Классный журнал

Гелприн
Миры АБС
Дважды обязан
О творчестве братьев Стругацких написаны тысячи, если не десятки тысяч монографий, эссе, ретроспектив, а также исследовательских, литературоведческих и критических статей. Количество рецензий и отзывов на их произведения исчисляется в миллионах.
Я не стану повторять то, что великое множество раз изложено до меня. Я лишь вкратце расскажу о том, как литературный феномен «братья Стругацкие» повлиял на меня лично.
В восьмидесятые, когда школьные учителя усердно вбивали в учеников ненависть к русской классике и насаждали в неокрепших мозгах «единственно верный литературный метод — социалистический реализм», я, как и большинство моих одноклассников, читал запоем. Всё подряд, лишь бы отстояло подальше от Чернышевского, Герцена и иже с ними.
Книг не было, за книгами надо было охотиться. Те, что хранились на родительских полках, зачитывались до дыр. За теми, что уцелели в библиотеках, выстраивались очереди.
Беллетристика тем не менее всеми правдами и неправдами до подростков доходила. Очень скудно, очень выборочно и только если творчество автора, зачастую давно почившего, хоть как-то сочеталось с ненавистным соцреализмом. Дюма и Свифт, Твен и Дефо, Хаггард и Сабатини, Лондон и Стивенсон, Сенкевич и Скотт поглощались в том количестве, которое удавалось добыть.
Фантастика с соцреализмом сочеталась скверно. За кордоном уже отошел ее Золотой век, уже вовсю гремели имена Брэдбери и Хайнлайна, Азимова и Дика, Кларка и Ван Вогта, до нас же доносились лишь невнятные отголоски. Я ничуть не умаляю достоинств произведений -Уэллса, Обручева, Верна, Ефремова, Конан-Дойля, Адамова, Алексея Николаевича Толстого, но приключенческой литературе они проигрывали. И в особенности проигрывали ей книги советских фантастов, которые запросто можно было взять в библиотеке или купить за гроши в букине.
«Степанов сел в свой звездолет, нажал на педаль и очутился в созвездии Альдебарана» — это собирательная фраза, отражающая уровень доступных произведений жанра. Неудивительно, что начитанных и умеющих разбираться в литературе подростков от слова «фантастика» воротило с души. Низкий жанр, занудный, безжизненный, неинтересный и недостоверный — так считали почти все мои сверстники и я в том числе.
Мое отношение к фантастике изменилось за один день, чтобы не сказать в одночасье. Случилось это, когда я учился в девятом классе. Сразу после того, как дочитал последнюю страницу повести «Трудно быть богом» за авторством Аркадия Натановича и Бориса Натановича Стругацких. Повесть отличалась от ранее читанных образцов жанра примерно в той же мере, в какой белый гриб боровик отличается от замурзанной сыроежки. Я был потрясен, ошеломлен, изумлен — всё вместе. За следующую неделю «Трудно быть богом» прочитали мои одноклассники и друзья. С тем же эффектом. Мы открыли для себя новый мир. Вырвавшийся за пределы обнесенного колючей проволокой соцреализма мир, населенный живыми людьми. Сложными, противоречивыми, страдающими, совершающими подвиги — не во имя нелепых и дутых истин, а потому, что по-иному никак.
Неделю спустя я продал подаренные на шестнадцатилетие джинсы «Левис» и на вырученные полторы сотни купил на черном рынке пять книг братьев Стругацких. В них было восемь повестей, за три дня я прочитал все. «Пикник на обочине» и «Попытка к бегству», «Обитаемый остров» и «Полдень, XXII век», «Малыш» и «Улитка на склоне», «За миллиард лет до конца света» и «Понедельник начинается в субботу» перевернули мой мир и сделали меня другим человеком. Романтичный и наивный подросток ушел в небытие. Я переродился во взрослого человека со сформировавшимся литературным вкусом и сформировавшимся мировоззрением. Эти пять книг со мной до сих пор и будут со мной, пока я жив.
За студенческие годы я прочитал все, что было написано братьями. Роман «Град обреченный» и повесть «Хромая судьба» в книжных вариантах я не нашел и читал с отпечатанной на пишущей машинке рукописи. И, лишь прочитав все, я взялся за Гаррисона, Шекли, Уиндема, Холдемана, Саймака, Лема… Мой литературный кругозор обогатился мировыми шедеврами. Но до уровня братьев Стругацких ни одно произведение ни одного автора недотянуло. Они как были, так и остались для меня фантастами номер один, неповторимыми и недосягаемыми. Тогда я задумался, почему так.
У меня нет и не было филологического образования, и до всего, что я знаю и умею в литературе, я дошел, анализируя тексты Стругацких. Интуитивно, без всяких теоретических знаний, я понял, как они делают мир и героев. Осознал, за счет чего достигается сопереживание, за счет чего происходит вовлечение читателя в созданный авторами мир. Уразумел, что нужно сделать для того, чтобы персонажи обрели харизму, неповторимую персонифицированную речь, яркую индивидуальность. Растолковал себе, как вплетаются в канву повествования ирония и юмор, как работают на текст рефрены и флешбэки, как сюжет подводится к кульминационным точкам, и множество всего прочего. Понять понял, осознать осознал, но у меня и в мыслях тогда не было, что я когда-либо смогу эти знания применить.
Я написал свой первый рассказ в две тысячи пятом, случайно наткнувшись в Сети на литературный конкурс. В течение года я написал еще полтора десятка рассказов и в доброй половине конкурсов, в которых участвовал, победил. Поначалу я удивлялся этому, потом перестал. У меня была фора — огромная, как выяснилось, фора: детальный анализ творчества братьев Стругацких и сделанные из него выводы. Я никогда не выкладывал их на бумагу — лишь систематизировал результаты у себя в голове.
В две тысячи шестом я разослал свои тексты в редакции всех журналов, публикующих фантастику. Мне говорили, что это бессмысленно, потому что пробиться в печать можно, лишь если у тебя уже есть опубликованные в престижных изданиях тексты или если тебя рекомендует кто-либо именитый, по дружбе или по бартеру. У меня в арсенале не было ни того, ни другого. Ни из одной редакции мне не ответили, но отчаяться я не успел.
«Ваш рассказ одобрил к печати Борис Натанович Стругацкий» — пришло письмо из редакции альманаха «Полдень, ХХI век», куда я отправил рассказы скрепя сердце и в последнюю очередь, потому что боялся опозориться.
Таким образом, своим становлением я обязан Стругацким дважды: первый раз — как личности, второй — как литератора. К огромному сожалению, на момент моего второго перерождения Аркадия Натановича уже не было в живых.
Борис Стругацкий дал мне дорогу. За последующие шесть лет я публиковался в «Полдне» двадцать пять раз. Одновременно мною заинтересовались и другие издания — автор «Полдня» означал «бренд». Но самое важное не это. Для того чтобы написать хит, умения и желания мало. Нужен стимул. У меня такой стимул был: я знал, что мой текст прочитает Борис Стругацкий. Ради одного этого стоило его писать.
В ноябре две тысячи двенадцатого Бориса Натановича не стало. Для меня это была трагедия — я потерял учителя, самого значимого для меня человека. Я был близок к тому, чтобы бросить писать, — вместе с учителем ушел и мой главный стимул.
Я нашел выход, постановив для себя, что в долгу перед учителями и пришел мой черед платить по счетам.
Я составил и издал два сборника рассказов, посвященных памяти братьев Стругацких. И сам написал дюжину текстов как трибьют их памяти. Один из этих текстов, рассказ «Свой Чужой», лег в основу романа «Хармонт», прямого продолжения повести «Пикник на обочине». Борис Натанович одобрил фабулу романа при жизни, а вот прочитать его не успел. Роман вышел в две тысячи четырнадцатом в питерской «Астрели». А рассказ, по сути первую главу «Хармонта», я счастлив и горд представить читателям сейчас, в подборке для «Русского пионера».
Позвольте подвести итог. Меня не раз спрашивали, и в дружеских беседах, и в разного рода интервью, что для меня творчество братьев Стругацких. Ответ неизменный, им я и заканчиваю эту статью.
Творчество братьев Стругацких — мое всё.
Майк Гелприн
________________________________________
Ведущие российские фантасты написали рассказы по мотивам произведений братьев Стругацких специально для этого номера. Подборку составил и представляет авторов писатель Майк Гелприн, фантастические тексты которого публикуются в «Русском пионере» многие годы.
Майк Гелприн Сменил множество занятий. Водитель, предприниматель, издатель, профессиональный игрок. Последняя профессия — программист. А также литератор, рассказчик. Ученик Бориса Натановича Стругацкого. Писать начал в две тысячи шестом, с тех пор написал около четырехсот текстов, большинство из них — короткая форма, рассказы. Публиковался в России, на Украине, в Польше, США, Канаде, Германии, Израиле. C две тысячи тринадцатого — постоянный автор журнала «Русский пионер».
Свой-чужой
Продолжение повести АБС «Пикник на обочине»
текст: майк гелприн
Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале Международного института внеземных культур
Швейцар в холле невзрачного здания с неприметной вывеской «Юридическая контора Корш, Корш и Саймак», как обычно, клевал носом. Ричард Г. Нунан неодобрительно покачал головой и взбежал по лестнице на второй этаж. Привычно принюхался к стойкому, не выветрившемуся за многие годы запаху, поморщился, подосадовал, что природу этого запаха так и не сумел определить, и попылил по темному, крытому прохудившимся ковром коридору.
В приемной старательно стучала по клавишам блондинистая секретарша. Ричард попытался вспомнить, как же ее зовут, не вспомнил и приветливо помахал ручкой.
— У себя? — понизив голос, заговорщицки спросил он.
Секретарша кивнула, и Ричард посеменил в кабинет. Господин Лемхен был у себя. Его прямоугольное генеральское лицо при виде визитера привычно собралось в складки и приняло неопределенное выражение, означавшее то ли приветливую улыбку, то ли досаду от того, насколько господину Лемхену все обрыдло.
— Присаживайтесь, — вальяжно предложил господин Лемхен. — Располагайтесь.
Ричард устроился на краешке неудобного громоздкого стула для посетителей и приготовился к обычной малоприятной рутине. Ежемесячные отчеты перед начальством удовольствием были весьма сомнительным. Учитывая начальственный нрав — в особенности.
— Должен сказать, — медлительно проговорил господин Лемхен, — в кои-то веки я вами доволен.
От удивления Ричард сморгнул и едва не переспросил, не ослышался ли. Доволен господин Лемхен бывал, разве что когда кого-нибудь из коллег понижали в должности или увольняли в отставку.
— Да-да, — кивком подтвердил хозяин кабинета. — Утечка материалов из Зоны практически прекратилась, за последние полгода поток, можно сказать, почти иссяк. Я, правда, не уверен, что причиной тому именно ваша деятельность.
Удивление враз прошло. Ричард почувствовал даже некоторое облегчение от того, что неожиданная благосклонность начальства сменилась привычным недовольством. Конечно, так тебя и растак, моя деятельность ни при чем. Псу под хвост нужна эта моя деятельность. Хабар перестал утекать налево сам по себе, эдак тебя и разэдак. Сталкеры внезапно синхронно помутились умом и решили пожить в тюрьме, свобода им, туда их растуда, поднадоела. И разумеется, никакой Ричард Г. Нунан и рядом с этими событиями не стоял.
— Вам виднее, — вслух сказал он, демонстративно разглядывая черные казенные портьеры на окнах.
— Разумеется, — согласился господин Лемхен. — Разумеется, мне виднее. Итак, материалы противнику больше не поступают. Ни из нашей Зоны не поступают, ни из других. Сталкеры поумирали. Те, что не поумирали, упрятаны за решетку. Те, что не упрятаны, отошли от дел, а молодые, как обычно, никуда не годятся. Так?
— Допустим, так, — согласился Ричард осторожно.
— Допустим, допустим. А кстати, как с ними обстоят дела, со сталкерами?
Ричард вздохнул и скучным размеренным голосом принялся излагать:
— Стервятник Барбридж, как вы наверняка помните, ненадолго пережил сына. Рыжий Шухарт в тюрьме. Носатый Бен-Галеви, Курёнок Цапфа, Креон Мальтиец в соседних с ним камерах. Карлик Цмыг женился на Дине Барбридж, так что ему теперь, — Ричард хохотнул, — не до Зоны, за женой бы углядеть. Кого я еще позабыл?
Господин Лемхен раскрыл лежащую перед ним пузатую папку и сверился с ее содержимым.
— Ну, а как поживает Гундосый Гереш? — небрежно осведомился он.
— Один из немногих действующих сталкеров, — в тон начальству ответил Нунан. — Хабар через Мосла сбывает мне. Правда, хабара немного. Есть еще пара-тройка из новых: Лохматый Батчер, Прощелыга Мартен, потом этот, как его… Киприот Сатырос. Тоже сбывают мне и тоже немного, можно считать, ничего.
— Понятно. А скажите-ка мне, Ричард, вам не приходило в голову, что приток материала прекратился не оттого, что сталкеров поприжали, а те, кого не поприжали, разучились работать, а попросту потому, что шкатулочка-то не бездонна?
— В каком смысле? — растерянно переспросил Ричард.
— Да в самом прямом. Вы, с позволения спросить, доклады Института внеземных культур изучаете?
— Изучаю, конечно, — соврал Ричард. — С регулярностью.
— Плохо, значит, изучаете. По мнению наших героических ученых, ведущих, заметьте, ресурс хармонтской Зоны на настоящий момент практически выработан. А проще говоря, все, что можно оттуда вытащить, уже уперли. Остались лишь запрещенные для изучения материалы: студень этот, как его, мерзкий. Пух, зеленка, что там еще есть?
Ричард вытащил носовой платок и промокнул внезапно вспотевшую лысину.
— Вы хотите сказать… — неуверенно начал он.
— Да я, по сути, уже сказал. Орден вы свой получите, представление я подписал. Не исключено, что получите и повышение. Но вот деятельность ваша в Хармонте подходит к концу, Ричард. Платить вам здесь баснословную зарплату становится несколько нерентабельно, вы согласны? Тем более используете вы ее явно не лучшим образом. Это ваше заведение, — господин Лемхен поморщился, — которое, собственно, публичный дом. Мне, знаете, несколько даже неудобно, что мой сотрудник и подчиненный — хозяин борделя. Нет, я, конечно, понимаю, что веселый дом с девочками у вас для прикрытия. Однако можно было бы подобрать что-нибудь поприличнее, вы не находите? Лавку какую-нибудь там, парикмахерскую, сапожную мастерскую…
Вот оно как, отстраненно разглядывая потолок, думал Нунан. Надо же… Старый боевой конь стал не нужен. А я даже позабыл как-то о такой перспективе. Обвыкся уже здесь, прижился, врос в этот город, дом вон зачем-то купил. Повышение… Да подотрись ты своим повышением, кому нужен спецагент, которому уже как следует за пятьдесят, пускай он и с неоценимым опытом?
— Спасибо, — сказал Ричард вслух. — Орден — это прекрасно. Я буду носить его не снимая.
Он поднялся и, не прощаясь, двинулся на выход.
— Постойте! — рявкнул в спину господин Лемхен. — Я вас еще не отпустил. И не уволил. Пара месяцев у вас есть. Может статься, даже три месяца. Успокойтесь, поберегите нервы, съездите в отпуск.
— В отпуск? — механически повторил Ричард. — Какой уж там отпуск.
— Да самый обыкновенный. Сколько вы здесь сидите безвылазно? Пятнадцать лет? Вот-вот. Съездите куда-нибудь, развейтесь, потом вернетесь, подготовите к сдаче дела, тем более дел осталось не так много. Незаменимых, знаете ли, у нас нет. С рекламациями как-нибудь справится секретарша, а в борделе, думаю, девочки обойдутся без вас.
Пинок под зад, тоскливо думал Ричард Г. Нунан, медленно ведя «Пежо» по центральным хармонтским улицам. Вот и мне достался пинок под зад. Что же теперь делать, а? Продать дом, обстановку. Продать «Пять минут», заведение прибыльное, от покупателей отбою не будет. И убраться отсюда к чертям, туда, где о спецагентах люди читают в книжках, а не называют их друзьями, доверяют им и садятся потом в тюрьму. Туда, где неоткуда вынести Золотой шар, где вообще нет никаких шаров, кроме разве что бильярдных. И где не надо называться чужим именем, не надо жить по легенде, не надо напиваться вдрызг с лихими людьми, которые считают тебя другом и ведут себя с тобой как с другом. И которые если узнают, кто на самом деле их друг, то прожить тебе позволят, может быть, минут пять.
Ричард припарковал «Пежо» в двух кварталах от «Боржча», вытянул из приемного гнезда «этак» и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза. Замер, волевым усилием укротил разошедшиеся не на шутку нервы и заставил себя сосредоточиться. Надо взять себя в руки и как следует подумать, методично внушал себе Ричард. Ты отвык по-настоящему думать, дружище. За эти пятнадцать лет ты столько раз хитрил, двурушничал, водил за нос, так свыкся с окольными извилистыми путями, что теперь, когда надо пройти путем прямым и коротким, не знаешь, как на него ступить.
Так, прежде всего следует оборвать связи. Обрезать развесистую мохнатую паутину, которую сплел за все эти годы и в которой барахтались под присмотром внимательного деловитого паука потенциальные его жертвы. Сталкеры, скупщики, сбытчики, предприниматели, мошенники, полицейские, бандерши, шлюхи — все.
Четверть часа спустя Ричард выбрался из «Пежо». Кругленький, толстенький, благообразный, он заспешил по ухоженному тротуару по направлению к «Боржчу», не забывая на ходу делать ручкой, приподнимать шляпу и раздавать приветливые улыбки знакомым.
В «Боржче», как всегда в это время дня, было людно. Старина Эрни все еще досиживал. Ричард привычно подумал, не похлопотать ли ему, чтобы старине накинули еще пару лет, и тут же себя осадил. Патологический служака, беззлобно выругал он себя. Пес цепной, дуболом. Какое тебе теперь дело до Эрни и до всех остальных?
— Розалия! — крикнул Ричард бодро. — Шураско и два пива, да побыстрее. И коньяку.
— А вас тут, господин Нунан, разыскивали, — подбежала официантка. — Велели как можно скорей позвонить.
Вот прямо сейчас, ответил Ричард про себя, ждите. Сейчас я побегу вам отзваниваться, как же. Буду рыть копытом землю, выслуживаться и яростно выполнять свой долг. А дулю не хотите, дорогой неизвестный абонент? Теперь до меня вы будете долго дозваниваться, кончились, дорогуша, прежние времена.
— И кто меня разыскивал? — осведомился Ричард весело. — А впрочем, неважно, если еще раз позвонит, передайте ему, что может поцеловать меня в задницу.
Официантка зарделась, но, вопреки ожиданию, не убежала прочь.
— Это был мистер Каттерфилд, — сообщила она. — Велел передать, что дело не терпит отлагательства. Возможно, сказал, вопрос жизни и смерти.
Ричард досадливо крякнул и поплелся-таки к телефону. Джеймс Каттерфилд по прозвищу Мясник шуток не жаловал и по пустякам не тревожил. Вопрос жизни и смерти, надо же. Должно было случиться нечто на самом деле безотлагательное, раз Мясник позволил себе такую формулировку.
С минуту, не перебивая и старательно прижимая телефонную трубку к уху плечом, Ричард вслушивался в слова собеседника. Затем недовольно фыркнул, с жалостью проводил глазами поднос с тарелкой дымящегося шураско и двумя запотевшими кружками со светлой пенистой жидкостью.
— Ждите, — бросил он в трубку. — Скоро буду.
Проклятье, вслух бранился Ричард Г. Нунан, гоня «Пежо» через город к клинике Мясника. Какого черта я сорвался с места, кто он мне, этот человек, к которому я мчусь сейчас, будто мне прижгли задницу? Да никто, давний собутыльник и явный псих. Помирает он, видите ли. Таким, как он, помереть положено было уже давно, удивительно, как он умудрился до сих пор не протянуть ноги.
Мясник, первый на планете врач—специалист по нечеловеческим заболеваниям человека, встречал Ричарда в приемном покое. Вместе они поднялись в лифте на второй этаж. Здесь в отдельной палате умирал Гуталин, последний действующий сталкер из старой гвардии. А вернее, антисталкер, неделями пропадавший в Зоне, чтобы «отдать дьяволу дьяволово». Хабар, попавший в руки Гуталина, исчезал под землей навечно, закопанный, по слухам, в местах, куда не рискнул бы сунуться ни один сталкер.
— Хотел видеть Рыжего, — объяснял на ходу Мясник. — Больше никого, только Рыжего, перед смертью. Что-то важное собирался ему сообщить. Потом, когда уразумел наконец, что Рыжий за решеткой, велел звать вас. Вы с ним поаккуратнее, в мозгах у него, знаете ли…
В палату Нунан вошел один. Гуталин, отощавший, с заострившимся губастым лицом, ставшим из черного серым, лежал на койке под капельницами и хрипло, с присвистом дышал. Он походил на старую подопытную обезьяну, издыхающую после неудачного эксперимента.
В палате Ричард Г. Нунан провел четверть часа. Затем, стремительно шагая, выбрался в коридор и велел мающемуся под дверью ожиданием санитару срочно вести его к Мяснику.
— Сколько ему осталось? — требовательно спросил Ричард, едва переступив порог роскошного, позолотой отделанного кабинета.
Мясник лениво пожал плечами.
— Сутки. Может быть, двое, если повезет.
— Мне нужно по крайней мере три дня.
— В каком смысле? — брови у Мясника поползли вверх. — Что это значит «нужно»?
Ричард Г. Нунан стремительно пересек кабинет и наклонился к хозяину. Сейчас Ричард не походил на довольного жизнью благостного толстячка, а был он сейчас сосредоточен и угрюм, и исходило от него нечто такое, отчего Мясник отшатнулся и испуганно заморгал.
— Мне нужно, чтобы он прожил три дня, — повторил Ричард. — Вам понятно?
— П-понятно, — запинаясь, закивал Мясник. — С-сделаю все в-возможное.
— Вряд ли вам понятно, — сказал Ричард вкрадчиво. — Что именно вы сделаете, не так важно. Важно, чтобы через три дня этот человек был жив и вменяем. Это намного важнее, чем, скажем, ваша здесь практика.
Оставив ошеломленного Мясника в тылу, Ричард Г. Нунан скатился по лестнице в больничный холл и по подъездной дорожке рысцой припустил к своему «Пежо». Через полчаса он, морщась от особого, присущего только этому месту запаха, вновь шагал по темному коридору липовой юридической конторы «Корш, Корш и Саймак».
— Целых два часа вас не видел, — умильно морщась, сообщил господин Лемхен. — Присаживайтесь, располагайтесь. Забыли что-то сказать?
Ричард хмыкнул, опустился на стул для посетителей и нахально закинул ногу на ногу.
— Вас, помнится, интересовала «смерть-лампа», шеф? — вопросом на вопрос ответил он.
Господин Лемхен поиграл пальцами по столу.
— Интересовала, — признался он. — И что?
— А «рачий глаз»?
— И глаз. Так что же?
— Да всего лишь то, что «смерть-лампу» покойный сталкер Стефан Норман по кличке Очкарик уступил другому сталкеру, по кличке Гуталин. В покер ее, с вашего позволения, проиграл. А «рачий глаз» Гуталин нашел сам, равно как и еще пару тысяч единиц материала. Знаете, как он со всем этим добром поступил?
Господин Лемхен подобрался в кресле, прямоугольное генеральское лицо напряглось:
— Как он поступил?
Ричард выдержал паузу. Сейчас бы подняться и уйти, подумал он. Вот просто встать, развернуться и убраться отсюда прочь, и пускай старая сволочь удавится.
Он не поднялся и не ушел, и дело тут было не в чувстве долга, чихать он хотел на долг, класть он на него хотел.
— Гуталин захоронил хабар в Зоне, — скучным казенным голосом проговорил Ричард. — Закопал его в разных местах. Захоронки нанес на карту, каковую карту припрятал и согласился сообщить, где она, исключительно пребывающему ныне в заключении Рэдрику Шухарту по прозвищу Рыжий. Который, по словам Гуталина, единственный кроме него самого человек во всем этом богом проклятом городе, хотя и порождение сатаны, как и все прочие свиньи. Мне Гуталин карту отдать отказался, несмотря на давнюю дружбу. Он…
— Зачем?! — рявкнул, прервав Ричарда, господин Лемхен. — Зачем ему отдавать эту карту кому бы то ни было?
— Не знаю, — Ричард невесело усмехнулся. — Но полагаю, что это его последняя дружеская услуга. Посмертная: Гуталин умирает. И, умирая, находит, как видите, способ выкупить друга из тюрьмы. Гуталин протянет еще самое большее трое суток. За это время Шухарта необходимо доставить сюда, уговорить забрать карту и вытащить из Зоны хабар. Хотя бы «смерть-лампу», она ведь интересует вас больше прочего?
Господин Лемхен ошарашенно потряс головой.
— Из тюрьмы изъять не так сложно, — пробормотал он. — Но каким образом вы этого Шухарта уговорите?
— Не я, а вы, — Ричард издевательски подмигнул. — Личные отношения со сталкерами в круг моих обязанностей не входят, до сих пор я поддерживал их исключительно для пользы дела. И вообще, с завтрашнего дня я убываю в отпуск, справитесь как-нибудь без меня, незаменимых у нас нет, так ведь? Вам придется клятвенно Рыжему обещать скостить срок, а скорее всего, аннулировать. И деньги. Если вспомните, наш общий знакомец Хью из «Метрополя» некогда обещал за «смерть-лампу» любую сумму, умещающуюся на листке чековой книжки. Ну, Хью сейчас отдыхает по соседству с Шухартом, так что сумма, шеф, пойдет с вас. А вот поверит ли вам Рыжий, мне неизвестно. Если не поверит, пошлет вас вместе со «смерть-лампой» и обещаниями куда подальше.
Предательством, вот чем здесь пахнет, думал Ричард Г. Нунан, скатываясь по лестнице на первый этаж. Здесь несет затхлым, гнилостным, кисло-сладким запахом предательства. Это моя профессия, предательство, я прекрасный специалист, один из лучших, опытный надежный ренегат. Три года назад Рэдрик Шухарт вынес из Зоны Золотой шар. Сцапали тогда Рыжего с поличным — он, Ричард, расстарался на славу. Вместе с Хрипатым и Костлявым взяли, на передаче этого шара. Рыжему припаяли еще и убийство, это уже постарался Стервятник, лучших адвокатов нанял, за большие деньги. А шар-то оказался фальшивкой, чуть ли не единственным нефункциональным предметом внеземной культуры. Даже на плацебо не потянул, кусок сплава неведомой технологии, и всё. Сколько народу, гоняясь за ним, погибло! А теперь вот «смерть-лампа», если, конечно, не соврал Гуталин. С него, между прочим, станется, да и пес с ним, пускай даже соврал и никакой карты у него нет. Его, Ричарда, это уже не касается. Он свои тридцать сребреников давно отработал.
Он уже спустился в холл, миновал сонного швейцара, толкнул даже входную дверь. На пороге остановился, с минуту постоял, щурясь на солнце. Усмехнулся криво и поплелся наверх. Многолетний, въевшийся в плоть и в кровь навык заброшенного в самое логово противника офицера, ставшее частью его самого свойство всегда доводить начатое до конца в который раз взяло верх над разумом, над чувством попранной справедливости, над всем. Ричард Г. Нунан, свой среди чужих, в третий раз за сегодня постучал в дверь до одури знакомого кабинета и, не глядя в глаза, бухнул с порога:
— Ладно, шеф, вяжите меня тепленького, я согласен. В конце концов, кто, если не я.
Рэдрик Шухарт, 34 года,
освобожденный под залог заключенный
— Рыжий, — натужно просипел Гуталин. — Рыжий, у тебя выпить есть?
Рэдрик на секунду замялся, оглянулся на дверь. Затем решительно извлек из-за пазухи флягу, отвинтил крышку и поднес горлышко к губам умирающего. «Опять засосал Гуталин», — не к месту припомнил он.
Гуталин закашлялся, ходуном заходила некогда могучая, а сейчас ставшая впалой грудь, пальцы судорожно вцепились в больничную простыню. Рэдрик, закаменев лицом и до боли сжав кулаки, смотрел на него. Еще один, с горечью думал он. Очкарик, Пудель, Хлюст, Болячка, Кактус, Слизняк, а теперь Гуталин. Пасынки Зоны, приемные ее сыновья, которых одного за другим она забирала себе.
— Рыжий, — едва слышно выдохнул Гуталин, отдышавшись. — Наклонись ко мне. Ближе, еще.
Рэдрик нагнулся, едва не коснувшись ухом потрескавшихся, обметанных белесым налетом губ.
— Вагонетки на насыпи, — прохрипел Гуталин. — Десять шагов к востоку от головной вагонетки. «Рачий глаз» там, прикопан под камнем. Возьмешь его, понял?
Рэдрик кивнул. Гуталин сипло, судорожно дышал, обтянувшая лицо серая кожа, казалось, порвется сейчас на скулах.
— Карта там же, под камнем, — выдавил из себя Гуталин. — Увидишь все сам. Теперь запоминай. Я из Зоны неделями не вылезал. Жил в ней, жрал в ней и спал. В таких местах бывал, где никто больше. Знаешь, почему Зона меня не брала?
Рэдрик отрицательно помотал головой.
— «Рачий глаз», это все он. Это как пропуск. Как свой—чужой. С ним Зона тебя пропускает, с ним она тебя не берет. Я в «ведьмином студне» купался, на перине из «жгучего пуха» спал. Так вот, хабар я по «комариным плешам» раскидал, чтоб никому не достался. Но с «рачьим глазом» тебе «плешь» нипочем, руку туда сунешь, и бери. А теперь поклянись, Рыжий, женой своей клянись, дочкой. «Глаз» и «лампу» возьмешь, это мой за тебя выкуп. И все. Потому что…
Гуталин не договорил. Он вновь закашлялся, захрипел, выгнулся дугой и враз обмяк. Вцепившиеся в простыню черные пальцы разжались.
Рэдрик с минуту постоял молча, затем закрыл Гуталину глаза. Еще с минуту, катая под скулами желваки, смотрел на него. Повернулся и не оглядываясь пошел на выход.
Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале Международного института внеземных культур
Ричард Г. Нунан сидел на кухне напротив Рэдрика, как сиживал не раз и не десять, уплетал сготовленный Гутой салат с моллюсками, один за другим опрокидывал в себя стаканчики с прозрачной жидкостью и вдохновенно мешал полуправду с полуложью.
— Доктор Пильман, — вещал Ричард, для убедительности потрясая в воздухе толстым пальцем, — как узнал, весь институт на уши поставил. Да что там институт — полицию, мэра нашего, дармоеда, всех. «Если, — сказал, — во имя науки надо освободить под залог и загнать в Зону десять тысяч сталкеров, сию же минуту отправляйтесь в тюрьму, и чтобы завтра вся эта банда была на свободе. А об одном отдельно взятом и речи нет, будь он хоть самый отпетый». Так и сказал. Пришлось им это проглотить, Рэд, а куда деться. Нобелевский лауреат велел, не хвост собачачий.
— Это ваша заслуга, Дик, — тихо сказала Гута. — Ваша и Гуталина, лауреат ни при чем. Если бы не вы двое, — она всхлипнула, — если бы не ваши связи и не ваша дружба… Залог тоже вы внесли?
Ричард смущенно зачесал остатки волос за уши, ослабил галстук, достал носовой платок и промокнул лысый лоб.
— Полноте, — сказал он. — Налей, что ли, Рэд. Выпьем за Гуталина, царствие ему небесное.
Они выпили за Гуталина, потом за удачу, потом снова выпили и еще, и Рэдрик принялся рассказывать про Золотой шар, про то, как он, дурак, просил этот шар, вымаливал у него дармовое счастье для всех. А затем бесшумной тенью на кухню скользнула Мартышка, и Рэдрик осекся и замолчал, а хищное дерзкое лицо его на мгновение стало жалким. Тогда Ричард, стараясь не отводить взгляд, стал рассказывать об успехах лаборатории Бойда, о том, что там со дня на день ожидают прорыва, что удалось синтезировать вещество, которое способно благоприятно влиять на генетическую структуру, что… Он, азартно жестикулируя, доказывал и опровергал, уверял, что вот-вот, что не сегодня завтра, и сам уже верил в то, что говорил, и клялся, что свернет горы. Он и в самом деле готов был свернуть горы ради этой семьи, богом проклятой, ради этого рыжего мерзавца, который называл его другом, и который был ему другом, и которого он вот уже чертову дюжину лет подставлял, предавал и гноил в тюрьме.
Ричард не заметил, как исчезла из кухни Мартышка, как собрала со стола и ушла Гута, он пришел в себя, лишь когда Рэдрик с силой саданул кулаком по столу и сказал:
— Довольно. Говори прямо, Дик: ты думаешь, этим людям можно верить?
Рэдрик Шухарт, 34 года, освобожденный под залог заключенный
Усевшись на рельс, Рэдрик ждал, когда выползшее из-за горного хребта солнце разгонит туман по обе стороны насыпи. Спешить ему на этот раз было некуда.
С болота по правую руку привычно тянуло тухлятиной. Сгнившие шпалы походили на кариесные зубы, щерящиеся между параллельными ржавыми губами гигантского рта.
Когда солнце преодолело четверть пути от горизонта к зениту, Рэдрик поднялся. Не спеша выкурил сигарету, наблюдая, как слева обнажается в оседающем тумане остов разбитого вертолета. Когда отчетливо стал виден расплющенный в блин фюзеляж, Рэдрик затушил окурок и двинулся между рельсов туда, где, не дойдя до сортировочной, навечно застрял в пути состав груженных породой вагонеток.
Пистолет Артура Барбриджа так и лежал в том месте, где Рэдрик его оставил. Носовой платок, в который был завернут пистолет, сгнил, а ствол приржавел к рельсу. Рэдрик нагнулся, рывком отодрал ствол, задумчиво повертел пистолет в руках и запустил в болото. За спиной внезапно протяжно скрипнуло, Рэдрик застыл на месте, сгруппировался и стал медленно оборачиваться. Мгновение спустя облегченно выдохнул и расслабился — скрипел уцелевший стабилизационный винт угодившего в «комариную плешь» вертолета.
— Дрянь ты, — вслух обругал «комариную плешь» Рэдрик. — Жаба болотная.
Щурясь на солнце, он понизу насыпи обогнул состав и отсчитал десять шагов к востоку от головной вагонетки. Не без усилий отвалил в сторону щербатый валун. Встал на колени, осторожно запустил руку в косо уходящее под землю отверстие. Нашарил на глубине сверток и медленно, по сантиметру, вытянул его наверх.
«Рачий глаз» был замотан в шелковую тряпицу. Формой и размерами он походил на расколотую пополам скорлупу от зрелого грецкого ореха. На ощупь он тоже напоминал скорлупу, а цвета был красно-лилового, с прожилками, словно говяжий оковалок. Рэдрик умостил «рачий глаз» на ладони, с полминуты пристально смотрел на него, затем развернул ладонь тыльной стороной вверх. Глаз не упал, он держался, будто прилип, прикипел к руке, а мгновение спустя вдруг запульсировал и замигал красным, словно аварийный сигнал. Еще минут пять Рэдрик завороженно смотрел, как этот красный тускнет, превратившись сначала в розовый, затем в кремовый и став наконец матово-белым.
— Вот оно что, — пробормотал Рэдрик вслух. — Купаться в «ведьмином студне», говоришь? На перине из «жгучего пуха» спать?
Он поднялся с колен и заозирался по сторонам. Справа, на самом краю мертвого протухшего болота, прилепился к похожей на острый прыщ кочке лохматый кочан «чертовой капусты». Рэдрик решительно двинулся к нему, в пяти шагах остановился. Плевок «капусты», если попадал на кожу, обваривал ее на совесть, но жизнь не отнимал. Медленно, очень медленно, не сводя с кочана глаз и готовясь принять боль, Рэдрик протянул руку. «Капуста», зашелестев мертвыми листьями, изготовилась. Рэдрик шагнул ближе, «рачий глаз» на ладони порозовел, но миг спустя стал матовым вновь. Рэдрик шагнул еще ближе, и шелест вдруг прекратился, листья трепыхнулись раз, другой и опали, «капуста» больше не целилась.
Рэдрик двинулся обратно к насыпи. Перевалил через нее и, на ходу доставая из кармана гайки, заспешил к вертолету. Обозначать «комариную плешь» было ни к чему, вертолет ее прекрасно обозначал сам. Рэдрик примерился, бросил гайку и удовлетворенно кивнул, когда на полпути та, будто срезанная, ахнула вниз и, пробив фюзеляж, с грохотом ушла под землю. Тогда Рэдрик присел на корточки и стал готовиться.
«Плешь» — это не какой-нибудь там «пух» или «капуста», сказал он себе. «Плешь» — это когда нечего хоронить. От вертолетчика вон ничего не осталось, даже тряпья.
Его сущность, укоренившаяся в нем за годы сущность сталкера, отчаянно сопротивлялась тому, что предстояло сейчас проделать. Вы мне за это ответите, привычно стал копить в себе злость Рэдрик. Я с вас за это спрошу, это вам обойдется по полной, гады, жабы, голубые каски, мэры, патрульные, перекупщики, сволочи. Я вам этого не прощу, я глотки…
Он осекся. Никогда он не был себе хозяином, как бы ни старался, ни тщился ни от кого не зависеть. А сейчас в особенности. Он попросту наемный рабочий, подписавший контракт. Одноразовый. Это они думают, что он будет таскать для них из огня каштаны. А он не будет, хрен им, яйцеголовым, или кто там за ними стоит. «Смерть-лампу» они получат, и всё. Если, конечно, он сумеет ее добыть.
Рэдрик поднялся и, хотя ни в бога ни в черта не верил, перекрестился. Шагнул к вертолету. «Рачий глаз» полыхнул розовым, красным, снова розовым и затих.
— Свой! — заорал Рэдрик. — Слышишь, ты, сука, я свой, на, вот он, мой пропуск, видишь его? Подавись же им, ты, гадина.
Он в три прыжка одолел расстояние до вертолета и четвертым, не прекращая орать, вскочил на фюзеляж. И — ничего не произошло, лишь заскрипел под ногами смятый металл.
— Ах, ты, — сказал Рэдрик. — Ах ты, поганка.
Он вернулся к насыпи и расстелил на земле карту. Была она вдвое больше той, что снабдил его, отправляя за Золотым шаром, Стервятник. А еще была она вдвое подробней.
Честняга Лерой, Кудлатый Ян, Каракурт, считывал Рэдрик имена под крестами. Честнягу и Кудлатого он помнил, Каракурта нет. Кто же он был, этот Каракурт, и когда гробанулся? Вспомнить не удалось. Стервятник Младший, прочитал новую надпись под крестом Рэдрик. А вот это ты зря, Гуталин, подумал он, это ты напрасно, дружище. Артур Барбридж падалью не питался, скорее я ее жрал, падаль, чем он.
Рэдрик стиснул зубы, утер со лба пот и вновь принялся рассматривать карту. Никаких троп и проходов на ней обозначено не было, и он теперь знал почему. А были на карте наряду с крестами кружки, и под каждым кружком тоже стояла надпись, и не только слова, но и цифры.
«Батарейки 200. Зуды 75. Черные брызги 900. Пустышки 250. Гремучие салфетки 30. Белые вертячки 25. Сучьи погремушки 10».
Под восьмым кружком было написано «смерть-лампа» и стояла цифра 1. Рэдрик вгляделся. Располагался этот кружок рядом с крестом с надписью «Очкарик» и частично на крест налезал. Вернул, значит, Гуталин Очкарику лампу. Вернул как сумел.
Рэдрик сложил карту, упаковал в брезент и упрятал сверток под землю. Накатил сверху валун и широкими шагами пошел к каменной осыпи, под которой лежал Очкарик.
Никакой это был не пикник, думал Рэдрик, отмахивая рукой в такт шагам. И не контакт это был, и не вторжение. Дрались они здесь, вот что это такое. Жабы-полицейские из неведомого мира гнались за беглыми каторжанами и здесь их настигли. Они наверняка были тертыми парнями, эти каторжане, и жизни свои продали не задешево. «Пустышки», «погремушки», «вертячки» — попросту то, что осталось от их оружия. Полная «пустышка» — явный же магазин к автомату, а пустая — тот же магазин, но израсходованный. Как же они называли оружие, стреляющее «черными брызгами»? А питающееся от энергии батареек-«этаков»? А подавляющее психику, как «зуда»?
Они все легли здесь, эти каторжники, преступники, отщепенцы, а возможно, и сталкеры. Но даже мертвые, они оставили кое-что. У него сейчас прилеплен к ладони пропуск, тот, что равняет его с погибшими, ставит с ними на одну доску.
Рэдрик остановился. Затем поклонился на четыре стороны.
— Свой, — сказал он вслух. — Я понял. Я — свой. И Гуталин был свой, и даже когда у нас не было никаких пропусков, вы ни мою, ни его жизнь не взяли.
Карл Цмыг, 28 лет, предприниматель
Карл Цмыг стоял у подножия пика Болдер, у самой границы Зоны, и в бинокль разглядывал неспешно переваливающую через вершину холма человеческую фигуру. Давненько никого в Хармонте не встречали с такой помпой, как возвращающегося из Зоны Рыжего. От голубых касок, щеголеватых костюмов и попугайских расцветок мундиров у Карла рябило в глазах. Интересно, сколько из них спали с моей женой, саркастически думал он, вглядываясь в лица. Что ж, жаловаться он не станет — кого берет в жены, он знал. Деньги не пахнут, а измены он переживет. Зато в Зону ходить не надо, как Гундосому Герешу или вон Рыжему.
— Карлик!
Карл обернулся. Дина протиснулась сквозь толпу, прижалась грудью.
— Как ты смотришь, если мы пригласим Рыжего на вечеринку? — спросила она.
— Ты сбрендила! — Карл едва не поперхнулся воздухом. — Он прикончил твоего брата.
Дина пожала плечами.
— То быльем поросло, — небрежно бросила она. — Почему бы нам его не позвать? Он герой дня, да и вообще герой. Давай, когда вся эта мишура закончится, ты его пригласишь.
Карл скривился. До женитьбы и его считали героем, юнцы и девицы в барах восхищенно глядели на него, слушали его трепотню, боясь пропустить хоть слово. Внезапно Карл почувствовал, что завидует Рыжему, что на месте Рыжего мог бы быть он. Независимый, гордый, никому ничем не обязанный.
— Рыжий не пойдет, — сказал Карл. — Я могу его позвать, но он не пойдет, в нем есть стержень, а значит, есть и гордость.
— Пойдет, Карлик, пойдет, — улыбнулась Дина. — Тут не в гордости дело. Или ты, может быть, ревнуешь?
Карл сплюнул, локтем отстранил жену и двинулся к возглавляемой мэром группе встречающих.
Рэдрик Шухарт, 34 года, освобожденный под залог заключенный
Упакованную в холщовый мешок «смерть-лампу» Рэдрик нес на плече. На лампу была она не похожа, а похожа была на корявый, тронутый плесенью старый гриб с потрескавшейся пластинчатой шляпкой.
Шаг за шагом Рэдрик приближался к дожидающейся его толпе. И с каждым шагом все больше краснел и чаще пульсировал «рачий глаз». На секунду это озадачило Рэдрика, потом он понял. Там, за границей Зоны, стояли чужие. Много чужих, очень много, все.
Когда он выбрался на обычную землю, «рачий глаз» из красного стал багровым. Рэдрик плохо помнил, что было дальше. Поздравления и рукопожатия, лозунги и речи, постные рожи, нажратые морды и самодовольные хари. Жабы, твердил про себя Рэдрик, уклоняясь от рукопожатий и похлопываний по плечу. Гниды, вот вы кто.
— Мистер Шухарт?
Рэдрик, стряхнув с предплечья чью-то потную руку, обернулся. К нему приближался низкорослый, с могучими плечищами и свернутым на сторону боксерским носом наголо бритый парень.
— Чего надо? — грубо ответил Рэдрик, пытаясь вспомнить, где видел этого парня и кто он такой.
— Карлик Цмыг, — представился низкорослый здоровяк и протянул руку. — Тут вот какое дело, мистер Шухарт.
Рэдрик собрался было послать этого кабана недобитого с его «мистерами» куда подальше, потому что никаких дел с ним иметь не желал, но внезапно напоролся взглядом на собственную ладонь. «Рачий глаз» стремительно тускнел, бледнел и через пару секунд стал матовым. Перед Рэдриком стоял свой.
Рэдрик протянул руку, затем шагнул вперед и обнялся с низкорослым.
— Карлик, — сказал он, — можешь называть меня Рыжим. Какое у тебя ко мне дело?
Ричард Г. Нунан, 54 года, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале Международного института внеземных культур
Ричард потерял счет опорожненным бокалам, стопкам и рюмкам. Вечеринка была в разгаре, и то, что за окнами шикарного доставшегося Дине после смерти отца особняка уже начинало светать, явно никого не смущало.
— А я тебя ищу, Дик, — услышал Ричард веселый голос Рэдрика за спиной. — Я отсюда сбегаю, ну их всех с их танцульками к чертям. У меня дома выпивка ничуть не хуже, зато не надо отбиваться от вешающихся на шею дамочек. Пойдем? Гута сготовит твой любимый салат с моллюсками. Посидим, да и поговорить надо насчет того, что делать дальше.
Ричард согласно кивнул. Поговорить и в самом деле было необходимо, и чем скорее, тем лучше. Ему предстоит уговорить Рыжего вытащить из Зоны схороненный Гуталином хабар. Но не спешить с этим: хабар в Зонах на исходе, цены сейчас резко пойдут вверх. Надо составить план, как, когда и что выносить. При умелом подходе Рэд через пару лет станет миллионером. К тому времени и медики, глядишь, что-нибудь придумают, будет чем платить хирургам за операции. Ричард невольно хмыкнул и в который раз удивился, что заботится о Рыжем, словно о себе самом. Особенно удивительным было то, что заботится искренне.
— Спускайся вниз, Дик, — улыбнулся Рэдрик. — Я попрощаюсь с Карликом и тебя догоню.
Ричард скатился по парадной лестнице на первый этаж, принял у дворецкого шляпу и выбрался в сад. Было еще темно, с верхнего этажа гремела музыка, в десяти метрах от парадного крыльца долговязый расхристанный тип, согнувшись, блевал на элитный розовый куст.
Заложив руки за спину, Ричард посеменил по садовой дорожке к воротам. Прежде всего надо заручиться согласием Гуты. Вдвоем они рыжего дурака уговорят. Клятву он давал, видите ли. Кто сейчас соблюдает клятвы? К тому же покойнику. К тому же неизвестно, успел ли Рыжий поклясться, говорит, что и сам не уверен. Ладно, так или иначе…
— Дик, — прервал размышления голос Рыжего.
Ричард обернулся. Рэдрик размашисто шагал по садовой дорожке к нему, но внезапно остановился, словно споткнувшись, и замер. Ричард сморгнул. Дружеская улыбка слетела у Рыжего с лица, опустив глаза, тот едва ли не с ужасом разглядывал ладонь левой руки.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Ричард. — Выпил лишнего?
Рэдрик не ответил, и Ричард почувствовал, что секунду назад случилось нечто страшное, непоправимое, и это непоправимое сейчас обрушится на него. Он осторожно отступил назад, лихорадочно пытаясь сообразить, что же произошло, и сообразить ему не удавалось.
— А ведь это ты, Дик, — медленно сказал Рэдрик.
Из ладони его полыхнуло кроваво-алым, словно заработал аварийный фонарь.
— Что я?
Рэдрик шагнул вперед. Хищное конопатое лицо его закаменело.
— В тот день, когда меня сцапали в «Боржче» вместе с Эрни. Утром Костлявый спросил, с кем я встречался у «Метрополя» до того, как идти к нему. Я не ответил, но встречался я в то утро с тобой. И про шар знали только Стервятник и ты. И теперь. Это ведь ты организовал все дело? Мне и раньше намекали, что закладывать, кроме тебя, некому. А Эрни однажды напрямую сказал, в камере, и я, дурак, с ходу влепил ему по роже.
Ричард молчал, он не в силах был выговорить ни слова. Смерть в упор смотрела на него глазами человека, который называл его другом. И которого он называл другом, да и считал другом несмотря ни на что.
— Тебе нечего сказать, Дик?
Ричард сглотнул. Как тогда, в Сингапуре, мелькнула запоздалая мысль. Мордой об стол, затылком об стену. Но тогда у него был револьвер, тогда спецагенты еще носили оружие. Но не сейчас. Не пристало ему, с его старательно наработанным имиджем безобидного мальчика на побегушках, который со всеми в прекрасных отношениях и у всех на хорошем счету, таскать с собой ствол. И поэтому сейчас Рыжий попросту убьет его. Удавит голыми руками.
— Т-ты хватил л-лишнего, Рэд? — запинаясь, выдавил из себя Ричард Г. Нунан. — М-мы ведь с тобой друзья, спроси Г-гуту, спроси кого хочешь, любой т-тебе скажет.
Рэдрик молчал. Долго, очень долго. Потом сказал:
— Мне не надо никого спрашивать, у меня есть советчик, который врать не станет. Ступай, Дик…
— Что? — выдохнул Ричард. — Что ты сказал?
— Ступай. Я отпускаю тебя. Убирайся из города, ты здесь чужой. Ну! Пошел вон!
Ричард попятился. Повернулся и, еще не веря, что ему только что подарили жизнь, побежал по садовой дорожке к воротам. Вылетел на бульвар, со всех ног припустил к своему «Пежо». Рухнул на водительское сиденье, трясущимися руками нашарил в кармане «этак», с силой вогнал его в приемное гнездо и дал по газам.
Свой, чужой, беспорядочно думал он. Свой-чужой. Свой Чужой. Свой. Чужой.
- Все статьи автора Читать все
-
-
15.02.2025Исход 1
-
14.12.2024Намордник 1
-
10.11.2024Дневник 1
-
14.09.2024Земля, вода и небо 1
-
14.07.2024Мы так живем 1
-
28.04.2024Кабацкая лира 1
-
18.02.2024Никогда тяжелый шар земной 1
-
17.12.2023Там, на юго-востоке 1
-
20.11.2023Миры АБС (продолжение) 0
-
17.09.2023Жди меня 0
-
25.06.2023Боженька 1
-
07.05.2023Наш дом 0
-
Комментарии (0)
-
Пока никто не написал
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1332Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 6296Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8306Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8992Литературный загород -
Андрей
Колесников12712Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям