Классный журнал

Игорь
Мартынов

Изречное

Течет речечка да по песочечку — вроде движется и не движется… А там вдали, за рекой — что-то слышится и не слышится… Какая песня без баяна? Какая Волга без Ивана Денисыча — ну какая? Почему речная роспись так вписана в пейзаж, в историю — не сотрешь? Чем отличен путь реки от прочих — от шоссе, от железки? Нерукотворностью. Речной труд — это не  ручной; ручной труд — когда рабы канал роют. А речка знай себе течет, да по песочечку, пока молодой жульман начальника просит, — дальше по тексту, сами знаете, чем дело кончится.

Река — и тут нет смысла оспаривать Михаила Эпштейна — есть основа идеального отчего пейзажа и несет двойную нагрузку: журчание речной воды и шелест дерев нежат слух, а цветки с прибрежных косогоров посредством ветерка доносят благоуханье. В том-то и сущность речного пейзажа — он гармонирует с природой человека, который в этом «восхитительном месте» действительно «восхищен» всеми своими чувствами, — покинутый рай словно бы возвращен ему на земле.

Идеальный пейзаж настолько идеален, что ему непременно положено отражаться, усиливаться в воде.

В пейзажах Жуковского, Пушкина, Баратынского, Языкова находим это самоудвоение как признак зрелой красоты:

И в лоне вод, как сквозь стекло,

Село?
 

В. Жуковский. «Там небеса и воды ясны!..»

Мое Захарово; оно

С заборами в реке волнистой,

С мостом и рощею тенистой

Зерцалом вод отражено.

А. Пушкин. «Послание к Юдину»

«Через отражение в воде природа согласуется сама с собой, обретает самодостаточность. Тихая, успокоенная гладь воды нужна природе, чтобы любоваться собой, как зеркало — красавице, отсюда гармония, вносимая такой отражающей поверхностью во внутренний мир природы и завершающая ее в самой себе». 

(М. Эпштейн)

И мы не позабудем идеальных пейзажей из таких лихих, таких премилых девяностых, когда не только зори стали тихими, но и вечера, и файф-о-клоки, и с каждым — тише, тише. Грянул кризис индустрии — и у земли поперла экология. Поверилось: будет и карась, и стерлядь на кукане, и бунинские яблоки без червячков. Заглохло производство на Оке — и рыба с брюха встала на плавник, и вдоль берегов, наводя ботанический ужас, зацвела кувшинка, невиданная здесь с тургеневских времен. Ока забыла пароходы и вообще — мотор. С веслами на челнах мы достигли заповедных берегов, откуда нету смысла возвращаться — мы и не вернулись. Нас возлюбила живность! Дикий котяра, пришедши из кукурузы, стрельнул у нас «Мальборо», приняв за валерьянку, но после, обнаглев, упер стратегическую баранину. Погоня нарвалась на кабанов — смотрели друг на друга исподлобья, как в первый раз, как будто в докомпьютерную эру. Кабанов отвлек на себя козлик Жора — он давно зоофилически крутился возле нас, как будто приглашая оживить эксперименты древнеримских патрициев по сатириконовской линии, но Жору постигла скорбная участь всех срамников: его задрали нетолерантные кабаны. Женилка Жоры, издав колоратурное сопрано, ушла под клык…

Лежим, опутаны ужами, как Лаокоон, у ног воркует карп, нагие травы гнутся в пояс, и ни души — лишь раз, академически гребя против течения, мимо прочесала в оборонительном пенсне московская филологиня — но мы и не подумали кидаться на абордаж. Воспрявшие на природе организмы согласны теперь только на ширококостное, в лугах, меж диких бальзаминов.

Здесь тянет соответствовать натуре. Спасатель Валера — если не профессор, то доцент — весь день на водах, как Хемингуэй на Кубе, — в многовесельном своем баркасе он уходит на тихую заводь, расчехляет свежий сборник речей Кастанеды — и в такт реке декламирует что-то из бесед с доном Хуаном: «Учись, любезный бенефактор, летать как угорь, плавать как перо!» Вот-вот и пойдем по воде, по реке, как когда-то ходили: ох, начальничек, ты начальничек — отпусти на волю.   


Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №113. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".