Классный журнал

 

 

УТРО

 

Суслов с полотенцем подходит к столу, берет стакан, наливает.

 

Суслов: Здравствуйте.

 

Шалимов: Здрасьте.

 

Суслов: Петр.

 

Шалимов: Борис.

 

Басов: Купался?

 

Суслов: Нет. Зашел-вышел.

 

Шалимов: Холодно?

 

Суслов: Медузы. И грязно. Пластика нанесло.

 

Наливает, пьет, наливает еще.

 

Я, простите, вчера не явился — уже был вусмерть, когда Влас прибежал. Юлю не видел?

 

Басов: Нет.

 

Суслов: Сука.

 

Басов: Чего?

 

Суслов: Домой опять не пришла. Это моя жена. Юля.

 

Басов: Надо Варю спросить. Я, если честно, уже под конец не помню ничего.

 

Суслов: Бог с ней.

 

Идет со стаканом и ложится на лежак.

 

Басов: Эх, Петр, а какая, брат, сегодня у нас за завтраком разыгралась словесная война!

 

Суслов: Кто да кто?

 

Басов: Марья Львовна и вот они-с. Она вчера напилась, грымза старая, заночевала у нас, а с утра опохмелилась и, осознав, что перед ней сам Шалимов, пошла в атаку.

 

Шалимов: Свирепая женщина, скажу вам…

 

Суслов: Про Украину?

 

Шалимов: Про Украину, про Палестину. Ад какой-то. Приезжает человек отдохнуть, пожить нараспашку, собраться с мыслями... и вдруг — является дама в белом пальто и начинает исповедовать: как веруете, на что надеетесь, почему не пишете о том-то и, главное, зачем молчите?

 

Басов: Главное, ведь ты же не молчишь.

 

Шалимов: Какая разница? Я ее не знаю, первый раз вижу — вдруг какие-то нравственно-политические откровения. Кто она вообще? Чем занимается?

 

Суслов: У нее фонд «Мария Магдалина».

 

Шалимов: Как?

 

Суслов: «Мария Магдалина». Помогает девицам из проституции уйти.

 

Шалимов: «Мария Магдалина». Первый раз слышу…

 

Басов: Ну ты ж не б…дь.

 

Шалимов: Я артист. Господи, создал бы кто-нибудь фонд, помогающий артистам уходить из профессии.

 

Марья Львовна: До свиданья, Борис Григорьевич. Надеюсь, вы не обиделись.

 

Шалимов: Ну что вы!

 

Марья Львовна: Мы с вами еще договорим! Петя, Сережа, до вечера!

 

Шалимов: Она у вас каждый день?

 

Басов: Ну да. Почти.

 

Шалимов: Блин, это я так долго не протяну. А можно сделать так, чтоб мы с ней не пересекались?

 

Басов: Ну как я это сделаю? Тут ведь муравейник. Общага.

 

Суслов: На крови.

 

Басов: Скажи спасибо, что не тут живет. Живет у Лопахина.

 

Шалимов: Лопахин. Что-то знакомое.

 

Басов: Это который «БЛД-групп».

 

Шалимов: А-а. А он здесь?

 

Басов: Да, он давно здесь. Еще до всего. Скупил землю, нарезал участки и сдает в аренду. Сейчас в Уругвай умотал — аюваску пить, а она у него живет. Он с ее мужем покойным дружил сильно. Тоже был… аювасочник.

 

Шалимов: А кто муж?

 

Суслов: Религиовед. По еврейской тематике. От ковида помер.

 

Басов: Ну там неясно, от ковида или нет. Он Кастанеду всю жизнь шпилил. И на том прославился, что как-то очень заковыристо соединил Кастанеду с Моисеем. В последние годы в Тель-Авиве даже какой-то кэмп открыл — он туда из Перу жреца привез, обратил его в иудаизм, и тот готовил зелье, и выпившие видели Сион и Голду Мейер. Это если души чистые.

 

Шалимов: А если нет?

 

Басов: Троцкого. Говорят, он перебрал в последний раз. Его всем Израилем откачивали. Он, вообще, был дико авторитетный. Даже Биби к нему бегал пообщаться с отцами-основателями.

 

Суслов: А она притом антисемитка из Харькова!

 

Шалимов: Да ладно.

 

Басов: Ага! Израиль на дух не переносит. А муж — Гогенштраль Александр Соломонович.

 

Шалимов: А как это?

 

Суслов: Вот так. Угораздило жениться на харьковской бабе. Это, впрочем, частый случай с иудаистикой.

 

Шалимов: А она заукраинка, что ль?

 

Басов: Ну нет. Ну она такая типа… про то, что типа империя должна умереть.

 

Суслов: Да перестань, Сереж. В гробу она видела эту Украину. И шушера вся эта тоже — вот это всё про то, что надо имперский дух вывести, что вот все-таки мы чего-то там не понимали, не чувствовали. Всё понимали, всё они чувствовали и до всего этого, и имперцы по крови, по мозгам, и снобы московские, и ржали всегда над говором, и хохляндией называли их, а тут вдруг проснулись, твою мать, как Вася Василенко: е…ать, великая украинская культура. О…уеть! Оказывается, там, сука, могли расти пальмы, а русские редис сажали, вот и нету поэтому литературы. И вообще, оказалось, не Малевич, а Малевичко, не Репин, а Репинюк.

 

Басов: Ну не знаю. Я не лезу в эти разборки.

 

Суслов: Все это лицемерие интеллигентское. На площадь боятся выйти — черные квадраты рисуют. Абстракционисты, сука. Это вот у них протест. Не пое…лись, так подрочили. Ты вот сам здесь сидишь почему? Совесть тебя, что ль, мучает?

 

Басов: Да нет. Я-то чего… Не я это все начинал.

 

Суслов: Ну вот.

 

Басов: Я бы, конечно, лучше в Москве был.

 

Суслов: Деньги надо пристроить. И все дела. И плюс Варя.

 

Шалимов: Варя?

 

Басов: Жена моя. Каждый день: уедем-уедем-уедем-уедем. Вот и уехали. В эту жопу фруктовую.

 

Шалимов: Почему не в Европу?

 

Басов: Тут как-то спокойнее. Мы хотели вот поехать в Куршавель покататься после Нового года — но там же хохлов немеряно.

 

Шалимов: Где?

 

Басов: В Курше. Прикопаются — ну на фиг. Вон Селедкин в ресторане сидел — так ему какие-то западенцы телефон в рожу — говори, мол, руссиш швай, «слава героям».

 

Шалимов: А он?

 

Басов: А он типа: ребята, давайте жить дружно. Ну они выложили в сеть — его теперь по обе стороны мочат.

 

Шалимов: М-да…

 

Суслов: Здесь тоже хохлов пруд пруди.

 

Басов: Да. Но тут все по своим норам сидят. И тут с Украины в основном молодежь — от армии косят.

 

Суслов: И военные.

 

Шалимов: Военные? Украинские?

 

Басов: Да. Они семьи свои сюда переправили. Вон через дорогу дом — генерала хер знает каких войск. Сам типа воюет, а жена и сын тут.

 

Суслов: Жена — «мисс Украина-2020». Вот с такими шарами.

 

Шалимов: Варя, оказывается, в тринадцать лет снималась у меня в клипе.

 

Басов: Да, она говорила.

 

Шалимов: Кстати, она милая девка. Я тебя поздравляю.

 

Басов: Спасибо.

 

Шалимов: Где ты с ней?

 

Басов: На концерте Басты. В Лондоне.

 

Шалимов: Я тебя не спросил — ты хочешь, чтоб я пел старое или новое?

 

Басов: Старое. Вот это я тебя прошу прямо — я знаю, что ты не любишь, но ради меня!

 

Шалимов: Хорошо, хорошо.

 

Басов: «Козлодоева», «Город золотой», «Нас осталось только двое». Я это обожаю.

 

Шалимов: Ну и славно. Я только за. Новое сейчас никто не проникает. Лет десять—двадцать пройдет — тогда, наверное…

 

Суслов: А как сейчас вообще пишется? Вот последний год-полтора?

 

Шалимов: Никак. Последний год вообще не пишется, если честно.

 

Суслов: Странно. Мне казалось, в такие минуты роковые художник, наоборот, как-то бурно творить начинает.

 

Шалимов: Я не знаю. Может, кто-то и так. Я нет. Да и что -сейчас вот можно выдать такого? Текст должен как бы левитировать. Понимаете? Как НЛО — висит такое что-то в небе, тревожно и непонятно. А сейчас и так тревожно и непонятно. И в небе совсем не тексты.

 

Басов: Ну а если просто искренне писать вот что чувствуется? Про растерянность? Необязательно ж манифесты выдавать.

 

Шалимов: Им не нужно про растерянность.

 

Басов: Кому им?

 

Шалимов: Никому.

 

Суслов: А вы как уехали, так в Москве не были?

 

Шалимов: Я сейчас оттуда. Просто что мне там делать? Мне ж все перекрыли.

 

Басов: А договориться?

 

Шалимов: Я пытался. Но они не хотят. Да и перед кем там выступать-то? Не понимаю... Я перед отъездом вышел на улицу, натянул маску ковидную на рожу, укутался в шапку, шарф и пошел. Иду по улице и вижу каких-то людей... У них совершенно особенные физиономии... и глаза... Смотрю я на них и чувствую: не будут они меня слушать... неинтересно им это... И я не понимаю — кто они? Кого они любят? Чего им надо?

 

Басов: Н-да... это любопытно!

 

Суслов: Че-то у меня живот крутит. Пойду я.

 

Басов: Куда?

 

Суслов: Домой.

 

Басов: Может, таблетку?

 

Суслов: Не, спасибо. Мне в сортир надо.

 

Басов: Иди к нам.

 

Суслов: Я на чужом сортире чувствую себя в чужой кровати. Сон плохой.

 

Шалимов: Кто это?

 

Басов: Суслов?

 

Шалимов: Чего-то знакомое.

 

Басов: Ну как. Ты его знаешь наверняка. Он делал проекты в Москве — вот Люмпен-центр, «Синий Август». Много чего.

 

Шалимов: А он с этой актрисой?

 

Басов: Юлей? Да.

 

Шалимов: Она интересная. Я ее раньше только в кино видел. Она же у Зельдовича играла?

 

Басов: Не знаю. А не у Кирилла разве?

 

Шалимов: А-а. Ну может быть. Я не запоминаю. А давно они вместе?

 

Басов: Петя и Юля? Лет пять. Но она налево и направо.

 

Шалимов: Это видно.

 

Басов: Он пил всегда. В какой-то момент стал спиваться. А последний год вообще ушел в штопор.

 

Шалимов: Глупо надеяться, что актриса станет хорошей женой.

 

Басов: Женщины все по преимуществу актрисы.

 

Шалимов: Только одни талантливые, другие — нет.

 

Басов: Я его очень люблю. Он меня презирает. И всех презирает. А я его очень и очень люблю.

 

Дед Мороз: Здравствуйте.

 

Басов: Здравствуйте.

 

Дед Мороз: Я — Дед Мороз.

 

Басов: А, прекрасно. А где Снегурочка?

 

Дед Мороз: Не знаю.

 

Басов: Ну идемте. Я сейчас.

 

Шалимов: Да не, я допью и пойду звук проверю пока.

 

Басов: В гостиной. Я тебе туда техника своего пришлю сейчас. Он покажет, чего и как.

 

Шалимов: Супер.

 

Басов: Идемте.

 

Дед Мороз: Простите, а вы артист?

 

Басов: Да, это артист. Идемте.

 

Дед Мороз: Я вас видел где-то. Сериал какой-то, наверное.

 

Шалимов: Наверное.

 

Дед Мороз: Я просто тоже вот снимался немного в сериале. Круто. И вы артист, и я артист. Да?

 

Шалимов: Да. Я пойду.

 

Уходит.

 

Басов: Ну чего вы лезете?

 

Дед Мороз: Я просто как коллеге…

 

Басов: Какой он вам коллега?!

 

Уходят.

 

 

ВАРЯ И ОЛЯ

 

Ольга выходит из зрительного зала, садится на правый лежак спиной к зрительному залу.

 

Ольга Алексеевна: Варя!

 

Варвара Михайловна: Оля? Ты чего? Идем к нам. Мы обедаем с Власом.

 

Ольга Алексеевна: Посиди со мной. Немного.

 

Варвара Михайловна: Что случилось?

 

Ольга Алексеевна: Дудаков. Он вчера ночевать не пришел. А утром прислал эсэмэс: Что устал от меня. Что хочет пожить отдельно.

 

Варвара Михайловна: О господи.

 

Ольга Алексеевна: Да. Что снял какой-то дом или квартиру в Убуде. Что будет приезжать через день или через два. Что ему нужно отдохнуть от меня и от детей. Ты не знаешь, может, у него есть кто? В Убуде?

 

Варвара Михайловна: Не знаю. Не слышала ничего, клянусь.

 

Ольга Алексеевна: Что мне делать?

 

Варвара Михайловна: Ничего, Оля. Перетерпеть.

 

Ольга Алексеевна: А если он ушел совсем?

 

Варвара Михайловна: Олечка, это кризис. Сейчас всем непросто. У нас с Сережей тоже напряженно. И ссоримся постоянно. И я была бы рада, если бы он предложил мне пожить отдельно. Но он этого не сделает.

 

Ольга Алексеевна: Потому что он тебя любит.

 

Варвара Михайловна: Нет. Потому что он садист по природе. Психологический садист. Он садирует мир вокруг, подчиненных, Власа. И меня. Подсознательно, конечно, не то что он говорит себе: дай-ка я их посадирую. Но ему так комфортно, в этом сраче. Он так привык. У него мама так папу садировала. Он весь в нее, ты бы ее видела. Вот это сука так сука, не чета нам. Сука старой закалки. Довоенной. И вот он весь в нее.

 

Ольга Алексеевна: Ну а чего ты тогда не уйдешь сама?

 

Варвара Михайловна: Нет. Невозможно. Женщина уходит на время, если решила уйти навсегда. А если ты не решилась расстаться — уходить на время нельзя.

 

Ольга Алексеевна: Почему?

 

Варвара Михайловна: Потому что мужчина слаб, и, если женщина предложит побыть отдельно, мужчина воспримет это как катастрофу, как удар по его самолюбию, почти как измену.

 

Ольга Алексеевна: А мужчина если уходит?

 

Варвара Михайловна: На время? Он действительно хочет побыть один. И хочет спасти отношения. Он не бросает тебя. Он просто хочет найти новые силы, хочет не доводить до разрыва, понимает, что сейчас находится в том состоянии, в котором может тебя обидеть, сделать неадекватные вещи…

 

Ольга идет к столу, наливает виски, пьет.

 

Ольга Алексеевна: А если у него кто-то появился? И он просто начинает приучать меня к тому, что мы не вместе?

 

Варвара Михайловна: Не думаю. У Леши глаз тухлый. Он ни в кого не влюблен. Он просто не в ресурсе. Ты пойми его тоже, у него все рухнуло. Работа, дело его. Ты представь, что он переживает. Он же мужчина. Работа для него — это всё. И деньги он не зарабатывает. Это тоже его психологически, я думаю, очень давит.

 

Ольга Алексеевна: Я понимаю. Но ведь мы вместе. Мы семья. Мы должны это проживать сообща.

 

Варвара Михайловна: Это не работает. Человек один.

 

Ольга Алексеевна: Но это нечестно. Я тоже устала... А если я вот скажу: милый, поживу-ка я отдельно!

 

Варвара Михайловна: Ты будешь сука. И б...дь.

 

Ольга Алексеевна: Вот!

 

Варвара Михайловна: Они построили себе такой мир. А мы в нем согласились жить.

 

Ольга Алексеевна: Да ради бога. Я не прошу чего-то особого. Но ведь вот так — это же предательство.

 

Варвара Михайловна: Но он так не думает. И более того, он наверняка считает, что это ты его предала.

 

Ольга Алексеевна: В смысле?

 

Варвара Михайловна: Он женился на красивой, веселой, свободной. А теперь живет с затраханной, уставшей, жалующейся, и прости… но ты даже не красишься…

 

Ольга Алексеевна: Но я же еще не старая.

 

Варвара Михайловна: А я старая? Но я же крашусь…

 

Ольга Алексеевна: Ну ты… ты…

 

Варвара Михайловна: Ну что я? И вот дети…

 

Ольга Алексеевна: Что дети?

 

Варвара Михайловна: Нельзя держать мужчину при себе тем, что рожать ему беспрестанно детей.

 

Ольга Алексеевна: Но это же его дети!

 

Варвара Михайловна: Да. Но он перестает ощущать уникальность этого. У него в итоге ощущение, что это не дом, а ферма.

 

Ольга Алексеевна: И я не настаивала никогда. Он сам не пользовался презервативами. Я ему говорила, а он все время говорил, что хочет в меня кончать.

 

Варвара Михайловна: Ну он — это он. А ты-то должна сама соображать. Ну что за радость — беспрестанно рожать?!

 

Ольга Алексеевна: А что мне еще делать? Я ничего не умею больше. Он сам хотел, чтоб я бросила работу. Я так хотела стать актрисой. Меня в кино звал Шахназаров.

 

Варвара Михайловна: Кстати, тебе денег дать?

 

Ольга Алексеевна: Сколько я уже тебе должна…

 

Варвара Михайловна: Это не проблема.

 

Ольга Алексеевна: Проблема. Я чувствую себя ужасно. Приживала какая-то. Стыдно это все.

 

Варвара Михайловна: Пустяки.

 

Ольга Алексеевна: Я ненавижу себя за то, что не могу жить без твоей помощи... Что от него завишу.

 

Варвара Михайловна: Ты его любишь?

 

Ольга Алексеевна: Какая разница, люблю, не люблю! У нас дети. Дети… Я вот иногда думаю, что, если б накрыло всех цунами тут и я бы выжила… я была бы счастлива.

 

Варвара Михайловна: Что ты несешь?

 

Ольга Алексеевна: Правда. Я знаю, что это ужасно, но, если б они умерли от стихийного бедствия сразу и все. Я бы тогда не мучалась, это не было б на моей совести.

 

Варвара Михайловна: Не гневи Бога.

 

Ольга Алексеевна: Я их иногда ненавижу просто. И так хочется наорать, ударить. А он приходит на час домой и такой, сука, ласковый с ними, легкий. И я чувствую в этот момент, какая я ужасная, мерзкая. И еще больше ненавижу их. Если б они родились все вместе, я бы их утопила, клянусь.

 

Варвара Михайловна: Прекрати! Я сейчас уйду, если ты продолжишь!

 

Ольга Алексеевна: Тебе хорошо жить. Ты устроилась как-то так, чтобы не иметь детей...

 

Варвара Михайловна: Устроилась? Ты... что ты хочешь сказать?..

 

Ольга Алексеевна: Я ничего не говорю особенного... что… Что? Что ты на меня так смотришь?

 

Варвара Михайловна: Ты подозреваешь меня в чем-то гадком... И если бы я не знала, как тяжело тебе жить...

 

Ольга Алексеевна: Ну прости меня... прости. Я злая...

 

Варвара Михайловна: Мне очень больно, Ольга... Ты хотела этого? Мне больно!

 

Ольга Алексеевна: Прости меня, я сама не знаю, что говорю!

 

Варвара Михайловна: Уходи, пожалуйста!

 

Ольга Алексеевна: Не прогоняй меня, Варя!

 

Варвара Михайловна: Ты знаешь, как я хочу деток. И, если их у меня нет, разве можно так жестоко, так подло?!

 

Ольга Алексеевна: Прости меня, я сука.

 

Варвара Михайловна: Ты и правда сука.

 

Ольга Алексеевна: Это он меня такой сделал. Понимаешь? Вот я про это и говорю! Он ежедневно, еженощно превращает меня в суку. В тварь.

 

Варвара Михайловна: Видит Бог, как я хочу детей.

 

Ольга Алексеевна: Ну так почему же не родишь?

 

Варвара Михайловна: У меня ужасный стресс сейчас. Ты же знаешь. Антидепрессанты.

 

Ольга Алексеевна: Какие ты пьешь?

 

Варвара Михайловна: Ксанакс.

 

Ольга Алексеевна: Ты с ума сошла, Варя?! Это же наркотик почти.

 

Варвара Михайловна: Я знаю. Но что делать?! Седуксен пила. Но после двадцать четвертого седуксен не помогает.

 

Снегурочка: Здравствуйте!

 

Варвара Михайловна: Доброе утро. День. А вы кто?

 

Снегурочка: Я Снегурочка.

 

Варвара Михайловна: Снегурочка?

 

Снегурочка: Ну да. Я опоздала. Я дюже извиняюсь. Мопед сломался.

 

Варвара Михайловна: А вы уверены, что по адресу?

 

Снегурочка: Басовы тут живут?

 

Варвара Михайловна: Да.

 

Снегурочка: Вот я к Сергею Сергеичу.

 

Варвара Михайловна: К Сергею Сергеичу?

 

Снегурочка: Да.

 

Варвара Михайловна: Вы — Снегурочка?

 

Снегурочка: Да.

 

Варвара Михайловна: А он где вас взял?

 

Снегурочка: В смысле?

 

Варвара Михайловна: Ну откуда он вас? У вас агентство?

 

Снегурочка: Ну нет. Не агентство. Он позвонил и предложил. Поработать Снегурочкой.

 

Варвара Михайловна: А. Понятно. А где он ваш телефон взял?

 

Снегурочка: Не знаю.

 

Варвара Михайловна: Сережа! Сережа!

 

Снегурочка: А вы жена?

 

Басов выходит.

 

Варвара Михайловна: Типа того. Сережа, к тебе тут Снегурочка пришла.

 

Басов: А, проходите.

 

Снегурочка: Здрасьте. Я опоздала?

 

Басов: Да, немного — Дед Мороз уже там. Проходите.

 

Снегурочка идет, Сережа начинает идти за ней.

 

Варвара Михайловна: Сереж.

 

Басов: Чего?

 

Варвара Михайловна: А чего это?

 

Басов: Сюрприз…

 

Варвара Михайловна: А где ты взял этот сюрприз?

 

Ольга Алексеевна: Варя, я пойду.

 

Варвара Михайловна: Давай. Сегодня к двенадцати. Где ты взял эту б…дь?

 

Басов: Варь, ну ты чего?

 

Варвара Михайловна: Ничего.

 

Уходит.

 

Басов: Варь! Варя!

 

 

 

МАРЬЯ И ВЛАС

 

Влас: Это что? Саунд-чек, что ли?

 

Марья Львовна: Наверное.

 

Влас: Бэ Гэ петь будет вечером?

 

Марья Львовна: Видимо, да.

 

Влас: Сережа, конечно, некрофил.

 

Марья Львовна: Чего?

 

Влас: Ну вот это, на Новый год позвать то Антонова, то вот Бэ Гэ. Как бомж бычок старый нашел на земле и докуривает!

 

Марья Львовна: Не надо так, Влас. Если вам это непонятно или далеко, это не значит, что это недостойно уважения.

 

Влас: Ну извините, если обидел…

 

Марья Львовна: Не обидели. Но для меня это — как и для Сережи, многих других — молодость. Лучшее время.

 

Влас: Ради бога… Я разве против… Правда, не хотел вас задеть…

 

Марья Львовна: Все ок.

 

Влас: А вы знаете, что это не его стихи?

 

Марья Львовна: Под небом голубым?

 

Влас: Да! Это сочинил Анри Волохонский. Ну, то есть они с Хвостенко вместе сочинили. И первым спел Хвостенко. Только у них там «Над небом голубым есть город золотой». А Шалимов почему-то поет «под небом голубым». То есть в оригинале — Шамбала. Рай. Блаженство после смерти. А он как будто про Сестрорецк поет.

 

Марья Львовна: Влас, вам нравится Соня?

 

Влас: В смысле? Как девушка? Женщина?

 

Марья Львовна: Да…

 

Влас: Она милая. Но…

 

Марья Львовна: Что — но?

 

Влас: В ней нет… безумия… она очень… правильная… Это даже странно, что с такими неправильными родителями она такая…

 

Марья Львовна: Она просто чистая.

 

Влас: Можно и так сказать.

 

Марья Львовна: А это плохо?

 

Влас: Это скучно.

 

Марья Львовна: Это скучно неглубоким людям.

 

Влас: Значит, я неглубок.

 

Марья Львовна: Вы просто маленький еще…

 

Влас: Марья Львовна, я давно хотел вас спросить. Если хотите — не отвечайте.

 

Марья Львовна: Чего?

 

Влас: Это правда, что вы были проституткой?

 

Марья Львовна: Правда.

 

Влас: А вы реально встретились с мужем, когда… на работе?

 

Марья Львовна: Да. Мы с Александром Соломоновичем встретились, когда он пришел в гостиницу «Ленинградская». В Питере.

 

Влас: То есть у вас был служебный роман?

 

Марья Львовна: Да.

 

Влас: А можете мне рассказать?

 

Марья Львовна: Зачем вам?

 

Влас: Просто интересно.

 

Марья Львовна: Саша пришел в «Ленинградскую». И снял номер. Он от жены ушел, и ему негде было переночевать. Так мы познакомились.

 

Влас: Вы переспали?

 

Марья Львовна: Влас, вы нагловатый молодой человек.

 

Влас: Я режиссер. Я должен быть немного наглым.

 

Марья Львовна: Но я не актриса.

 

Влас: Вы офигительная женщина. С невероятной судьбой. Моя наглость для вас должна быть ничто. Семечки.

 

Марья Львовна: Мы переспали.

 

Влас: Класс. А потом — вы потом через сколько встретились?

 

Марья Львовна: Потом он поселился у меня.

 

Влас: То есть?

 

Марья Львовна: Ему негде было жить, и я сдала ему комнату. Я снимала двушку. На Васильевском.

 

Влас: А вы же не из Питера.

 

Марья Львовна: Из Харькова.

 

Влас: А как вас занесло?

 

Марья Львовна: Поступать приехала.

 

Влас: Актерский?

 

Марья Львовна: Нет. В медицинский.

 

Влас: Не поступили?

 

Марья Львовна: Поступила. Но жить было не на что, и пошла работать. Ночью работала, а днем училась. Потом бросила учиться и стала днем спать.

 

Влас: А почему бросили?

 

Марья Львовна: Потому что человеку надо есть и спать. Чтобы выжить. И чтобы других спасать тоже.

 

Влас: Жалеете?

 

Марья Львовна: Нет. Мне нравилось то, чем я занималась.

 

Влас: А что нравилось? Секс?

 

Марья Львовна: Да. И нет. Скажем так, «нравилось» неверное слово. Я спокойно к этому относилась. Технически. Если ты врач — ты руки в резиновых перчатках в чужое тело опускаешь. А если проститутка — в тебя что-то резиновое. Ощущения одинаковые. Точнее, их нет. Потому что, если они будут, ты будешь херовым врачом и херовой проституткой.

 

Влас: Интересно. И что дальше? Я имею ввиду, у вас с Александром Соломоновичем. Как развивалось?

 

Марья Львовна: Саша жил у меня. Платил мне за комнату. Работал.

 

Влас: А вы работали?

 

Марья Львовна: Я работала.

 

Влас: А он как реагировал?

 

Марья Львовна: Никак. Мы не обсуждали. Я приходила домой, он мне готовил еду какую-то, даже убирался иногда. А иногда я ему готовила. Он мне рассказывал много про иудаистику. Про Тору. Про Израиль.

 

Влас: А секс был у вас?

 

Марья Львовна: Нет. Я больше ему не давала.

 

Влас: А он предлагал?

 

Марья Львовна: Нет. Но я бы и не дала.

 

Влас: Почему?

 

Марья Львовна: Я влюбилась в него сразу. И решила так: если он полюбит меня, то пусть полюбит меня такую — грязную. Перетерпит. Смирится. Дойдет до дна, оттолкнется, и тогда мы вместе воспарим. Я вообще считаю, что отношения Христа и Магдалины — идеальные отношения мужчины и женщины.

 

Влас: И что дальше?

 

Марья Львовна: Через полгода он сделал мне предложение. Мы сидели вот так. Разговаривали о смысле горящего куста, и он внезапно сказал, что хочет жениться на мне.

 

Влас: А вы?

 

Марья Львовна: А я согласилась.

 

Влас: А как же работа? Бросили?

 

Марья Львовна: Конечно.

 

Влас: Вы же любили это дело.

 

Марья Львовна: Я любила то, что любила не светлой любовью. Это была злая любовь. Веселая любовь. Как это у Ницше — веселая наука. Вот у меня была — веселая любовь. Злая веселая любовь. Такая любовь бесплодна.

 

Влас: Вы любите Ницше?

 

Марья Львовна: Саша любил.

 

Влас: Еврей, любящий Ницше?

 

Марья Львовна: Представьте.

 

Влас: Я тоже очень люблю Ницше.

 

Марья Львовна: Потому что вы тоже злой.

 

Влас: Я не злой.

 

Марья Львовна: Да. Вы добрый. Но злящийся. И совершенно чужой здесь.

 

Влас: Это так видно?

 

Марья Львовна: Да. Очень. Зачем вы здесь сидите? Почему не уедете?

 

Влас: Куда?

 

Марья Львовна: Куда угодно. Вы же хотели в Нью-Йорк.

 

Влас: Мне надо дойти до отчаяния. До дна — и оттолкнуться.

 

Марья Львовна: Мне кажется, вы вполне в отчаянии.

 

Влас: Да, но мне комфортно. Я человек слабый. Мне комфортно — здесь. Я привык. И мне надо дойти до такого отчаяния, которое стало бы сильнее комфорта. Понимаете?

 

Марья Львовна: Вы ждете, когда вас отсюда вытолкнут. Но этого не произойдет.

 

Влас: Почему?

 

Марья Львовна: Так они устроены. Они привыкли абсорбировать все. В том числе и таких, как вы. Это их механизм самосохранения. Так устроены эти мужчины в отношениях с женщинами, женщины в отношениях с мужчинами и вообще все в отношениях со всеми. Они научились впитывать и переваривать любое человеческое проявление — ненависть, любовь, святость, подлость. И вы вот думаете, что вы такой вот яд, изнутри их разрушающий, а на самом деле их желудочные соки сильнее вашего яда. Сейчас вы еще можете вырваться отсюда вверх, простите, непереваренным. А скоро только вниз, и, простите, говном. Вы потому и провоцируете их все время. Пытаетесь задеть, оскорбить. Это ваш крик о помощи. Вы пытаетесь вызвать спазм этого желудка, чтобы он выблевал вас. Как чужеродное тело.

 

Влас: Я вас люблю.

 

Пауза.

 

Марья Львовна: Никогда не говорите мне этих слов.

 

Влас: Почему?

 

Марья Львовна: Потому что я услышала их один раз и больше слышать не хочу. Потому что я услышала их, поверила им, и они привели меня в ад.

 

Влас: В ад?

 

Марья Львовна: Александр Соломонович Гогенштраль, выдающийся ученый, профессор иудаистики, автор фундаментального труда «Евреи Западной Сибири», оказался домашним тираном и садистом! Эта гадина сначала изображала из себя иисусика, а когда мы поженились, он начал морально уничтожать меня. Давить. Он ежесекундно говорил мне, что я проститутка, грязная свинья, что мое лоно — помойная яма. И притом трахал меня. Я плакала от обиды, от отчаяния, а он трахал меня. Это были страшные эмоциональные качели. А потом родилась Соня… и он на время утих. А потом он вдруг сказал мне, что хочет, чтобы я вернулась в проституцию. Что он потерял ко мне влечение и хочет, чтобы я снова стала отдавать себя другим мужчинам, — тогда он снова испытает ревность, влечение, желание обладать… И я пошла. Пошла на мост и бросилась с моста. Но из-под моста вылетел прогулочный катер с пассажирами. Я упала на них. Сломала позвоночник. Капитан катера на руках отнес меня в больницу. Он полюбил меня с первого взгляда, предложил идти с ним на край света — он оказался капитаном дальнего плавания, летом подрабатывающим на прогулочном катере, — но я ответила, что «другому отдана и буду век ему верна». А на следующий день после тяжелой операции Александр Соломонович пришел ко мне в больницу с девицей. И сказал, что это его любовница и он будет спать с ней. А я закрыла глаза и заплакала. Я не могла пошевелиться. Просто закрыла глаза и плакала.

 

Влас встает, целует Марию. Варвара выходит.

 

Варвара Михайловна: Горько!

 

Влас уходит.

 

У вас роман?

 

Марья Львовна: Нет. У нас нет никакого романа.

 

Варвара Михайловна: Вы же целовались.

 

Марья Львовна: Он напал на меня, и я растерялась.

 

Варвара Михайловна: Влас напал? Ну хотя… я не удивлена. Влас имеет странную склонность к женщинам старше него. В Москве он крутил роман с репетиторшей. Думаю, это все от того, что сильная и властная мама много лет давила его: Влас, ты должен стать лучшим, ты наш гений, ты наше все. И он пытается отомстить ей, положить на лопатки и освободиться. Но если вы любите его, то не должны думать об этом. В конце концов, любви все возрасты покорны.

 

Марья Львовна: Мне пятьдесят.

 

Варвара Михайловна: Вы любите, значит, вы молоды. Значит, все впереди.

 

Марья Львовна: Пройдет год, и он бросит меня.

 

Варвара Михайловна: Да, но зато этот год вы проведете в любви и счастье.

 

Марья Львовна: Иногда счастье приходит слишком поздно.

 

Варвара Михайловна: Ничего никогда не поздно…

 

Марья Львовна: …сказал некрофил, выкапывая старую деву.

 

Варвара Михайловна: Зачем вы так?

 

 

ВАРЯ, ЮЛИЯ, СУСЛОВ

 

Юлия Филипповна: Варь, он ударил меня!

 

Варвара Михайловна: Кто?

 

Юлия Филипповна: Суслов. Он ударил меня.

 

Варвара Михайловна: Почему? За что?

 

Юлия Филипповна: Не спрашивай.

 

Варвара Михайловна: Екарный бабай! Чем он тебя так?

 

Юлия Филипповна: Рукой.

 

Суслов: Да не трогал я тебя. Слегка шлепнул, сука. Устроила вопль…

 

Варвара Михайловна: Суслов, ты обалдел?

 

Суслов: Она мне изменяет.

 

Юлия Филипповна: Я тебе не изменяю.

 

Суслов: А чего ты тогда дома не ночуешь?

 

Юлия Филипповна: Потому что ты пьяный все время.

 

Суслов: Врешь. Ты гуляешь.

 

Юлия Филипповна: Я у Катьки была.

 

Суслов: Знаю я твою Катьку.

 

Варвара Михайловна: Ну хватит пить уже. Ты и так никакой.

 

Суслов: Я нормальный.

 

Варвара Михайловна: Где ты нормальный? Ты лыка не вяжешь.

 

Суслов: Я здесь. Я вяжу.

 

Варвара Михайловна: Что?

 

Суслов: Что?

 

Варвара Михайловна: Как ты Новый год-то справлять будешь, если ты так ужрался?

 

Суслов: Я не буду ничего справлять. У меня траур!

 

Варвара Михайловна: Какой траур?

 

Суслов: У меня мама умерла.

 

Варвара Михайловна: Когда?

 

Суслов: Полгода назад.

 

Варвара Михайловна: Ты только сейчас узнал?

 

Суслов: Нет. Просто я никому не говорил.

 

Варвара Михайловна: Почему?

 

Суслов: Чтоб не ехать в Москву. Мне в Москву опасно — дело на меня лежит.

 

Юлия Филипповна: Да врет он — он напился тогда просто на кричмановском дне рождения и самолет проспал. И ее похоронили без него.

 

Суслов: Сука, заткнись!

 

Юлия Филипповна: Сам заткнись, урод.

 

Суслов: Убью!

 

Юлия Филипповна: Ну и убей уже. Все лучше, чем жить с тобой.

 

Суслов: И любовника твоего убью…

 

Юлия Филипповна: Убей, идиот. Он выдумал, что я сплю с Замысловым!

 

Варвара Михайловна: Господи… Ты дурак?

 

Суслов: Представляешь? С этим жлобом, с этим…

 

Варвара Михайловна: Не спит она с Замысловым.

 

Суслов: Спит!

 

Варвара Михайловна: У Замыслова другая женщина.

 

Суслов: Откуда ты знаешь?

 

Варвара Михайловна: От верблюда.

 

Юлия Филипповна: Варь, не траться. Бесполезно. Ему все равно, изменяю я или нет. Он просто хочет выпить. А чтобы выпить, ему нужен красивый повод.

 

Суслов: Что ты несешь?

 

Юлия Филипповна: Ничего. Я давно неинтересна тебе. Просто признай это. Женщина же для вас — как гондон. Использовали, и все. Отстрелялись в нее, и все. И она мертвая. Лежит неопасная. Можно похоронить. А можно и так оставить. Не гниет, и слава богу. А если еще и пахнет хорошо — косметика, она ж для чего бабе? Она чтоб пятна замазывать. Трупные пятна. А женщина воскресает. И идет к тебе. И снова хочет любви. Снова хочет расстрела. Она как вампир она. Как терминатор. Как красный комиссар — кричит: «Стреляй в меня, сука!» И мужик должен снова стрелять. И если есть у мужика патроны и сам он еще не сдох, и если хочет жить — он стреляет. А она снова встает и снова: стреляй!

 

Суслов: А если он не хочет стрелять?

 

Юлия Филипповна: Значит, он не хочет выжить. Значит, у него не стоит не только на бабу, но и на жизнь. Потому что настоящий мужчина — это охотник за вампирами. И это его цель и призвание — убивать нас, вампиров. А убить нас можно, только вбивая в нас кол.

 

Суслов: А просто жить в любви и понимании?

 

Юлия Филипповна: Нельзя жить с вампиром в любви понимании. Нельзя! Женщина — опасное животное, преступник. И мужик — настоящий мужик — знает это. Чует. И ловит. Чтоб она никому не портила жизнь. Это его миссия. Он рыцарь. Он Бэтмен. Он несет добро человечеству, нейтрализуя этих кровососов. И любовь — это приманка. Это флейта крысолова. Вот женщина слышит мелодию, идет загипнотизированная, а мужчина ей в сердце свой кол — х…як! И она лежит трахнутая, и есть у мужика передышка — пожить там для себя немного. Пока она снова не встанет. И он снова кол в нее вгоняет! И снова, и снова! Потому что, если не вбивать в нее кол, она вцепляется в горло и сосет, сосет, пока на хрен все не высосет. Поэтому мужик должен снова и снова вбивать в нее кол! И вот это счастливый брак. Это бесконечная война. Вечная. До гроба. (Пауза.) Пойдем, Суслов.

 

Встает, подходит к Суслову, поднимает его за руки.

 

Я хочу спать. Новый год сегодня…

 

Суслов: Сука.

 

Юлия Филипповна: Раньше ты говорил это ласково.

 

Суслов: Сука.

 

Юлия Филипповна: Нет, не так: сссука моя, ты говорил.

 

Суслов: Где ты была?

 

Спускаются в зрительный зал. Уходят.

 

Юлия Филипповна: Я была в раю. И снова вернулась в ад. Потому что это мой ад. Родной ад.

 

Суслов: Как тебе не стыдно!

 

Юлия Филипповна: А почему ты решил, что мне не стыдно? Мне очень стыдно.

 

Суслов: Я звонил. Искал тебя.

 

Юлия Филипповна: У меня телефон разрядился. Ну хватит… Я не спала ни с кем. Была у Кати. Мы говорили. Мне не хотелось домой.   



Опубликовано в  журнале  "Русский пионер" №116. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".