Классный журнал
Рохлин
Ижкарысь трамвай
Если долго, долго, долго. Если долго по дорожке. Всматриваться в ложбинку меж знакомых женских грудей, то пожалуй, то конечно. То наверно, верно, верно. То возможно, можно, можно! Увидеть там, в глубине, маленькую железную дорогу, по которой бежит трамвайный вагончик. Бежит, стиснутый большими теплыми домами, бежит по улице и горячей податливой земле. И вдруг немедленно, медленно, медленно понять, что трамвайная линия в ложбинке — это детство в родном городишке, рядом с мамой за руку, у отца на шее, и сам ты вагончик-трамвайчик, отчаянный и храбрый, бегущий по железным струнам. Из пункта А в пункт Б. От улицы Азина до «Буммаша». И где такое?
У каждого из нас есть свое трамвайное детство.
А если нет, то троллейбусное, или автобусное, или еще какое-нибудь общественно-колесное. Но трамвайное круче всех.
Круче всех, признаю, в городе Ижевске. Может быть, оттого, что именно здесь я отчетливо это понял и испытал, едучи «Однёркой» по Карла Маркса.
Карл Маркс совсем не великий удмурт. Ему просто повезло, волею случая, несчастного и частного, улица в его честь является главной трамваеорганизующей улицей Ижевска.
1.
Почему в детстве мы мечтали стать именно водителями трамваев?
Почему в детстве все трамваи были холодные и промерзшие до трамвайных костей, как рыбы на льду?
Почему в детстве наших родителей вагоновожатые стояли за штурвалом, а в нашем детстве они сидели на высоком тронце-креслице?
Зачем под первым сиденьем у окна при входе в вагон железный сундучок прячется? И что там внутри?
И еще одно. Самое невозможное. Самое простое. Самое загадочное.
Зачем вагоновожатой выдавали в рейс маленький мешочек с солью и деревянную лопатку?
Вот список вопросов к трамвайному хозяйству страны, накопившихся у меня за жизнь. Кому отвечать?
Вариантов немного. Раз я в столице Удмуртии, то отвечать придется «ИжГорЭлектроТрансу».
2.
Девяносто лет назад город Ижевск был на вид пацаненком в коротких штанишках при одной лямке. Он только-только-только официально сделался городом и по этому поводу раздувал щеки изо всех сил. Переживал бурнопод-ростковое взросление со всеми вытекающими последствиями. Количество жителей пухло в нем, как пухнет пшенная каша в тесной кастрюле. В тридцать четвертом году здесь проживало сто тридцать пять тысяч человек против сорока пяти тысяч в тысяча девятьсот двадцатом. Город рос заводами и фабриками всесоюзного значения, но вся городская инфраструктура имела вид бледный и худосочный, не поспевая за инфраструктурой промышленной.
Изумительную картинку рисуют нам хроники. В шесть утра заводские гудки звали рабочих к станкам, и тысячи проснувшихся людей сыпали по улицам как муравьи — пешком, бегом, на велосипедах и очень редкие счастливчики — на автобусах. Последних было всего… семь штук на весь город. Только председатель горкомхоза приплывал на работу на дирижабле. (Шутка.) Короче, всех спасла она, вагонеточка на электротяге.
В Ижевске я понял, что трамвай для города — это не роскошь, не средство передвижения, а средство спасения. Когда город есть, а дорог в нем нет, есть только земля, грунт, грязь, рвы, ямы, котлованы, снега по горло, болота, песок с глиной и пятнадцать километров мощеных улиц на сто пятьдесят два километра городских улиц, — тогда железнодорожная ветка из пункта А в пункт Б спасает положение.
Трамвайную однопутку проложили к осени тридцать четвертого года. И восемнадцатого ноября по улице неудмуртского Карла побежали первые трамваи. Если движение — жизнь, то деревянная, неотапливаемая, бездверная, словно специально распахнутая навстречу всем ветрам «Однёрка» — маршрут номер раз — вдохнула жизнь в задыхающийся словно в астме Ижевск. Одна улица, один путь, один разъезд, одно депо, один разворотный круг. И одна на всех жизнь, преображенная до неузнаваемости. «С любимыми не расставайтесь. Всей кровью прорастайте в них». Это про трамвайный Ижевск. (Троллейбусы тоже важны, но мы их сейчас не трогаем.) Кто-то скажет, что не может быть Ижевска без «Калашникова». А я утверждаю, что может. А вот представить себе Ижевск без трамвая невозможно.
Если встать на центральном пешеходном мосту у ГУМа, то трамвайные пути видны километров на пять в обе стороны. И никогда, ни одной минуты, за исключением редких ночных часов, не будет пустоты. С той или другой стороны плывут по городу маленькие железные парусники. Навстречу горизонту или от. Ижевчанам повезло. Они никогда не могут почувствовать себя обестрамваенными.
Сесть на любой номер и отправиться куда глаза трамвайные глядят. Без цели и необходимости.
Но цель есть. Услышать, как дышит городская плоть — нарядные улицы, широченные, как реки, проспекты, пустыри с полями одуванчиков и осокой в рельсах, деревенские окраины с избами, дворами и домашней птицей, перебегающей пути, промышленные кварталы с пыльными заборами и глухими стенами. Почувствовать, как бежит городская кровь — электрический ток по рельсам, в проводах контактной сети. И за всем этим сделать для себя несколько мировых открытий.
Трамвай — это корабль из эпохи первой мировой промышленной революции. Когда железо в руках человека впервые ожило и поехало, поплыло, полетело. Все здесь говорит человеку о чуде его передвижения в пространстве. Нет, у тебя не выросли крылья, но появился электрический двигатель. И он способен донести тебя на край света и за край тоже. Это восхитительная иллюзия настоящей железной дороги. Даже в городской черте она обещает тебе продлить путешествие к последнему морю. Горожанин, стиснутый жилой застройкой, лабиринтом улиц и этажей, в трамвае получает свободу передвижения. Если вы не пережили в трамвае чувство полета — значит, вы мертвы. (Немедленно приезжайте в Ижевск.)
Этот же полет можно объяснить и с другой стороны — внутренней.
Еще больше, чем на железный корабль, трамвай похож на материнскую утробу. Вот где — в мамином пузе — человек только и чувствует себя защищенным, любимым, сытым, оберегаемым, необыкновенным и при этом бесконечно двигающимся, путешествующим, плывущим по безбрежному теплому морю. Внешняя жизнь — холодная, чужая — надежно закрыта на замок. Вы входите в трамвай. Двери закрываются. Мир исчезает. Вы слышите его теперь приглушенно. Трамвай набирает ход и отрывается от земли — ровно на высоту рельса. Но этого достаточно. Вас качает, качает и бросает из стороны в сторону, как в люльке. Вы ловите равновесие, успокаиваетесь, ход убаюкивает вас как младенца и вы как младенец наконец чувствуете свободу. Она в доверии к миру. Трамвай и ангел вагоновожатый позаботятся о вас.
Количество звуков, издаваемых трамваем и железной дорогой, — это песенное, симфоническое, музыкальное творчество. Музыка, которую мы чувствуем не только ушами, но и всем телом. И исполняем вместе с трамваем.
Трамвай поет. Трамвайный звон наглый, веселый. Он не задумываясь будит всю округу, не дает спать округе, вечно напоминает о себе округе. Он, конечно, навязчив. Но он искренен. Хор колес и рельсов не может быть плюшевым и рыхлым. Грохот колес на стыках рельсов. Свист и сигналы. Набор хода, торможение, звон и стон, ползущие и бряцающие двери, гудки, неясные скрип и скрежет под полом. Шумы и лязги. Прыжки и танцы. Это все родные звуки. Звуки, из которых лепится, собирается по винтикам не железный — плотяной человек.
3.
В Ижевске два трамвайных депо. Одно настоящее, а другое нет. До войны вообще депо не было. Сгорел тот сарайчик, в котором первые трамваи отстаивались на ночь. Осталась только ремонтная яма. До сорок третьего года ремонт вагонов производился под открытым небом. А потом трамвайный парк переехал в бывший цех по ремонту охотничьих ружей. Ижевская специфика. В войну здесь из трех негодных винтовок собирали одну годную.
Депо номер два появилось значительно позже.
А сейчас ижевские трамвайщики, пожалуй, уникальны. Кроме обычных обязанностей трамваевождения по двенадцати городским маршрутам (троллейбусы тоже есть, но мы их сейчас не трогаем) они заняты еще тем, что воскрешают старые трамваи. Трамвайная душа в определенном смысле бессмертна. Никогда не умирает то, что любишь. Ветшает трамвайное тело, дряхлеет корпус, старится металл и крошится обшивка. Но двух дюжин рабочих рук вполне достаточно, чтобы из старого сотворить почти новое. И комар носа не подточит.
В этом чуде у меня два проводника. Дмитрий Эдуардович Михайлов, главный инженер ТТУ, и Иван Михайлович Вершинин, начальник службы подвижного состава. Меня слегка распирает от гордости, будто я первый федеральный журналист, которому открылись тайны ижевского трамвайного преображения.
Испокон веку повелось, что в Удмуртию поставляли чешские трамваи Т3 с завода «Татра». Причина проста. После Пражской весны, в качестве пряника после кнута, чешскому трамваестроению дали зеленый свет на все страны соцлагеря. «Тэтрёшки» разбежались от Берлина до Сахалина. Очень немалое количество чешских колесниц осело в Удмуртии. И здесь к ним отнеслись по-хозяйски. Никаких почетных пенсий! Смерть корабля наступает в море. То есть на рабочем месте.
И только тут я замечаю во дворе депо странную штуку. Большая, железная и плоская хреновина на колесах с торчащими по бокам хреновинами поменьше.
— А вот она, наша каракатица, — с плохо скрываемой нежностью говорит Иван Михайлович.
Длинная ржаво-черная каракатица отдаленно напоминает телегу, но не больше.
— Это трамвай, — уточняет Дмитрий Эдуардович.
Трамвая я не вижу в упор. И догадываюсь, что это остов трамвая. То, что от него осталось. Скелет, железный хребет на колесах. Все остальное — стены, крыша, двери, сиденья, оконные рамы, обшивка — лежит срезанное огромной бесформенной кучей поодаль. Надо признать, это сильное зрелище. Смерть трамвая. Конец чего-то чрезвычайно деятельного, неутомимого, выносливого, очень красивого и скромного, работавшего на износ, служившего за честь, ничего личного себе не просившего. Кроме электрического тока над головой. И на тебе — черная каракатица! Но… Смерть, где твое жало?
— А что это за хреновины по бортам, похожие на кипятильники? — спрашиваю я.
— Это бывшие обогреватели, — отвечают инженеры, — их просто еще не успели срезать.
И тут я вспоминаю, что в детстве все трамваи были замороженными, волшебными, словно покои Снежной Королевы. Надо было подышать на стекло, соскоблить ногтем иней или приложить ладонь, тыльную ее часть, которая оставляла после себя на стекле отпечаток маленькой человеческой стопы, и все затем, чтобы мир за стеклом обнаружился на несколько секунд и снова пропал в седой изморози.
— Их так много! — изумляюсь я. — Тогда почему было так холодно в наших трамваях?
Сколько поколений советских людей задавались этим мучительным вопросом, так и не получив ответа! А я сейчас узнаю страшную правду.
— Это голимое сопротивление, — ответствуют инженеры, кивая головами на «кипятильники». — Оно постоянно выходило из строя. И чинить его всем было лень. А когда в трамваи вернулись кондукторы — пришлось этим заняться. Новые условия отношения к труду человека. Поэтому сейчас в вагонах стекла не замерзают.
«Гуманизм восторжествовал, — подумал я, — а сказочность исчезла».
Нет, не исчезла! Каракатица трамвайная — это не смерть, а лишь переходное состояние трамвая. Да, с него срезали все старое, ветхое и отжившее. Осталась только центральная хребтовая балка и ходовые тележки. В таком обнаженном виде она попадает в руки Людмилы Германовны Степаненко. Легендарная трамвайная женщина. Как Орфей спускался в ад, чтобы вызволить Эвридику из лап смерти, так Людмила Германовна спускается в ремонтную канаву и железным скребком два-три дня подряд вычищает всю многолетнюю грязь и копоть с днища трамвая, шкурит и красит, возвращая его к жизни. И только потом тележку одевают в мундир, обшивают профилями, уголками, швеллерами и металлом.
Незаметно совершается чудо нового рождения. Еще ничего нет — голые железные ребра, шпангоуты. Депо похоже на верфь. Трамвай — на строящийся корабль. Ребра обрастают железным мясом. Трамвайный кораблик получает две палубы, верхнюю и нижнюю. Нижняя — это низкий трамвайный пол, чтобы заходить в трамвай с «берега» без ступенек. Борта зашиваются металлическими листами. Редкой, необычной красоты трамвай-броненосец. Когда еще нет ни краски, ни стекол, как здесь говорят — без ливреи. В листах нержавеющей стали, отливая холодным серебристо-свинцовым светом, он вдруг напоминает крейсер или линкор в миниатюре. Сто жизней проживает обыкновенный пражский трамвай в ижевском депо номер два, прежде чем обрести новый двигатель — электрическое сердце и новое лицо в стекле и пластике.
4.
Что прячет вагоновожатый в железном сундучке под первым пассажирским сиденьем с правой стороны? Сундучок конической формы, с «кипятильником» внутри и узкой щелью на дне. Точно такой же потайной ящик имеется по левому борту в конце вагона. Я не смог угадать. Предположил, что кондуктор прячет там какие-нибудь утерянные пассажирами сокровища. У трамвайщиков ответ попроще, ближе к правде жизни. В ящике хранится запас песка. Время от времени, в сырую и слякотную погоду, вагоновожатый нажимает на кнопку (раньше дергал за веревочку), и из ящика сыпется на путь сухой песок — против скольжения. Не подмажешь — не поедешь. Не подсыпешь — улетишь.
Три месяца трудов, и бригада из десяти человек трамвайного депо «ИжГорЭлектроТранса» дарит Ижевску совершенно новый, модернизированный трамвай Т-3К-Иж-Н. Красный, как пасхальное яичко.
Говорят, что пражского трамвайного завода «Татра» больше не существует. Вся «Татра» теперь здесь — в Удмуртии. И это правильно.
5.
В субботу в депо тихо и загадочно. Работает только колесный цех. Отремонтированные ходовые тележки, отшлифованные колеса, жирно смазанные маслом шкворневые и люлечные балки выставлены в ряд, ждут свои новые вагончики. Они горят на солнце сквозь окна цеха словно огромные леденцы. Или как масленичные блины в сметане. Все трамвайное хозяйство торжественно молчит. Трамваи как живые, только слегка заколдованные. И самое потрясающее, что теперь к ним можно безбоязненно подойти и прикоснуться. Потрогать трамвай — это что-то из детства. Исполнение мечты. Залезть под него, словно нырнуть под брюхо спящего кита, который видит тебя и слышит, но не тронет и не обидит. Большой и сильный, железный и быстрый, глазастый и тихий. Как если бы в самой дикой саванне можно было подойти к самому большому и грозному льву и, не стесняясь и не дрожа, поцеловать его в морду. И закопаться лицом в гриву.
Я подхожу к трамваю номер восемь. Мы стоим с ним лицом к лицу. Там, где у трамвая мог бы быть нос и начинается лоб, есть маленькая тайная дверца. Она закрыта на простую щеколду. Никого кругом нет. И никто не скажет мне: брысь, мелочь пузатая. Наконец-то я могу это сделать. Умирая от любопытства, дрожащей рукой я осторожно отодвигаю задвижку и тяну дверцу наверх... Может быть, это последняя неоткрытая тайна моего детства. Что у трамвая в голове? Большая, круглая и толстая, как антоновское яблоко, электрическая розетка. И трехрублевая монетка девяносто шестого года.
Кто ее туда положил?
Очерк опубликован в журнале "Русский пионер" №115. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
16.09.2024Атомное сердце 0
-
01.05.2024Любовь к селедке. Гастрооперетка в пяти апельсиновых актах 1
-
22.02.2024Черчилль на иголках 0
-
20.02.2024Еще один Мюльхаузен 0
-
27.12.2023Всем по щам! 0
-
21.12.2023Божественная ошибка профессора фон Хуббе 0
-
13.12.2023Офимкин код 0
-
14.11.2023Ютановы 1
-
02.10.2023Вальс «Опавшие листья» 0
-
21.09.2023Восемь абхазских водолазов 0
-
04.07.2023Тетя Гуля из Дюбека 1
-
14.05.2023У корней Чуковского 0
-
Комментарии (0)
-
Пока никто не написал
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1429Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова4085Литературный загород -
Андрей
Колесников6262Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова1 5944Список литературы о лете -
Андрей
Колесников1 11244Дорога. Анонс номера от главного редактора
-
Андрей
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям