Классный журнал

Дмитрий
Быков

Картина одиннадцатая

К 80-летию главной
пьесы Теннесси Уильямса

«Трамвай “Желание”», нет слов, прекрасная пьеса, но ее финал испорчен некоторым мелодраматизмом. Не мне учить Уильямса, хотя половина его пьес проваливалась, — впрочем, не потому, что они были плохи, а как раз потому, что публика не дозрела. Но одиннадцатая картина «Трамвая» — та, в которой Бланш Дюбуа забирают в психиатрическую клинику и она произносит знаменитую реплику «Я всю жизнь зависела от доброты первого встречного», — хотя эффектна, но очень уж слезовыжимательна. Все, кто играет Бланш, — а лучше Светланы Немоляевой это сделать трудно, и мне даже в детстве было обидно, что ей приходится терпеть тотальное поражение в финале, — недодают ей главного, а именно хищности, стервозности, сознания неизбежной победы. Я знал этот тип разорившихся аристократок, тип «бывших», и знал (не только из советской истории), что в итоге они торжествуют. Может быть, это у меня классическая выдача желаемого за действительное, попытка придумать концовку, которая бы не так рвала душу, но жизнь — драматург не хуже Уильямса и не прибегает к лобовым приемам. Она устроена так, что слабость берет верх, а брутальность растекается беспомощной лужей. Мир давно перестал бы существовать, если бы это было иначе.

И одиннадцатую картину, воля ваша, я бы переписал. Сейчас покажу как, но сначала напомню, в чем там дело. Есть две сестры-южанки, одна постарше и покрасивше, другая помладше и попроще. Младшая, Стелла, замужем за грубым красивым малым Стэном Ковальски, который ее обожает, но и поколачивает. Теперь к беременной Стелле приезжает Бланш, давно овдовевшая, продавшая семейный дом и уволенная с работы (она преподавала английский и словесность, но закрутила роман со старшеклассником). Бланш красива, хотя слегка потрепана жизнью. Ей лет тридцать восемь. Она тип бескорыстной нимфоманки, не может устоять ни перед одним соблазном, много пьет, истерит, но очень обаятельна. Я пропускаю всю линию ее романа с простым и добрым парнем Митчем — дело не в нем и не в этом обреченном романе, а в том, что с самого начала Бланш и Стэн захотели друг друга. Стэн так и говорит ей, прежде чем ее изнасиловать: «Мы назначили друг другу это свидание с первой же встречи!»

Уильямс — мастер, а потому оставляет за театром и зрителем право на собственную трактовку ситуации. Для кого-то Бланш — изнеженная аристократка, не готовая к реальной жизни, а Стэнли — грязный изверг, пользующийся ее неприкаянностью. Для других Бланш — циничная манипуляторша, с самого начала готовая разрушить семью сестры и подчинить наивного рабочего паренька, грубоватого, конечно, да, но кто же его образовывал? кто воспитывал? среда заела! Мне кажется, в правильном финале (а Уильямс сам был в нем не особенно уверен, пьеса и фильм пятьдесят второго года заканчиваются по-разному) обе эти трактовки должны брать верх поочередно, но, не буду скрывать, — мне ближе вторая. Я люблю таких, как Бланш. Представителям вымирающих классов присуще эсхатологическое мышление (узнаете? не узнаете? Значит, еще не вымираете…). Я вымирающий класс и поэтому отлично знаю: он может вымирать сколько угодно, но никогда не вымрет до конца. Как сказано у моего любимого поэта, «Цель нашу нельзя обозначить. Цель наша — концы отдавать. А ваша задача — подначить, оплакать, романтизовать».

Бланш вечно сдается грубой силе и именно потому непобедима. Стэн Ковальски вожделеет ее с первого взгляда, кидается насиловать и именно поэтому обречен. Некоторым современным читателям при чтении этого финала придут в голову некоторые современные коллизии, далеко не только лирические. Что же, я не могу запретить этим читателям такие прихотливые ассоциации. Театр на то и театр, чтобы резонировать с каждой эпохой.

Короче, картина одиннадцатая. На сцене спальня Стеллы и Стэна. Постель растерзана.

БЛАНШ (садясь на постели). Бедный мальчик.

СТЭН (глухо). Кажется, я позволил… позволил себе лишнее.

БЛАНШ. Ничего. Это было так быстро…

СТЭН. Это не всегда бывает так.

БЛАНШ. Не оправдывайся, мальчик. У мальчиков это всегда быстро.

СТЭН (оскорблен). Вам лучше знать.

БЛАНШ. Да, тот мальчик тоже был очень неопытен. И ужасно болтлив. Если бы он поменьше хвастался, я бы, может, успела чему-нибудь научить его. Я хорошая учительница. Учитель — это не профессия, мальчик. Это призвание.

СТЭН. Думаю, вам платили все-таки не за это.

БЛАНШ (потягиваясь). Глупыш, мне платили такую ерунду, что за эти деньги я могла включать в программу что угодно. Я могла бы их учить хоть жонглированию. Ты умеешь жонглировать? (Подбрасывает два круглых флакона от духов, роняет.) Давно не практиковалась.

СТЭН. Я вижу, вы всем довольны.

БЛАНШ. Ох, не всем. Чтобы я была всем довольна, тебе надо бы постараться как минимум втрое дольше. Но резвая юность мила. (Напевает.) «Не пугайся ты насмешек, мы сдвоились меж собой, мы точь-в-точь двойной орешек под единой ско-орлупой».

СТЭН. Что за песенка?

БЛАНШ. Неважно. Один ниггер.

СТЭН. Ты довела меня до греха и теперь рада.

БЛАНШ. Знаешь, один собутыльник отца… это ведь у меня по папиной линии некоторая слабость насчет алкоголя. Но я держу себя в руках, не сомневайся. Это у тебя случаются срывы, а мы, аристократы Юга, умеем держать стакан получше полячишек.

СТЭН. Слышишь, ты!

БЛАНШ (властно кладет ладонь ему на губы). Шшш! Пшепрашем! Не пепши вепша пепшем бо можешь пшепепшить! Так вот, один собутыльник отца говорил: кто не спал со свояченицей, тот так и помрет девственником.

СТЭН. Похоже, ты не очень-то любишь сестру.

БЛАНШ. Похоже, это ты не очень-то любишь мою сестру, и в самом деле — разве у нее такая кожа? Моя кожа — как шелк, старый шелк. Моя кожа как тальк. Стелла — что же, Стелла славная девочка, румяная, как слива, и надо же с кого-то начинать. Правда, мальчик? Но когда ты уже попробовал старого вина, зачем тебе кислятина?

СТЭН (почуяв недоброе). Раньше ты не была такой смелой.

БЛАНШ. Конечно, не была. Раньше ты был ничей, а теперь ты мой. У нас, может быть, много пороков, и мы не очень приспособлены к сороковым годам этого века. Но мы умеем владеть, мальчик, это у нас в крови. Ты можешь отменить рабство, по крайней мере ты можешь написать такой закон. Но ты не можешь отучить рабовладельца владеть рабами. По крайней мере до тех пор, пока рабам это нравится.

СТЭН. Если ты думаешь, что теперь сможешь себе что-то позволять…

БЛАНШ (новым, решительным голосом). Позволять я теперь буду тебе. Чаще не позволять, чем позволять. Но иногда ты сможешь целовать мою ручку. (Пауза.) Иногда ножку. (Растягивая гласные.) А иногда…

СТЭН (понимает, что попался). Черт бы тебя побрал с твоей воркотней!

БЛАНШ. Женщина до сорока лет ни черта не понимает. А мужчина вообще никогда ничего не понимает. Разве только в очень короткий миг, когда с ним происходит это самое. Но это самое происходит у вас так быстро… и вам потом так стыдно…

СТЭН. Я читал в журнале — оргазм свиньи длится полчаса.

БЛАНШ (неуязвима). Да, да. Именно поэтому любая самая глупая свинья умней самого умного рабочего.

СТЭН. Рабочий заработал все, что есть в этой квартире!

БЛАНШ. И никогда не заработает больше. Деньги, мальчик, приходят к тому, кого они любят, а не к тому, кто много работает. Я могла бы тебя научить кое-чему… но только если ты не будешь грубить. О, тебе многому придется научиться. Тебя надо пообтесать, рассказать про хорошие манеры, как следует отмыть… Ты смазливый мальчик, я сразу поняла — ты любишь это дело, хотя ничего не умеешь. Ничего, это придет. Задатки налицо. Прежде всего не надо пыхтеть, пыхтеть — это несовременно. Пыхтят дураки. Кроме того, надо иначе пахнуть. Надо чаще мыться, нельзя дышать на девушку чесночным запахом, не нужно кусаться… То есть иногда кусаться нужно, но тогда, когда попросят. Знаешь, как ковбой пришел в публичный дом, а женщины все заняты? Он вынимает пистолет — достань мне бабу где хочешь! Ему дают резиновую. Утром он говорит: хорошая была девушка, упругая, но со странностями. Я ее укусил, а она свистнула и улетела.

СТЭН непроизвольно смеется.

БЛАНШ. Что ты ржешь? Смеяться надо деликатно, похмыкивать, не разжимая рта. Если ты будешь со мной груб, я свистну и улечу.

СТЭН. А если я тебе врежу?

БЛАНШ (невозмутимо). А если ты мне врежешь, я заявлю на тебя и покажу вот это. Ты, когда кончаешь, в самом деле не очень хорошо контролируешь себя. (Показывает синяки на плече и на шее.)

СТЭН (встревожен). Если ты даже что-то докажешь… учти, если меня посадят, вам всем нечего будет жрать!

БЛАНШ. Стелле с ее ссыкухой — да, очень возможно. Но у умной, красивой взрослой девушки всегда будет кусок хлеба и крыша над головой.

Пауза.

СТЭН. Ты страшно хитрая тварь.

БЛАНШ. Что делать, щенок, приходится. Этот мир не для аристократов, он для хамов, но аристократам Господь дал ум. Свежесть мила, но скоро портится. Молодость быстро проходит, иначе она была бы совсем невыносима… Там, по соседству с вашей Польшей…

СТЭН. Я американец!

БЛАНШ (невозмутимо). …по соседству с вашей Польшей есть одна большая страна… слишком большая, как Митч, и такая же грубая. Там случились беспорядки вроде нашей войны, только хуже. У них тоже была про это толстая книжка, что-то вроде «Унесенные Доном»… Я читала, мы, учительницы, много читаем. Так вот, там аристократы тоже проиграли. Но что бы ты думал? Они выиграли уже через пару лет. Дело в том, что все эти победившие пролетарии… когда они оказались сверху… они же с самого начала мечтали только об одном. Только для этого и сделали свою революцию, свои эти десять дней, которые растрясли что-то. Они с самого начала хотели обладать графинями и княжнами! Они книжки про это читали, если вообще умели читать. Что им все эти заводские девахи, швеи, ткачихи! Их тянуло к утонченности, гибкости. Что умеет ткачиха? Ты можешь себе представить, чтобы она сделала тебе вот так? (Делает вот так.)

СТЭН. Перестань! (Но не отстраняется.)

БЛАНШ некоторое время по понятным причинам ограничивается выразительным мычанием.

СТЭН (кричит). Перестань!!!

Пауза.

БЛАНШ (невозмутимо вытирая рот). Ну так вот. Очень скоро все эти красные командиры переженились на аристократках. Какие-то, конечно, сдуру уехали и стали французскими модистками. Большое удовольствие! Но те, что поумнее, остались и вышли замуж за красных командиров. И стали ими командовать. Про это был еще какой-то фильм, не припомню… «Унесенные солнцем»? «Утомленные Доном»? Ужасно одинаковые названия у всех этих фильмов про гражданскую войну. Кстати, ты смотрел «Унесенных»?

СТЭН (мрачно). Два раза.

БЛАНШ. И я никого тебе не напоминаю?

СТЭН. Сцену пожара.

БЛАНШ (хихикая). Дурак. А говорят, что я очень похожа на Скарлетт*.

СТЭН. Вот уж ничего общего.

БЛАНШ. Совсем дурак. Он там точно так же на нее набросился, как ты на меня, и так же смешно стыдился. (Кокетливо.) А ей очень понравилось.

СТЭН. Тебе, я гляжу, тоже нравится, когда тебя…

БЛАНШ. Договаривай, мой застэнчивый. Нет, мне не нравится, когда меня так. Но мне нравится, когда ты смущаешься, когда ты дичишься, когда ты понимаешь. Ведь ты теперь понимаешь, кто у нас главный? (Голос ее крепнет.) Ведь ты с самого начала, когда я только приехала, усталая, пыльная… ведь ты сразу понял, кто у нас теперь хозяин?

СТЭН (испуганно). Нет, нет. Этого никогда не будет.

БЛАНШ. Будет, мальчик. Сначала вы набрасываетесь и насилуете, и вам кажется, что весь мир теперь под вами. Но потом вы приходите в себя и понимаете, что сверху теперь мы. И это всегда так будет. Вы можете вытворять что угодно, но мы уже держим вас в руках. И вся ваша сила ничего не может поделать с нами. И это так будет всегда — дряхлый бессмертный Юг, молодой неумелый Север. (Потягивается.) Выиграет, конечно, все равно дикий Запад… но и на него найдется свой дряхлый желтый Восток. Ты еще молодой, ты, может быть, это увидишь. Хотя… не завидую я тому, кто до этого доживет.

СТЭН (в отчаянии). И что теперь будет?

БЛАНШ (насмешливо). Где?

СТЭН. Ну… со всеми нами…

БЛАНШ. Будет все, как было. Ты будешь спать с моей скучной сестренкой, делать ей скучных детей. Иногда, когда я тебе позволю, будешь утешаться со мной. Главной буду я. Решать буду я. Список покупок буду составлять я. Для начала мне нужно маленькое черное платье.

СТЭН (хватаясь за голову). Ничего не было. Это была глупость. Это был один раз…

БЛАНШ. Это было и будет всегда. Вы всегда будете нас хотеть. Вы всегда будете думать, что победили. Мы всегда будем держать вас в дряхлых железных руках.

СТЭН. Что же это? Что же это такое?! (Бешено трясет головой.)

БЛАНШ. Это самое обычное дело. Ну! Что ты куксишься! Хочешь поцеловать здесь и здесь?

СТЭН тянется к ней.

БЛАНШ (со смехом). Геть отсюда, ласкаль некрасивый! Знаешь, где так говорят?

СТЭН. Не знаю.

БЛАНШ. Все узнаешь, всему научим.

СТЭН. Господи, что со мной, куда я попал?

БЛАНШ (мягко). Ничего страшного, мальчик. Ты попал под трамвай. Ты просто еще не знал, что желание — это не птички, не цветочки, не вздохи на скамейке. Теперь ты знаешь, что желание — это трамвай.

Грохот трамвая за сценой.   



Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №115. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".