Классный журнал

Александр
Рохлин

Восемь абхазских водолазов

Это будет грустная история. В ней есть гибель человека. Но я назло хочу написать. Это очень глупо и очень правильно — сделать что-то назло смерти. Назло злу.

В июле у нас пропал близкий человек. Женщина, мать семерых детей. Пропала, можно сказать, фантастически. Проще говоря, во время стихийного бедствия. Девочку Элли из Канзаса унес смерч, а нашу Зою из Митино унес абхазский сель. Она вышла за молоком, переходила мостик через ручей, который уже бурлил как бешеный из-за ливня. Кого в Абхазии испугаешь тропическими ливнями? Но в этот момент чуть выше в ущелье сошел сель. Говорят, небольшой, нестрашный, обычный, местный. Он рухнул в ручей, поднял воду над землей чуть ли не на метр и все, что встретил на своем пути, понес вниз, к морю. Унес он к морю и нашу Зою, которая, по словам очевидцев, стояла возле мостика и держалась за перильце, думая, как городская барышня, что перильце ее спасет.

Зло всегда кажется огромным, разрушительным, неостановимым, необоримым. А надежда всегда идиотка какая-то — маленькая, никчемная, очень глупая, сопливая и бойкая. Единственное, на что она годна и храбра, — это фигу в кармане показывать, то есть являть себя, то есть говорить злу, беде, горю: вот, я есмь, вот, я здесьмь. Накося, беда, выкуси! Мы прилетели в Абхазию на третий день искать Зою на земле, под землей, на воде, под водой, в ущельях и теснинах. В небе не искали — за отсутствием инструментария.

Что делать, как делать, мы имели самые смутные представления. И если честно, выглядели беспомощно и бессмысленно, если бы не одно но.

Не одно, а целых восемь но — восемь абхазских спасателей-водолазов делали примерно то же самое, что собирались и мы, только спокойнее, сосредоточеннее и профессиональнее. А главное, без аффектации ахов и мистификации охов. Они дневали и ночевали на берегу. Встретившись у самого синего Черного моря, под жизнерадостным абхазским апшеа, солнцем, на виду у сотен невменяемо счастливых курортников, мы, спасатели и волонтеры, координировали мероприятия по поиску пропавшей без вести женщины пятидесяти лет в оранжевом платке. Разница между нами была несущественна, почти. Спасатели искали тело Зои, мы искали живую Зою.

Кажется, самым старым и опытным абхазским водолазом, восемнадцать лет стажа в МЧС республики, был человек с фамилией, в которой натурально и символически жила вся страна золотого руна, Абхазия и абхазы, — Саша Чача.

И этот Чача, вылезая из воды после очередного «обхода» дна, мокрый, вспотевший, всклокоченный, с красными воспаленными глазами, словно он не в море плескался в ластах, а траншею рыл под солнцем, объяснял нам популярно:

— На четвертый-пятый день тело всплывает и его может прибить к берегу. Очень важно не пропустить. Пять-шесть часов оно будет находиться на поверхности, а потом совсем уйдет на дно. И, когда море в следующий раз отдаст тело и отдаст ли вообще, одному Богу известно.

Наша задача заключалась в следующем: ходить по берегу и смотреть в море. Смотреть и выглядывать в нем все, что не морское, что отличается по цвету, составу и форме.

— Не ищите больших предметов, — говорил Чача. — Человек всплывает вверх спиной, и все, что вы сможете увидеть над водой, — это небольшая часть, лопатки, размером с полуторалитровую бутылку питьевой воды.

Разбившись на «двойки» и «тройки», мы ходили вдоль всей Пицундской бухты, от предместий Гагры на западе до заповедника Мюссеры и дачи Сталина на востоке. И до рези в глазах смотрели в морскую синь, зелень, чернь. По два и три раза в день.

Лично я изображал из себя штаб, мозг и ставку верховного командования волонтерской операцией. Выражалось это в сидении в кафе на берегу под навесом с очень умным и озабоченным видом и чашечкой кофе без сахара и звонках по телефону разным людям, готовым идти, плыть, лететь и даже ползать в пещерах, лишь бы нам помочь. И вот здесь я неожиданно совершил два кулинарных открытия.

Первое — салат с безликим названием «Сочный». Если порезать арбуз на кубики произвольной величины, положить сверху кубики брынзы произвольной величины, обсыпать тертыми грецкими орехами, полить оливковым маслом и украсить листиком мяты — то я вам скажу. Жизнь жительствует. А вместе с кофе на песке, даже без сахара, побеждает уныние и укрепляет сердечную мышцу, которая норовит сдаться — ах, оставьте, все напрасно.

Но второе открытие серьезнее первого.

Совершенно естественным образом, то есть без всякой задней мысли, кроме той, что утверждает, что сытый работник — хороший работник, я пригласил бригаду спасателей отобедать чем Бог послал. Как не накормить человека, который помогает тебе, разделяет с тобой горе и беду?!

Восемь абхазских водолазов не пришлось долго уговаривать. Наоборот, они были даже удивлены, почему другие люди, чьих родственников они искали на дне морском, о такой простой вещи, как покормить труждающегося, не додумывались. Мы сдвинули столы и сели обедать.

Я, конечно, не учел местной специфики. Это только у формалистов и поклонников конвеерного образа труда обед длится семь с половиной минут, первое, второе, салат и компот. Обед в нашей апацхе (столовой) немедленно превратился в кавказскую трапезу, легкий, но традиционный пир со всеми приличествующими атрибутами. То есть мясо, зелень, сыр, лаваш, чача, фейхуевый компот и слово каждому поднявшему свой рог. Ребята заказали самое простое и еще какую-то солянку. Все принесли мгновенно, кроме солянки. Первым выступил аксакал нашего неожиданного собрания бригадир Саша Чача. И долго говорил о жизни и смерти, которые сплетены в одно, а высшая сила судьбы распределяет, что дать человеку в каждый момент его существования. И выпил. Вслед за ним высказывались о судьбе, страданиях, коварстве моря, хрупкости людского мира, прошедшей гражданской войне и все остальные члены команды. И выпивали. Опять же, я не учел местной специфики. Не надо было выпивать после выступления каждого тостующего, а надо было дождаться своего слова и выпить один раз вместо восьми. Но на втором круге я уже сообразил что к чему, и это позволило мне выжить. Зато, конечно, я все узнал о жизни абхазских спасателей. О долбаной, безденежной, но самой прекрасной работе на земле, о женах, детях, родителях и прочих людях, понимающих и не понимающих работу спасателя. И удивился, как ничего не меняется в мире. Точно такие же разговоры, слово в слово, я слушал еще двадцать пять лет назад в газетных беседах с ребятами из московского Центроспаса под колбасу, сало, хлеб и водку.

А солянку так и не приносили. Я удивлялся, но молчал.

Примерно через два часа наш импровизированный пир приблизился к финальной стадии. 

То есть мы прошли еще два круга тостов с чачей и Чачей, заказали по кофе и начали расходиться.

— Знаешь, почему я здесь служу? — сказал мне бригадир с виноградной фамилией. — В принципе, на жизнь своей семье я зарабатываю электрическими розетками. За три дня могу заработать столько, сколько здесь — за полмесяца. Но  спасать — это другое. Это риск и мужское дело. Вытащил человека, живого или мертвого, потом смотришь в зеркало и понимаешь — не зря прожил этот день, а по совести.

— Слушай, — сказал я в сильном волнении, понимая, что опять встретил в жизни настоящего человека, и единственное, чем могу отблагодарить, — я сейчас схожу на кухню и узнаю, почему они солянку вам не приготовили!

— Какую солянку? — изумился Чача.

— Вы же заказывали солянку.

— Так мы ее и съели.

И он показал на пустую миску с остатками густой и острой мясной подливы.

Абхазская солянка — это не суп с копченостями и каперсами. Это очень сытная и очень простая, совестливая мужская еда. Чтобы самому спастись и мочь спасти еще кого-нибудь, когда дело дойдет.

Мы возвращались после поисков на ночлег глубоко вечером. Жара спадала. Уныния не было. Назло злу ночью в нашей домашней апацхе мы пели хором Пасху и праздновали воскресение мертвых.

А море так и не отдало нам Зою.


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №116. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".