». Каждое сообщение о монастыре было лишено заученной поверхностности и словно дышало прошлым, рассказывая о нем как о сегодня, в крайнем случае — о вчера. Слово звало за собой дальше, идти в глубину времени, где факты сплетаются друг с другом в живые узоры времен, имен и судеб, изменяясь до неузнаваемости. Так рассказывать и зажигать умеют только люди науки. Достаточно одного неравнодушного вопроса, и в ответ вы получаете билет в прошлое. Я и получил такой билет. И еще кое-что. Когда он закончил рассказывать об истории семинарской библиотеки, в которой в том числе хранилась библиотека Феофана Прокоповича, крайне неоднозначного и незаурядного деятеля Русской православной церкви времен Петра Первого, я поинтересовался, что же стало с библиотекой Прокоповича, когда власть стала советской. Вопросом этим я остановил бег времени и вызвал нервный зуд у балбесов туристов. Наш ученый прирос к месту и, взглянув на меня с пронизывающей благодарностью, выдал вдохновенный, подробный и временами невероятно горестный рассказ о судьбе древних книг. Пересказывать его я не буду, чтобы избежать нервного зуда у читателя, но в нем я услышал смутно знакомое имя и вздрогнул.

Владимир Владимирович Майков, старший библиотекарь питерской Публички, археограф, профессор и проч. и проч. Весь семинарский «хлам» Прокоповича, шесть с половиной тысяч томов и рукописей, из библиотеки при новой власти собирались выкинуть. Двести девятнадцать лет пребывания в стенах семинарии должны были бесславно закончиться. Но Божьим промыслом их не выкинули, а перевезли в Ленинград и отдали на хранение в фонды библиотеки. Но это лишь полдела. Старые книги — мертвые книги, пока они не описаны и не систематизированы, пока не обретут лиц. И именно этот труд по «обретению лиц» совершил Владимир Владимирович Майков за пять лет, с двадцать шестого по тридцатый год.

Я вспомнил свои щи. С ними графа Безобразова и князя Тенишева, а с ними и женщину-библиотекаря с томиком Грина и сообщением про двадцать четыре ушата серых щей.

История — это невообразимое крошево. Русская история — это щи из крошева.

Родом из Великого Новгорода.

Щи да щи — хоть портянки полощи.

Рецепт настоящих, аутентичных, народных, великоновгородских, серых щей прилагается.