Классный журнал

Иосиф
Райхельгауз

Желание вернуть трамвай

Когда осознал тему «Трамвай Желание», решил, что родной «Русский пионер», скорее всего из-за меня как постоянного автора, меняет профиль и становится театральным либо киножурналом. Поскольку тема отсылает к классической пьесе Теннесси Уильямса, знаменитому фильму полувековой давности и огромному количеству советских спектаклей, главный из которых, конечно же, спектакль Андрея Александровича Гончарова в Театре имени Маяковского с Арменом Джигарханяном, Светланой Немоляевой и Светланой Мизери, а потом с замечательной Аллочкой Балтер. Это вроде бы моя территория… Но сразу решил в свою сторону — в сторону театра — не ходить. Из двух слов оставлю первое — «трамвай». «Желание» может быть отдельной темой одного из будущих номеров нашего «Пионера»... Видите — освоился так, что даю советы начальству. Надеюсь, Андрей Иванович простит!

Итак, трамвай. Я не входил в него те самые полвека, что прошли после тех самых театральных и кинопремьер. Трамвай… Один из главных героев моего одесского детства. Школа номер два стояла в самом конце Старопортофранковской улицы и торцом упиралась в улицу Пантелеймоновскую, которая тогда, в советские времена, называлась Чижикова, а потом снова Пантелеймоновская. Школа была прямо через дорогу, у двора с номером сто один, а наш был девяносто девятый. Поскольку тогда я не ходил, а бегал, дорога занимала три минуты. Школа двухэтажная. Я сидел на первом этаже за партой у окна на самом углу, в двух-трех метрах от трамвайной линии. Именно в этом месте трамвай, шедший со стороны Старопортофранковской (тогда Комсомольской), резко поворачивал налево, и визг и свист от соприкосновения колес с рельсами заставлял весь класс несколько раз за урок смотреть в мое окно, чтобы узнать номер. Там ходили пятый и двадцать восьмой. Пятый в Аркадию, а двадцать восьмой — на Ланжерон. Эти трамваи были каждому из моих одноклассников как близкие родственники, потому что именно они в субботу и воскресенье везли нас с родителями на пляж. На Ланжерон шесть остановок. В Аркадию дальше — одиннадцать. Были и другие трамваи и другие адреса. На третьем я ездил от своей Чижикова, даже точнее, от своего Привоза, поскольку остановка называлась именно так. Кондуктор, подъезжая, кричала: «Остановка «Привоз»!» Так вот, на третьем я ехал до Дерибасовской и там за несколько минут добегал до дворца графа Воронцова, который тогда был Дворцом пионеров. В нем замечательный детский хор, а в этом хоре я — солист. Некоторые партии до сих пор помню. Они прочно засели в голове, ушах и на языке. И еще были, а может и сейчас есть, трамваи, связанные с разными местами, разными событиями, разными людьми. Я и сегодня смог бы сесть в любой одесский трамвай, потом выходить на каждой остановке и рассказывать, в каком доме кто жил из близких и дальних, какие события случались, какая дорога открылась прямо на остановке. Главные трамваи шли вдоль моря. Собственно, вся Одесса — вдоль моря. Все улицы, все первые номера домов начинаются от моря. В Одессе очень сложно заблудиться, так же как и сложно сесть не на тот трамвай. Любой трамвай в Одессе, куда бы вы ни ехали, в конечном счете упирается в море и поворачивает вправо или влево.
 

Вот, например, двадцать девятый шел, опять же, к морю, в Черноморку. Собственно, так обозвали после революции давнее немецкое село Люстдорф (в переводе «веселая деревня»). И естественно, одесситы считали, что трамвай ходит по Люстдорфской дороге, а не по Черноморской! Было у этой дороги еще одно конкретное и мрачное имя — Дорога скорби. Когда двадцать девятый отъезжал буквально остановку от конечной — вокзала, справа возникал высокий, объемный холм Чумка. Это неприкосновенное до наших дней место, мрачная память об эпидемии чумы, поразившей город в тысяча восемьсот двенадцатом. В Петербурге праздновали тогда великую победу, а в Одессе свозили сюда, в пригород, мертвецов на телегах под черным флагом. И вот уже более двухсот лет стоит эта рукотворная гора и глядят на нее из трамвайных окон…

Ну а дальше, еще через две остановки, кладбище, самое большое в городе, самое старое. Старушки у главного входа продают ими же выращенные цветочки… А по другую сторону трамвайной линии, как раз напротив кладбища, — тюрьма с высоким забором по периметру и колючей проволокой над ним. Что и говорить, Дорога скорби!

Мой любимый маршрут — доехать на пятом или двадцать восьмом до Куликова Поля, которое сегодня, к несчастью, ассоциируется с событиями второго мая в Доме профсоюзов. А тогда в этом доме был Одесский обком партии, на этой площади шли демонстрации и парады, но главное — здесь начинался отсчет «фонтанов». Те, кто хоть немного знает историю Одессы, понимают, что я говорю о шестнадцати каменных павильонах, в которых, ожидая первых одесских трамваев, тогда еще конок, прятались от ветра и дождя пассажиры, и в этих же павильонах меняли лошадей и кормили их припасенным тут же сеном. Я слышал разные версии происхождения названия «фонтан» — Малый, Средний, Большой, но до сегодняшнего дня номера станций остаются теми же, как остаются неизменными остановки и, думаю, пассажиры. Поскольку мы двинулись от Куликова Поля по «фонтанам», а восемнадцатый доходил до последней, шестнадцатой, станции, можно поехать дальше. А дальше — дача Ковалевского. Практически это уже не город, это дорога над крутым морским обрывом. И трамвай — да, тот самый, многократно описанный и пересказанный, многократно осмеянный и осмеявший, тот самый маленький трамвайчик, который движется по одной колее с разных сторон дачи Ковалевского, и только посередине, когда кажется, что сейчас эти трамвайчики, не уступая путь, врежутся друг в друга, рельсы раздваиваются и дают возможность разъехаться. На конечной водитель, не выходя на улицу, проходит сквозь вагон и усаживается в точно такую же кабинку с другой стороны. Если ехать из города в Рыбачью Балку, а это и есть конечная, справа и слева открываются сельские дворики, где гуляют курицы, петухи, гуси, а иногда и коза с поросенком. Дачу Ковалевского много раз описывали Паустовский, Катаев и многие менее «звездные» одесситы, и у кого-то из них я читал, что контрабандисты Багрицкого — Янаки, Ставраки и Папа Сатырос — привозили свою контрабанду именно сюда, в заливчик Рыбачьей Балки.

Вернемся в обычный одесский трамвай. Хотя человеку, попавшему туда впервые, или тому, кто не жил в Одессе, а приехал в гости, трамвай этот покажется совсем необычным. Одесский трамвай, как одесский двор, населен персонажами. И конечно, «дирижирует» всеми кондуктор, реплики которой звучат как репризы из Бабеля или Жванецкого: «Не чихайте на весь вагон, чтобы вы мне были здоровы», «И таки кто у меня еще без билета?», «Чтобы ты так доехал, как ты заплатил!».

И если в каждом дворе при общей декорации балконы, как в шекспировском «Глобусе», и, в общем-то, похожие действующие лица играют свои многоактные спектакли или, по сегодняшней данности, многосерийные фильмы много лет, то в трамвае персонажи случайные, пьесы короткие, максимум одноактные, а сюжеты чаще всего импровизируются. Потом лучшие из них передаются из уст в уста, долетают из Одессы через Киев, Харьков и Воронеж до Москвы и Санкт-Петербурга и становятся анекдотами и байками. Вот, например, дама входит в трамвай в узком облегающем платье, которое не дает ей забросить ногу на следующую ступеньку, закидывает руку за спину и чуть ослабляет молнию. Пробует еще раз — не получается. Она расстегивает молнию больше, пытается взобраться на ступеньку. В это время сильные мужские руки обнимают ее ниже талии и вносят в вагон. Возмущенная дама поворачивается к мужчине и почти кричит: «Хам! Как вы смеете хватать меня за …?!» Он отвечает: «Когда вы только что два раза расстегнули мне ширинку, я решил, что мы уже друзья».

И еще шутка из одесского трамвая. На остановке у Нового рынка через переднюю площадку втискивается немолодой мужчина и, держа над головой лукошко, обращается к пассажирам: «Осторожно, у меня яйца!» На что тут же получает комментарий соседки: «Не у вас одного, и никто не осторожничает!» Мужчина, еще раз указывая на лукошко: «У меня куриные». Тогда его собеседница кричит на весь вагон: «Пропустите инвалида!»

А вот, очевидно, кто-то из гостей Одессы вышел из трамвая, который уже отъехал, и обращается к стоящим на остановке: «Скажите, это четырнадцатая станция?» Ему отвечают: «Нет, девятая». — «А мне сказали, что выходить здесь». — «Тот, кто вам сказал, стоял или сидел?» — «Он стоял, сидел — я». — «Так теперь он сидит, а вы стоите и ждете следующего трамвая».

Диалог на остановке. «Когда она уже наконец приедет?» — обращается женщина к стоящему рядом молодому человеку. «Кто она?» — «Трамвай», — отвечает женщина. «Трамвай мужского рода». — «Не знаю, я ему под колеса не заглядывала».

В переднюю дверь входит мужчина и сразу плюхается на сиденье. Кондуктор кричит: «Куда вы уселись?! Это места для пассажиров с маленькими». — «Что, мне из-за двух остановок обрезание делать?»

Когда я достиг зрелого возраста, где-то лет в десять-одиннадцать, и стал осознавать себя и соотноситься с пространством и временем, главное, что меня сильно заботило, — мир, который нельзя ни узнать, ни увидеть, ни долететь, ни доехать… Я стал пробовать. Через несколько остановок от нашего дома все того же пятого трамвая, но не в сторону Аркадии, а в обратную, начиналось Московское шоссе. И, когда я спрашивал у папы, почему Московское, папа отвечал, что, если по этому шоссе ехать, никуда не сворачивая, попадешь в Москву. И я попробовал. Когда родители купили мне не в магазине, а на толкучке и поэтому неновый и недорогой велосипед — сразу же решил ехать в Москву. Поскольку до Московского шоссе можно было добраться только на пятом трамвае, я затащил свой «Орленок» на трамвайную площадку, доехал до остановки «Автовокзал» и отправился в Москву. Ехал долго. Захотелось есть. Потом стало темнеть. Потом я понял, что до Москвы не доеду, и вообще как-то испугался. Развернулся. И уже ночью каким-то чудесным образом оказался на автовокзале, увидел все тот же пятый и втащил в него свой велосипед. Но трамвай почему-то свернул с известного мне маршрута и приехал в депо, которое, к счастью, оказалось с обратной стороны Привоза, а значит, недалеко от моего дома на улице Чижикова, где уже ждали сильно взволнованные родители. Куда ведет Московское шоссе, я знал, в школе рассказывали и показывали Красную площадь, Мавзолей, ВДНХ. А куда ведет дорога вдоль моря, от Куликова Поля, по «фонтанам», через дачу Ковалевского до Рыбачьей Балки? А дальше? А дальше я слышал, что где-то близко Румыния, потом Болгария, потом Турция, а потом Черное море переходит в какое-то другое, кажется Средиземное, и там уже Италия, Греция… Я все это знал, но представить себе, как представлял Москву, не мог. Вглядывался в корабли на рейде прямо у пирсов и причалов, где можно было их потрогать, и даже читал латинскими буквами Marseille, Athens, Istanbul, но поверить в реальность этих городов, в реальность людей, которые в каких-то других одеждах ходят по какой-то другой земле, могут есть помидоры и клубнику в феврале, а апельсины срывать с дерева, поверить не мог. И вот когда я стал себя осознавать и соотносить с местом, пространством и временем, отправился в свой самый дальний, может быть кругосветный, путь. Сначала до Куликова Поля на двадцать восьмом — здесь все быстро и ясно. Потом на восемнадцатом по «фонтанам» на дачу Ковалевского. Дальше на девятнадцатом до Рыбачьей Балки. А потом, поскольку это был летний, жаркий, солнечный день, двинулся вперед. Перешел через какой-то полуобвалившийся мост между морем и лиманом, под которым мои сверстники рвали полные ведра мидий. Удивительно, что сейчас в этом месте, хотя мост уже новый, бетонный, стильный и широкий, практически в любое время суток можно купить у местных за символическую плату все те же крупные, свежие мидии. Кучками, килограммами или ведрами. Но вот тогда, впервые перейдя этот мостик, я увидел перед собой совсем незнакомые дома, морские краны и корабли, совсем незнакомых людей, и показалось вдруг, что я за границей! Я и был за границей. За границей привычных улиц, трамваев, людей. И какая-то чертова сила, какая-то необъяснимая страсть повела меня (как потом вела всю жизнь) в эти новые дороги, перекрестки, берега. Оказалось, это пригород — спутник Одессы Ильичевск. Теперь это многотысячный город Черноморск, прямиком выплывший из «Двенадцати стульев»… И так же, как при попытке уехать в Москву, я устал, проголодался и стал обдумывать, как вернуться домой. Про такси тогда еще не понимал, а троллейбусы и автобусы оказались с незнакомыми номерами. Вся надежда на трамвай, который я, к счастью, услышал. Вот именно услышал, потому что вокруг никаких трамваев видно не было. Звук нарастал, и действительно — из-за деревьев, кустов, грузовиков показался трамвай, за которым я угнался и вскочил на заднюю площадку. И тут же был остановлен кондуктором — очень толстой тетей с черными, тогда еще не понимал, что крашеными, волосами и ярко-красными губами, которые произнесли:

— Мальчик, билетик!

Во-первых, у меня не было денег. А во-вторых, даже если бы они у меня были, я не мог себе позволить потратить три копейки на билетик. За три копейки можно было выпить три стакана газировки, правда без сиропа, или выстрелить в тире в парке Ильича, а на сдачу все равно выпить стакан газировки. Тем не менее на ближайшей остановке кондуктор меня выгнала. Темнело. Я стоял, прислонившись к фонарному столбу. Стоял долго, до следующего. И вроде через окно увидел, что на месте кондуктора сидела худенькая девочка, почти школьница. Я не стал заходить в трамвай, а дождался, пока он тронется, вскочил на задний буфер и поехал. Трамвай затормозил на светофоре, а возле меня затормозил милиционер на мотоцикле с коляской. Пытался убежать — не получилось. Он посадил меня в коляску и повез в отделение. Так в первый раз в жизни я оказался в милиции. Очень испугался, прямо очень. Какой-то дежурный спрашивал, в какой школе учусь, кто родители и где они. Потом милиционеры писали какие-то протоколы, куда-то звонили. Я сидел в пустой комнате и уже смирился с тем, что меня сдадут в детский дом. Не знал, что это такое, но понимал, что что-то ужасное и, самое главное, без родителей. Прошло некоторое время, и в комнату вместе с милиционером вошел папа. Он подписал какие-то бумаги, и мы вышли из отделения. Подошли к краю тротуара, папа поднял руку — остановилось такси. Доехали до дачи Ковалевского, но девятнадцатый трамвайчик стоял темный, без водителя и кондуктора. Поехали дальше до шестнадцатой Фонтана, на восемнадцатом до Куликова Поля, а там на пятом домой. Мама жарила картошку и плакала. Папа меня не ругал. Он сел к столу, открыл баночку самых любимых консервов, бычков в томате, налил себе в рюмку чего-то крепкого, поцеловал меня в голову, выпил. Дальше не помню — я уснул.


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №115. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".