Классный журнал

Игорь
Мартынов

Прозрения Меконга

Меконг ворочается где-то рядом, за углом. Мельккнул в проеме уличном, подлунном — то ли рыбина из «йеллоу ривер», то ли асбестовый змий.

Если выбрано самоизгнание — найди себе реку, выберись к реке… какая-никакая, но основа… наглядно подтвердит, что все течет; свяжет концы с концами, оставаясь началом начал.

Вот-вот, после кромешных серпантинов и психических джунглей, — рукой подать, и тронешь верхний слой водотока, будь он хоть гладок, хоть шершав.

Как бы не так... Отель, в котором забронирован и проплачен последний на весь «золотой треугольник» номер, оказался фанерной коробкой типа «сельский клуб» — но это ладно бы. Сонная нянечка ткнула в пришпиленный к стойке приказ «разорвать отношения с интернет-сервисами». Значит, нет никакой брони. А что с номерами? А есть один, но только за (нянечка вывела на школьном калькуляторе цифру, от которой было бы честнее отшатнуться), но в фойе возникла группа надломленных туристов с вопросом: «Хоть здесь-то есть свободный угол?!», и я тут же выложил требуемую купюру с двумя королями, отцом и сыном.

В номере помимо муравьиных троп по стенам и кульков с сушеными травками (мы в «золотом треугольнике» как-никак) обнаружилось отсутствие спальных мест — но это ладно бы. Разверстали раскладушку эпохи «опиумных войн» — аутентично, ржаво. Но подвел унитазный бачок: с первой же попытки отказался исполнять свою рутинную, ради которой его, собственно, изобретали, функцию. Пожилой сантехник гремел арсеналом, выражался на северотайском (ланнском) диалекте, в итоге только и развел руками — имея по разводному ключу в каждой. Однако нянечка (возможно, она же автор того приказа) не сдавалась и через гугл-переводчик выдала шифровку: «Вип-номер второй этаж час ждать искупление».

Чем бы ни обернулось «искупление» — оно и к лучшему, назад дороги нет. В час ожидания — пойдем к реке, Меконг ждет,

его тело темное

он приближается к нам

священным путем

он приближается к нам.

Его тело белое

он приближается к нам

с черной каймой…

Так, насвистывая что-то из Моррисона Джима, выходим к речному руслу, по которому капитан Уиллард петлял в сердце тьмы сквозь тот apocalypse, который всегда now. И с каждым все новее. «У Меконга злая память», — вспомнилось из новых рыбацких заветов. Пенять на ландшафт, на климат, на гидрологию — это очень по-людски. Провернув на берегах реки пару войн (это за каких-то полвека); устроив здесь «поля смерти» во славу эстетствующего Пол Пота; применив речные переправы для сбыта не пангасиуса с рачками, но опиума, героина, метамфетамина и проч. — а потом концы в воду, всё свалить на водоток, который этих балбесов поит, кормит, утилизирует отходы их безотказнее всякой сантехники. Оправдывая кровопускания, для пущей демонизации Меконга в воды его была трансплантирована из Индии некая Нага, она же Нагайна («змея» по-хинди), она же Нагаша, упомянутая Иоанном в каноническом Апокалипсисе. Очутившись в Индокитае, королева змей сменила пол. Если Нага в индийской мифологии была дочерью бога Дакши, то в тайской интерпретации это змий по кличке Пхайанаг, который превратил себя в человека и попытался стать монахом. Но зоркий Будда разоблачил оборотня. С тех пор кандидат в монахи зовется Наг и на приемном экзамене в монахи должен честно ответить только на один вопрос: «Человеческое ли ты существо?» За последние месяцы этот вопрос назрел ко многим не только кандидатам в монахи — но где тот Будда, который разоблачит? Обернувшись снова змием, Пхайанаг нырнул в Меконг, поэтому местные стараются туда не погружаться — Пхайанаг хватает пловцов за ноги и забирает к себе. Что-то подобное творилось в останкинских прудах, когда группа криминальных водолазов утаскивала на дно мирных купальщиков и купальщиц, чтобы вошедшие с ними в сговор спасатели спасали утопленников, получая за свои якобы подвиги премии и незаслуженные водолазные часы. Тогда во всем обвинили останкинских кикимор. Так и на Меконге: свидетельства достоверности змия найдутся в любой сувенирной лавке, например вот открытка с изображением группы американских солдат — из последних сил они держат на весу только что выловленное многометровое серебристое змееподобное. Сообщается, что все они плохо кончили. Помечено — фотография сделана в 1973 году, на исходе вьетнамской войны. А совсем недавно, гуляя по Бангкоку, молодой калифорниец заглянул в сувенирную лавку, присмотрелся к вышеупомянутой открытке и глазам своим, вот те крест, не поверил. Опознал он на фото не только себя, но и своих однополчан с калифорнийской базы, где буквально только что отслужил. Дело было так: во время утренней пробежки солдаты обнаружили на морском берегу восьмиметровую тушу неведомой твари, с коей и сфотографировались. Фото погуляло по сети и объявилось в меконгской итерации: змию подрисовали мстительные глаза и закрепили голову, которая в оригинале болталась на честном слове. Вышло лучше, чем было, — как выходит в любой мифологии/религии.

…Из дебрей симулякров я выдернут на ночную набережную Меконга в районе Чианг-Саен. Торговцы субботнего рынка не спешат разъезжаться, обмывая навар прямо за пикапами. Звучат в целом мажорные, хотя и не без мечтательных ноток, песни под акустику. С пролетающих спортбайков доносится визг — сутулые подростки катают подруг до Бирмы и некоторых даже обратно. Меконг одобрительно пошевеливается, переваливаясь с боку на бок.

Жестами приглашают присесть к нехитрым столикам из картонных коробок. Сперва, конечно, рефлекторно бдишь: а что предложат? А если — «ябу»? А если — «айс»? Или тому подобное? Считается, все приграничные с Бирмой районы подсели на стимуляторы, не говоря уже про прочий мир. Может, потому-то местные не спят? Но на первом же застолье отлегло: наливают самогонку «лао кхао». Это совсем другое дело, это знакомо! Давеча в чате видел итоги очередной дегустации: «Проводили Элизабет — в поселке уже третий такой случай. Однако есть и выжившие. Значит, не будем паниковать, ведь это традиционный местный напиток».

Голос змеи послышался — если я верно запомнил — где-то на третьем «лао кхао»:

голос Змеи —

сухое шипение старости и пар

меж золотых листьев —

старинные книги в разрушенных

храмах.

«Страницы, ставшие прахом…»

«Так-так, пора в вип, проведать, что там с искуплением», — подумал, махнув на дорожку.

«Приходи еще, мы тут всегда сидим, поем, рыбачим», — салютовали порожней посудой купцы-дегустаторы.

Вип-номер оказался бывшим (всего час назад) складом стройматериалов. Мешки с цементом, бидоны красок и лаков выставлены в коридор. Слегка искуплена влажной тряпкой поверхность — под лежачее место. «Лао кхао» дивно сплетается с ароматом морилки, и я (или все-таки Моррисон?) говорю: «Я не вмешаюсь. Я не войду».

«Войдешь, — говорит мне змей, — куда ты денешься».

Ты же сам скрылся.

Поехал на Юг.

Пересек границу.

Оставил хаос у себя за спиной —

растерянную Родину,

окоченевшие реки,

унылых сородичей.

Проснулся в зеленом отеле —

 Странное существо извивается рядом…

 Пот струится по скользкой блестящей коже.

 Все в сборе?

 Церемония скоро начнется, просыпайся.

 Это все еще сон?

 Змея — бледная, в золотистых морщинах.

 Почему мы так боялись дотронуться?

На жарких влажных простынях

Она лежит со мной — старая…

Нет — тогда была еще юной.

У нее темно-рыжие волосы.

Белая мягкая кожа.

Говорю ей — сбегай к зеркалу в ванную,

посмотри на себя, дурочка.

Поглядела, возвращается.

Ее движения медленные, как столетия,

ее становится много, она растекается…

Шипящие змеи желтой реки тянутся ко мне…

Йеллоу рива, йеллоу рива

Из ин май майнд энд ин май айз…

«Постой, но это же не Моррисон — это совсем другая песня!» — вырываюсь из сна. А наяву шум, гам: веселый тайский стройбат вломился с утреца в вип-номер, разбирают кому что — кисточки, шпатлевку, мастерки. Пора линять, пока не выдали спецовку.

…Утром над Меконгом висит дымок, как будто от всех тех выкуренных трубок до сих пор не развеялось. Или наоборот, речная оптика, трансформируясь в дымы, наполняет плевру и туманит мозг? Да ладно тебе, не нагнетай, все куда прозаичнее: это фермеры жгут рисовые поля, полевые работы. Но философ опять за свое: Меконг пульсирует — от засухи к разливу, то сжимается, обнажая плодородное дно, то затопляет поля в сезон дождей, поднимаясь в холке на десятки метров, — он автор-исполнитель таких метаморфоз, от которых у самого создателя дух захватывает и без гашиша.

Есть на Меконге утес, с этого утеса три страны как на ладони. Слева — тайские джунгли. По центру  — сеть бирманских (мьянманских) казино для игроков из Таиланда (где игорный бизнес запрещен). Справа — по-советски опрятная роща единодушных дерев по стойке смирно выражает коммунистический Лаос. Посередине реки — островок, на вид нейтральный, «а на нейтральном островке цветы»… Значит, нам туда дорога.

Лодочник Бо Те Мун уже завел мотор своей удлиненной, но узкой джонки. Несильно раскинув руки, можно держаться сразу за оба борта. И это надо делать, потому что Бо Те Мун, хоть на вид и ветеран, вспомнил молодость и втопил так, что мы летим, едва касаясь вод. Пхайанаг бы сразу отстал — он и отстал.

«Бама!» — махнул Бо Те Мун в сторону казино, чудом при этом не сев на бирманскую мель.

«Лао!» — махнул Бо Те Мун в сторону партикулярной лаосской набережной со ржавыми баржами — таких было много при коммунистах на канале имени Москвы, прямо за регбийным полем.

А на нейтральном островке из века в век шла бойкая торговля психоактивными веществами. Когда-то и сам Бо Те Мун был бойцом в армии наркобарона Кхун Са. Водил туда-сюда мулов через границы, греб веслами на джонках, не отлынивал и от ратного подвига.

— Каким он был, этот Кхун Са? — спросил я лодочника.

— Как змея. Скользкий.

Местным жителям он памятен широкими жестами: например, расстреливал в своей армии любого, кто был замечен в употреблении веществ. А когда уже контролировал мировой оборот героина, предложил США выкупить у него весь героин. Всего за каких-то несколько миллиардов долларов. Пообещал, что после этого с наркотиками покончит. А они не выкупили, пожадничали. И пришлось ему тогда еще больше производить героина, раз они такие.

В мемориальном музее Кхун Са — в домике, где он жил-поживал, — представлены личные вещи, автоматы, гимнастерки наркобарона. Зачитанный томик Маккиавелли раскрыт на афоризме, который особенно ценил героиновый царь: «Обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше». Все дело в дозировке, в чем же еще.

Бо Те Мун хорошо помнит то роковое утро 1982 года, когда восемьсот таиландских пограничников, растянувшись цепью, бросились в атаку на главную базу армии Кхун Са. Расчеты безоткатных орудий взяли на прицел домики Банхинтэка. Не встречая сопротивления, цепь добралась до главной улицы. Банхинтэк был совсем не похож на затерянное в джунглях селение — скорее городок солнца, уголок утопии, где «сказки живут, шалые ветры с собою зовут, там нас порою сводили с ума пальмы до неба, до солнца дома». Футбольное поле, теннисные корты… Вокруг выстроенных на холмах бунгало зеленеют ухоженные газоны… Магазины на главной улице торгуют дамскими сумочками и электрогитарами, цветными телевизорами и «стереомафонами»…

Пограничники вошли в спящий городок перед самым рассветом, но неожиданного нападения не получилось. Навстречу кордону, оцепившему главную улицу, выбежали солдаты наркобарона, в исподнем и босые, но не изменившие привычке никогда не расставаться с оружием. Они держали в руках автоматы и скорострельные карабины.

— Вы арестованы за контрабанду, ношение оружия и неподчинение властям, сдавайтесь! — крикнул в мегафон полковник Тхонг.

Но контрабандисты заняли круговую оборону. Пришлось вызывать подкрепление — бронированные вертолеты и бомбардировщики. «И пошел, командами взметен, у далеких берегов Меконга…» В результате уличных боев городок превратился в груду развалин. Кхун Са с личной гвардией удалился в Бирму.

А Бо Те Муна, брошенного раненным на поле боя, выходила юная Зе Бе, Прекрасный Цветок. Отнесла к реке, положила не в воду, но около — окропила его, искупила. И Бо Те Мун переродился, посвятив себя мирной жизни. А после того, как Кхун Са отошел сперва от дел, а потом и совсем в мир иной, все местное крестьянство переключилось с выращивания мака на другие культуры: рис, арабику, орхидеи.

Бо Те Мун же возит форестьеров по перекатам и разливам Меконга, по волнам своей памяти.

Подчалив к острову, он заглушил мотор. У костерка сидящие мужчины ведут неторопливый разговор; в котелке кипит уха из доброго пангасиуса. Бо Те Мун обменялся репликами с одним из костровых, который из тех местных, кто, не жалуя английский, бегло изъясняется по-французски, и неспроста, ведь, хоть и будучи колонизатором, но именно французский лейтенант Мари Жозеф Франциск Гарнье провел в 1868 году первое исследование Меконга, доказав, что судоходство по большей его части невозможно ввиду резких перепадов. Разговорились с франкофоном: помимо прочих забот он оказался коллекционером вещих снов. Я немедленно рассказал ему про серпентарий, который мне привиделся, но он ничуть не удивился: для изгнанника-добровольца вполне разумный сон, к тому же полюбуйтесь-ка — если смотреть на него из космоса — как похож Меконг на изворотливого змия.

И добавил, что он-то в своих вещих снах продвинулся сильно дальше:

— Ночью, как только закрываю глаза — вижу плотину… Фокусирую взгляд — вижу в плотине трещину, длинную и черную, от основания к вершине… Из трещины льется темная вода… Сначала тонкой струйкой сочится, потом — хлынула. Плотина рушится, и гибнет все живое. Апокалипсис — это месть Меконга. Китай построил девять плотин у себя в верховьях, где контролирует девяносто процентов реки — которая, кстати, по-вьетнамски так и называется — «Река девяти драконов». И теперь не сам Меконг, а Китай, как ему кажется, решает, сколько воды подавать тем, кто ниже…

— Благодеяния полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше.

Когда плотина Цзинхун перерезала основное течение Меконга — воды его стали действовать «фит таммасат» (против природы). Нарушения начались в разгар засушливого сезона десять лет назад: уровень воды в реке внезапно поднялся, хотя не упало ни капля дождя. Устойчивый, непрекращающийся поток 2015 года истощил берега реки от наносов и задушил те растения, которым положено оживать в засушливый период. Засуха 2016 года опустила реку до рекордно низкого уровня. Рыба вымирает теперь сразу целыми видами. Рис не растет на иссушенной почве.

Меконг рассылает вещие сны.

…Возвращаясь в вип-номер затемно, заглянул к купцам на набережную, а их и след простыл.

Да и то сказать: тут такие масштабы, такие сдвиги… Кому какое дело до добровольного изгнанника?

Разве что змию. По кличке «лао кхао».

Снился мне сон.

Я на острове, сплю в хижине у реки. Просыпаясь, вижу солнце, красное от дыма, — оно висит в утреннем воздухе над всем островом, но особенно над растущим по центру хлебным деревом (рода Артокарпус). Каждый лист на дереве освещен со всех сторон, цвета выделяются, как будто нарисованы детскими мелками. Рядом с корнями хлебного дерева из родника бьет кристально чистая вода. Густые прозрачные капли скатываются с листьев дерева и падают в желтый мутный Меконг. Не растворяются, не тонут, не исчезают в нем — капли идеально чистой воды размером с футбольный мяч. Их подхватывает течение, куда-то несет.

Следующие уже на подходе — нависают, наливаются. Нон-стоп.

P.S. Очнувшись среди ночи, жадно припал к припасенной минералке. Возблагодарил себя за прозорливость: очень жажда мучит на Меконге.


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".