Классный журнал
Ускова
Зверское зимовье
Мне жалко, что теперь зима
И комаров не слышно в доме.
Но ты напомнила сама
О легкомысленной соломе…
О. Мандельштам
Когда деревья были большими, а я была совсем маленькой, то мой литературный багаж формировался из сказок. Сказки мама собирала со всего света. Были и жестокие нуарные сказания из Северной Европы, там обычно все плохо заканчивалось. Морской конь убивал принцессу, эльфы утаскивали героя в подземную гору и т.д., и т.п. Но эти ужастики были наполнены такими красочными волшебными персонажами, что я перечитывала эту книгу долго, до самого пожара, где она и испарилась вместе с черным дымом.
Были и добрые, ленивые, эротичные восточные сказки с дэвами, красавицами и багатурами, которые падали в обморок при любых переживаниях, поэтому я не совсем понимала, когда они умудрялись убивать злых драконов, и долго думала, что валиться в обморок по каждому чиху — это круто. Даже сама пыталась такое проделать в детском садике, но никто ничего не понял и воспиталка сказала, чтобы я не придуривалась.
А за патриотическое воспитание отвечали русские сказки, некоторые из которых мне достались в обработке Алексея Толстого. И здесь зарождался в моей душе некоторый детский конфликт. Особенно потому, что по этим сказкам снимались мультфильмы и ставились представления в детских садах и начальных школах. Так и получилось мое глубокое осознание «Зимовья зверей».
Этот драматический нуар ставили в старшей группе нашего садика, и мне досталась почти бессловесная роль лисы, за светлый хвостик и сложные отношения с воспитательницей Лидией Семеновной.
Напомню сюжет вкратце:
«У старика со старухой были бык, баран, гусь да петух и свинья. Вот старик и говорит старухе:
— А что, старуха, с петухом-то нам нечего делать, зарежем его к празднику!
— Так что ж, зарежем.
Услышал это петух и ночью в лес убежал…»
Дальше несчастные пенсионеры пытались по очереди полакомиться гусятиной, свининой, бараниной и говядиной. Но неблагодарная скотина вся релоцировалась в лес, дело было в начале лета, и в эмиграции все было ништяк.
В этом месте на первой читке произведения Лидией Семеновной с нашей труппой молодых шестилетних исполнителей я перебила режиссерку уточняющим вопросом:
— Лидия Семеновна, а что же бабушка с дедушкой стали кушать, если все зверики убежали?
— Оля Ускова! — строго сощурилась Л.С., она в принципе была ближе к Макаренко, чем к Станиславскому, по методам работы с детьми, и это очень ощущалось на репетициях. — Это неважно!
— Как же неважно? Моя бабушка говорит, если вовремя не кушать, то помрешь! — включился толстый Коля. Он играл в постановке быка, был мой жених и во всем меня поддерживал.
— Они что, умерли все? — захлюпала носом Маруся, исполнительница бабушки. — Я тогда отказуюсь от роли! Не хочу умирать! Это больно!
В общем, в труппе началась смута и шатание, которую Л.С. успокоила только переносом занятия на после тихого часа.
Поспав и перекусив бутербродами с вареной сгущенкой, мы благостно продолжили чтение пьесы:
«…Летом в лесу привольно. Живут беглецы — горя не знают. Но прошло лето, пришла и зима. Вот бык пошел к барану:
— Как же, братцы-товарищи? Время приходит студеное — надо избу рубить.
Баран ему отвечает:
— У меня шуба теплая, я и так прозимую…»
Ну, дальше все по российской классике: природный лидер, дальновидный и хозяйственный бык обошел все эмигрантское сообщество с предложением поддержать такой нужный и важный для общей диаспоры проект, но все откосили под идиотскими предлогами.
Тогда бык плюнул на репатриантов и срубил себе избушку один. Затопил печку и полеживает, греется.
Ну а зимушка в России холодная. Первым слился баран.
«…Баран бегал, бегал, согреться не может — и пошел к быку:
— Бэ-э!.. Бэ-э! Пусти меня в избу!
— Нет, баран. Я тебя звал избу рубить, так ты сказал, что у тебя шуба теплая, ты и так прозимуешь.
— А коли не пустишь, я разбегусь, вышибу дверь с крючьев, тебе же будет холоднее.
Бык думал, думал: “Дай пущу, а то застудит он меня”.
— Ну, заходи.
Баран вошел в избу и перед печкой на лавочку лег».
Ну и таким шантажом и угрозой доносительства все звери один за другим пробрались в дом быка. У меня папа и мама в этот период много тусовались с диссидентами. Я точно слышала от вернувшегося из каких-то лагерей дяди Орлова, что:
— Деточка, ябедничают, стучат на товарищей только сссу…, ой, только о-о-о-очень плохие люди.
Поэтому я опять начала тянуть руку с вопросами. Но мудрая Л.С. меня не замечала. Тогда я попросила Колю пихнуть меня со скамейки. Он исполнил, и я выкатилась прямо к стулу Л.С.:
— А вот, значит, эти звери все, кроме бычка, очень плохие? Они же не работали, а бычку угрожали?
Тут уже пошли возмущаться исполнители ролей гуся, петуха, свиньи и особенно Мишка-баран:
— Сама ты плохая! Нам же холодно! А если бы ты мерзла! Мало ли кто не хотел строить летом. Занят был! Я вот тебя толкну, поймешь.
Мишка пихнул меня, Коля — Мишку, я — свинью-Наташку, чисто профилактически. В общем, читка опять была под угрозой срыва. В этот момент за мной пораньше в садик пришел папка. Я радостно бросилась к нему навстречу:
— Папочка! Папочка! А я буду в спек-такле лисичку играть! Мне хвостик рыжий нужен!
— Ну, это еще не точно, — пробормотала под нос Л.С., которая вышла за мной к шкафчикам. — Понимаете, Анатолий Васильевич, ваша Олечка очень способная девочка. Но уж больно активная. Второй раз уже своими вопросами репетицию срывает. А у нас родительский день и премьера на носу…
Садик был ведомственный, и оба взрослых были склонны к компромиссам, и папа предложил, что он посидит с нами до конца читки и присмотрит за мной.
Мы вместе вернулись в группу, и Л.С. продолжила:
— «Вот они живут себе — впятером — поживают. Узнали про это волк, лиса и медведь.
— Пойдем, — говорят, — в избушку, всех поедим, сами станем там жить.
Собрались и пришли. Лиса говорит медведю:
— Иди ты вперед, ты здоровый.
— Нет, я ленив, волк шустрей меня, пусть он идет вперед.
Волк и пошел в избушку. Только вошел — бык рогами его к стене и припер. Баран разбежался — да бац, бац, начал осаживать волка по бокам. А свинья в подполье кричит:
— Хрю-хрю-хрю! Ножи точу, топоры точу, живого съесть волка хочу!
Гусь его за бока щиплет, а петух бегает по брусу да кричит:
— А вот как, да кудак, да подайте его сюда! И ножишко здесь, и гужишко здесь… Здесь его и зарежу, здесь его и подвешу!»
Тут чтение пришлось прервать, потому что папочка от сдерживаемого смеха заплакал. Л.С. очень строго на него посмотрела, и они ушли шушукаться в кабинет заведующей. А потом нам заменили «Зимовье зверей» на надоевшую и тривиальную сказку «Репка», и мне там роли не досталось. Совсем. Л.С. постаралась.
Но вот все смыслы «Зимовья» открываются передо мной до сих пор. И столько вопросов…
Колонка Ольги Усковой опубликована в журнале "Русский пионер" №112. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
15.07.2023Желание — кладбище 1
-
18.03.2023Дирижер реки 1
-
20.11.2022Мастер Бо и Гарри-Блоха 0
-
19.07.2022Муму и Авраам 1
-
19.05.2022Все начнется потом 1
-
17.03.2022Топот ног и тараканий шорох 1
-
06.01.2022Мы переживаем это прекрасное состояние 0
-
26.12.2021Беги, Мотя, беги! 0
-
20.11.2021Бабадай 1
-
14.10.2021Новый Рулетенбург 1
-
14.07.2021Прости меня, Даша 0
-
12.05.2021Норма «Красных фонарей» 1
-
Комментарии (1)
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
А.А. Блок
Пусть вслед за теплом улетают, дали вдруг оголяя,
вместе с птичьими тая, и печальные листьев стаи,-
плачут пусть небеса, лишь бы всё росло вокруг,
пусть боятся глаза, лишь бы не испуг рук,-
пусть пошла повсюду ржа, лишь бы вновь весны бум,
души пусть себе дрожат, лишь бы не подвел ум!
Морозная студенистая нега,
где лишь иглистость воздуха да снега,-
российская таинственная небыль,
когда промозглый мир вокруг, вдруг беспробуден, что и дух,-
выковывая веками искусно, характер и сердца его и чувства,
разве ни трудная эта природа, воздух духа русского народа?
Что первый лист и первый снег, тем нужней, чем неизбежней,
лишь обещаньем новых нег, вслед за обнищаньем прежних,-
о, Русь, полынной, стылою судьбой,
Бог наделил, увы, пусть нас с тобой,-
но если бы ни те полынь и стынь,
смогли б мы отстоять своих святынь?
Раз уж отдельными не дорожа твореньями,
природа множит их и множит,-
то ведь уменье жить и выживать умение,
должно быть, не одно и то же,-
застит глаза лишь излишество, хоть и сложно пускай уличить,
глупый лелеет количество, умный умеет качество чтить.
Извечных истин чтобы точность чувствовать и меру,
не зря философ должен быть поэтом первым делом,-
несмотря на всю жестокость и безумность,
что коль уж ему не изжить,-
разве мир устроенный всё же разумно,
может ли бессмысленным быть?
Пусть же снизу вдруг завораживает, привкусом чистоты,
как познать, прикоснувшись к ней разумом, пустоту высоты,-
прилежность нежности нужна ль душе,
огнем любви всепоглощающе объятой,-
не лучше ль задержать на рубеже,
непредсказуемость размолвок и объятий?
Переходит в пламень алый, пусть усталость линий синих,-
словно лист унылый вяло, дробясь и рдея средь дерев,
и в пустыне ночи стынет, постепенно потускнев,-
да в бестрепетность голых форм, переходит когда фурор,
несмотря на роскошные, участие, доброту и улыбки,-
веря в безгрешность хорошего, ни совершаем ли мы ошибки?
Коль злых орудие затей, пусть зла заложником злодей,
но каких раз же зверей, ни найдешь среди людей,-
лишь шаг порою от улыбки, до всё неведомой коль беды,
есть время совершать ошибки, и время пожинать их плоды,-
нередко в холоде и тепле, познав как зло разит,
не зря на этой дано земле, вдруг духа слух развить!
Как зависит от почвы трава, раз свои же повсюду права,
не зря ведь совсем не случайно,-
здесь дух вдруг сердце превзойдет,
гордясь сокровенной печалью, смиренных севера красот,-
загадки женскости и львиность смыслов,
как ни преклониться пред скифским Сфинксом!