Классный журнал
Ускова
Дирижер реки
Воспоминания и предчувствия впервые, только для «РП»
— Ты попользовалась мной и пошла дальше… Ну что тебе нужно? Что не так-то? — Виталий нудно тянул разговор, раскатывая мякиш черного хлеба по столу большим пальцем и растерянно косясь на девушку.— Что не так-то?.. что не так-то!.. что не так-то?!
Девушка мягко и насмешливо звенела голосом на разные лады и собирала чашки со стола, показывая парню, что аудиенция подошла к концу. Виталик наконец разозлился и, хлопнув об пол мякиш, не прощаясь, пошел вон.
— Пожалеешь! — не оборачиваясь, брякнул парень в дверях.
— Пожалею…пожалеешь… пожалеем…— кружилась в пустой комнате девушка. Она знала это свое состояние, когда очередной претендент на нее, пришедший с серьезными намерениями, чтобы оформить и застолбить все, что внутри переливалось и искрилось и чем она и так делилась совершенно бескорыстно, хватал пальцами воздух и очень злился, а у нее внутри возникал светящийся столп брызг, и она уже двигалась дальше, оставляя далеко позади растерянную мужскую фигуру.
— Ты меня использовала! — удивленно и обиженно звучало из-за поворота, но уже совсем ничего для нее не значило.
Сегодня она понесет свои стихи в «Рок-кабаре». Подвальное помещение в районе кинотеатра «Ударник» уже стало культовым в андерграундной тусовке набухшей переменами Москвы, и девушку очень волновала реакция местных заправил на ее поэтическое творчество…
Из вечернего выступления запомнился какой-то мальчик с гитарой цвета хаки и бессовестно синие глаза Дидурова, который, конечно же, сразу предложил перенести прослушивание девичьих виршей к нему на дачу, так как в «Кабаре» трудно сосредоточиться. Это было скучно и предсказуемо. Дидуров был толст, пьян и понятно похотлив.
Про свои стихи она и так знала — ничего особенного, просто повод позиционирования в тусе. Энергии и потоков в этом зале не наблюдалось вовсе. Девушка двинулась к выходу.
— Капитан! Разрешите представиться, я — Капитан! — Очень худенький парень с огромными глазами выткался прямо перед девушкой в портвейновых парах дидуровского кабаре.— Вы же — Река? Я правильно почувствовал! Меня тянет к водным стихиям! Профессиональное!
Это был Сергей Курехин. Это был исток моих потоков. С этого знакомства в конце 80-х все силы, будоражащие меня и окружающих меня людей, начали оформляться в единый поток. И я окончательно превратилась в Реку!
Несколько лет между Москвой и Петербургом. Несколько встреч и бесед с Курехиным. Что я помню? Переливы. Разговоры-переливы.
Москва. Когда-то тогда. У меня дома.
— Ты — мещанка! — Это Сергей кружит по спальне и зависает над полкой с музыкой. — Ты — мещанка! Выставила напоказ «Аквариум» и мнишь себя авангардисткой. Убери эту показуху. Пошли слушать музыку метро!
И мы спускались в метро и слушали стук колес вагонов, в который вплетались обрывки разговоров и звяканье бутылки. Бутылка была у нас с собой. И из этого рождалась композиция «Поп-механики» — Голоса Подземной Реки, а по рельсам подземелья убегал в туннель и мой ручеек, потому что я — Девушка-Река!
Петербург. Когда-то тогда. На старой барже. Белая ночь.
— Ты знаешь, что такое катарсис?
— Я знаю, что такое классный оргазм, Капитан!
— Ни черта ты не знаешь! Оргазм — это финал. А катарсис длится, сколько пожелаешь. На сколько хватит твоей внутренней музыки. На сколько хватит оркестра вокруг тебя.
— А ты — солист, типа?
— А я — дирижер. И я — двигатель. Я — запускатель энергий.
— А я — подружка дирижера?
— А ты сама энергия и есть. Поэтому тебе все равно на всех дирижеров мира.
— Ну-у, я надеюсь, сейчас не начнется: ты-ы-ы меня-я-я использовала-а-а-а… у-у-у-у-у!
— Ха-ха! Я на тебе играю, пока ты течешь в мою сторону! Мне важен только процесс твоего движения!..
Петербург. 1995 (?). Сергей только вернулся из Европы. Скоро конец. Его не будет. Но мы не знаем про это.
— Ты с Дугиным? Тебе интересно?
— Да. Там жизнь. Движение. Только на крайних формах можно задать разницу потенциалов для новой музыки.
— И будут опять бабушки в леопардах, вуалях и валенках, как на последнем концерте? Зачем тебе такая массовка, разве нельзя просто звуком раскачать? Подмахиваешь формой?
(Задумался. Смеется. Но глаза серьезные.)
— Все-таки плеснула в лицо. Ты Тетка-Река! Не можешь не обдать холодной водой на перекатах. Стоит зазеваться, и… За это и ценю…
…Прошло почти тридцать лет. Сергея Курехина не стало в июле 1996 года. Не стало с каким-то фантастическим диагнозом — саркома сердца. Инопланетяне затребовали обратно на планету Нибиру, не иначе. Больше никто и никогда не звал меня Рекой. Я постепенно забыла. Убрала подальше и не доставала наши разговоры, музыку, даже картинки. Прошло почти тридцать лет. И вдруг недавно в течении возникло возмущение в силе и потоки, текущие через меня и вокруг меня, начали просить новое русло с невероятной силой. Остро, ярче, чем в том, далеком и уже почти мифическом, 1989 году, начали зарождаться и клубиться энергии. И опять начал собираться под руками Дирижера и Капитана великий Оркестр.
Кого мне в нем видно?
Ну, с моего угла Зала Очень Большой Всемирной Консерватории компания все та же:
Сережа Курехин, вернувшийся из космоса;
Лимонов, совсем ненадолго отлучившийся с земного дежурства;
Дугин, ответственный за всех ушедших и погибших (но что такое смерть для настоящих музыкантов и философов?);
моя ритм-секция, Cognitive Pilot, со своими стишками и роботами;
старушки в леопардовых шубах с вуалями и валенками;
солдаты, чистые, как ангелы;
дети и животные, играющие сразу на всех инструментах;
коза;
все остальные…
Грядет великий концерт. Мы все сыграны идеально. И у этой музыки не будет конца. Никому не удастся заточить ее в винил и налепить ценник на пластинку. Поток будет литься великой Рекой. Девочка-Река, Тетка-Река, Бабушка-Река станет просто Рекой, и Дирижер благодарно постучит мне палочкой по пюпитру за непрерывность исполнения.
…Каждый помнит какую-то русскую реку,
но бессильно запнется, едва
говорить о ней станет: даны человеку
лишь одни человечьи слова.
А ведь реки, как души, все разные… нужно,
чтоб соседу поведать о них,
знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,
изумрудную речь водяных.
Но у каждого в сердце, где клад заковала
кочевая стальная тоска,
отзывается внятно, что сердцу, бывало,
напевала родная река…
В. Набоков. «Река», 1926
Колонка опубликована в журнале "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
15.07.2023Желание — кладбище 1
-
25.01.2023Зверское зимовье 1
-
20.11.2022Мастер Бо и Гарри-Блоха 0
-
19.07.2022Муму и Авраам 1
-
19.05.2022Все начнется потом 1
-
17.03.2022Топот ног и тараканий шорох 1
-
06.01.2022Мы переживаем это прекрасное состояние 0
-
26.12.2021Беги, Мотя, беги! 0
-
20.11.2021Бабадай 1
-
14.10.2021Новый Рулетенбург 1
-
14.07.2021Прости меня, Даша 0
-
12.05.2021Норма «Красных фонарей» 1
-
Комментарии (1)
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
И всюду клевета сопутствовала мне.
Ее ползучий шаг я слышала во сне
И в мертвом городе под беспощадным небом,
Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
А.А. Ахматова
Уж синевой вечерней различен,-
плывет пусть величаво лунный челн,
что на ночную участь обречен,-
да низвергая однажды кумира, за плохое всё вдруг и пошлое,
не в том же ли и трагедия мира,-
что в нем лучшее враг хорошего?
И когда поет в оперенье времен, тленья прель,-
ведь не соловьиная то сладким сном, льется трель,
не ему нас носить на руках, мир не будет витать в облаках,-
раз уж воск искусства, вдруг растаял в словах,
значит снова грустный, день созрел в небесах,-
что ж ты всё не проснешься никак, утопающий в чуде чудак?
Душою крошечной, как ни роскошничай,
ничего же хорошего, сердцу от чувства пошлого,-
зови его, как хочется,
не имени, не отчества, ведь нет у одиночества,-
непредсказуем мир и случаен, уму и душе вопреки,
когда в нем вдруг дичают печали, и нечем унять уж тоски.
Но как то, что нас колышет, не зря коль стучится в мозги,
пусть всегда есть отсвет свыше, в истоках высокой тоски,-
да что у неверной тьмы по утрам, где забрезжится рассвет,
раз уж у реальности данной нам, здесь границы резкой нет,-
умов не случайно же ведь гений, в ее обитает полутени,
что по веленью далекого зова, ловя гармонию духа земного.
Обманом ли оковы сомкнуты,
иль думы пусть сдавят вдруг грудь,-
бывают коль такие минуты, когда согревает и грусть,
метнется минута случайно, в туманную муть,-
да сердце захочет печалью, тоску обмануть,
трагичная чтоб изначально, ясней стала суть.
Точно каплей печали леча, море тоски и горя,
что горит, догорает свеча, с ночью почти не споря,-
пускай что тонкая тростинка, на берегу реки,
в душе у нас растет грустинка, на берегу тоски,-
да словно легкая тростинка, колеблется слегка,
пока в душе лишь та грустинка, в ней не слышна тоска.
Невластный же над ласкою света, в летящем мире и человек,
коль лишь пыл мимолетного лета, по берегам речений и рек,-
как под песенной сенью весенней, преодолевая вдруг недуг,
воскресают и тени хотений, на стене окаменелых мук,-
случайно ль и зимы проявленья, не раз красотой завлекут,
кого же ни пленяли сплетенья, следов и теней на снегу!
Пока же ничему застыть на месте не дано,
раз уж всему лишь исчезать на свете суждено,-
не свет и не тьма, интересней всё ж тени,
ведь жизнь и сама, лишь теней сплетение,-
да хоть подвижны и нервны, не без нашего ведома,
но наши тени двумерны, и жизнь их нам неведома.
Что быть не трудно мудрым, там где дружат свет и тень,
пусть тянет тени утро, да рождает снова день,-
не зря же тени испугано жались, за камни прячась и пни,
когда вдруг утра лучи улыбались, читая печали земли,-
сколь бы ни было ступеней, неизбежен раз уж предел,
коль своей мы сени тени, перейти в нее наш удел.