Классный журнал

Павел Астахов Павел
Астахов

Однако наш парень

16 января 2023 23:08
Заслуженный полярник Павел Астахов имеет в активе такие зимовья, которые, может, кому-то пока только и снились, но лучше не надо. Иначе бы он не заслужил это звание. А в этом номере он описывает зимовье, которое в конце концов можно будет назвать даже и чудесным. Бывают и такие.




При подготовке к лыжной экспедиции на Северный полюс зимой 2014 года, в которой участвовали семеро детей из интернатов России, я встречался с самым именитым, легендарным российским полярником, дважды Героем России и СССР Артуром Николаевичем Чилингаровым. Обсудив наш план, он сказал:

— Ты знаешь, чему надо научиться для того, чтобы выжить на полюсе во льдах?

 

Конечно, точного ответа я не знал, а все мои догадки оказались неверными. Тогда герой-полярник, неоднократно зимовавший на Северном и Южном полюсах нашей планеты, открыл мне свой секрет:

— Для того чтобы выжить во льдах на полюсе, надо научиться терпеть холод. Да-да, именно терпеть!

 

Дело в том, что на Северном полюсе, куда мы отправлялись, в этот период средняя температура минус 40°С и ты никогда и ничем не согреешься настолько, чтобы стало сухо и тепло, потому что к морозу добавляется 100-процентная влажность, так как Северный полюс — это океан, местами покрытый льдами. Поэтому «главные» исследователи высоких широт, настоящие эксперты — норвежцы — придумали на эту тему даже поговорку: «Арктика забирает твою жизнь», и именно они советуют научиться терпеть холод.

 

Возможно, жизнь меня уже давно готовила к этому походу, потому что чуть раньше отправила на север Якутии, а до этого в зимний Нарьян-Мар, а еще раньше служить два года Родине на северной границе СССР. Так что учиться терпеть холод я начал заранее, и вот о том, как терпят холод и берегут тепло в самом холодном регионе планеты Земля, мой рассказ.

 

Самая холодная территория на Земле — это вовсе не Антарктика и не Арктика, а наша родная российская Якутия, потому что именно там, в городе Оймяконе, зафиксирована рекордная температура — минус 71,2°С, а средняя температура зимой в поселке Оймякон — минус 50°C.

 

Туда, в край рекордных минусов, я и отправился «учиться терпеть холод» в декабре 2012 года, за год до лыжной экспедиции в Арктику. Началось мое путешествие с того, что самолет «Москва—Якутск», прилетающий рано утром в столицу самого морозного края, за два часа до посадки неожиданно изменил свой маршрут. Просвещенные местные жители прекрасно знают особенность климата своей столицы. Зимой, когда температура опускается ниже минус 50°С, в городе по утрам стоит плотный туман, и аэропорт Якутска закрывается. Ближайший запасной аэропорт находится по якутским меркам совсем рядом, в городе Нерюнгри, расположенном всего в девяти сотнях километров южнее, куда нас и отправили тем морозным утром, когда термометры Якутска показывали минус 54°С. К обеду туман рассеялся, и мы через полтора часа полета все же оказались в Якутске. Поскольку день был потерян, пришлось заночевать в алмазной столице и рано утром следующего дня взять курс на север. Перелет в северный якутский поселок Оленек на двухмоторном «Ан» занял три с половиной часа, и основной путь проходил над белоснежной равниной, расколотой посередине скованной льдами великой сибирской рекой Леной. Восточнее Лены тянулась гряда могучего Верхоянского хребта, отделяющего Якутию от Магаданской области, Чукотки и Колымы. Его длина более 1200 километров, а ширина колеблется от 100 до 250 километров. За всю историю никто не смог преодолеть его пешком и перейти через него, оставшись в живых. Именно там, среди гор хребта Черского, и лежал легендарный полюс холода Оймякон, который остался позади, а мы, пролетев над последним на нашем северном пути населенным пунк-том Жиганском, продолжали полет над снежной пустыней. На самом деле внизу расстилалась вековая тайга, но от мороза, снега и наледи замерзшие и заснеженные деревья почти неразличимо сливались со снежными торосами. И вдруг среди этой девственной белизны внизу отчетливо обозначились два темных прямоугольных предмета размером с небольшой автомобиль. Приглядевшись сквозь стекло иллюминатора, я вполне ясно разглядел не только снегоход и прицеп, но и человека, который соорудил некое подобие палатки-навеса и сидел на огромном плоском «блюдце» таежного озерка.

 

— Кто это? Люди? Как они попали сюда? — вслух недоумевал я.

 

Мой сопровождающий, вице-президент Якутии, улыбнувшись, пояснил:

— Это рыбаки. Из Якутска едут. В Жиганске заливают бак и бочку на санях-прицепе топливом и за 5–6 часов сюда добираются. Отловятся — и завтра домой.

 

— Зачем? Это же сотни километров! А если что-то случится? Буран, мороз, метель, снег…

 

— Ну, щука идет. Большая! Очень! — аргументированно возразил сосед. И принялся, перегнувшись через меня к окошку самолета, вглядываться в отважных добытчиков где-то внизу, посреди вековой тайги и снежных безлюдных просторов самого большого региона нашей Родины. Его совершенно не смутил такой факт, а вот мои вопросы, видимо, показались по меньшей мере наивными. Он тоскливо проводил взглядом обнаруженных нами рыбаков и посмотрел на меня полными какой-то непонятной зависти глазами:

— Там классно! Лунку пропиливаешь часа полтора, а потом за полчаса достаешь десяток этаких бревен по 10–12 килограммов и складываешь их, как дрова в поленницу. Знаете, из таежной щуки какие котлеты?! Мммм, — сладко потянул он и даже прикрыл глаза от удовольствия.

 

Я знал, какие вкусные котлеты из сибирской таежной щуки, потому что этим летом был на рыбалке на севере томской тайги и тогда очень удивился, насколько щуки бывают разными. Это вам не астраханская хищница на «раскатах» или тюменская «травянка»! Мясо сибирской таежной щуки по вкусу почти неотличимо от белуги: плотное, жирное, сладковатое, белое.

 

Размышляя о том, что заставляет этих отважных рыбаков преодолевать расстояния и природные преграды ради рыбы, подвергая угрозе жизнь и здоровье, я не заметил, как пролетело время и мы зашли на посадку в таежном поселке Оленек. Честно говоря, я так до конца и не понял, как же правильно его произносить. Казалось бы, название происходит от животного и обозначает его детеныша. Однако (кстати, любимое междометие местных граждан), произнося имя своего поселка, жители делают ударение на последний слог. Когда я попытался выяснить, как все же правильно и на что можно опереться в понимании этимологии этого слова, мой провожатый пожал плечами:

— Так это же по имени реки — Оленек! Вот и вся этимология.

 

Спорить было бесполезно. К тому же на перроне аэропорта прямо на улице уже творилось что-то очень интересное.

 

Группа товарищей в лохматых шкурах и каких-то лентах, повязанных на руках, ногах и головах, под мерные удары бубна водили хоровод и что-то заунывно мычали. Мы вышли из самолета и хотели было полюбоваться этими плясками под синим небом. Кстати, Якутия — одна из самых солнечных территорий России. Здесь количество солнечных дней превышает 220, когда в Москве их чуть больше 70, а в Ростове-на-Дону — около 170. Короче говоря, если желаете принимать солнечные ванны, то, видимо, в Якутии будет надежнее. Насладиться танцами якутских мальчиков нам не удалось, так как морозный воздух, словно невидимый великан, навалился на нас со всех сторон и мгновенно привел в негодность все наши, как нам казалось, теплые городские одежки. Мой якутский товарищ потянул меня за рукав в сторону ангара, другой рукой показывая на табло часов-термомет-ра, где в этот момент замерцали необыкновенные цифры — 62°С. Больше в жизни я таких показателей не видел, поэтому картинка запечатлелась в памяти навсегда. Забежав в ангар, который изображал аэропорт, но оказался внутри неким подобием концертной площадки, мы увидели, как там уже вовсю веселились ребятишки в народных национальных костюмах. Как оказалось, они встречали «московских гостей». Отдав дань уважения талантам местных ансамблей самодеятельности и народного творчества, мы вновь отправились в путь. Теперь нам предстояло преодолеть еще около 300 километров вглубь тайги, чтобы добраться до стойбища оленеводов.

 

Надо пояснить, что вся наша экспедиция была задумана с одной целью — посетить единственную на тот момент в нашей стране кочевую среднюю школу для детей якутских оленеводов. Ее ласково даже в Министерстве образования называли «школа-чум». Ну, не в смысле страшной болезни, а в смысле традиционного сооружения кочевых северных племен и народов. Так что именно чум, в котором разместилась эвенкийская школа «Кёнэлэкэн», и был нашей конечной точкой маршрута. Именно на севере Якутии живут представители этого маленького народа — эвенки. Они традиционные оленеводы и охотники. Олень для них почти как божество: он их кормит, возит, согревает, лечит, спасает. Отношение к оленям очень уважительное.

 

Наш вертолет плыл над тайгой, которой, казалось, нет ни конца ни края. Иногда внизу были хорошо различимы отдельно гуляющие лоси, а порою небольшие стада дикого северного оленя. Приближение наше к стойбищу оленеводов стало понятным, когда мы увидели не отдельные группки, а громадные стада оленей, разбегавшихся от шума нашего вертолета. Как потом пояснили мне оленеводы, самым успешным для них считается тот год, когда им удается к своим «домашним» оленям прибавить десяток-другой диких особей. Однако (я предупреждал!) случается и обратная картина: мощный рогач-самец может запросто увести табунчик «домашних» самок в свой гарем. Поэтому в период гона и активного спаривания, который начинается с конца лета, все оленеводы переходят на ночной режим, потому что в полярную летнюю ночь, которая светла как день, самцы выходят на бои, и здесь добычливый эвенкийский охотник подстерегает их с карабином. Отстреливать их — насущная необходимость! Мясо, шкура, рога и копыта — все идет в переработку и использование. Но главное, так хитрые оленеводы избавляются от опасных оленекрадов, регулярно уводящих самок в гарем. Тот сезон, когда мы прибыли к оленеводам, у них был успешным: общее стадо разрослось до 16 тысяч голов и еще пополнилось дикими самками, уведенными выдающимися «домашними» рогачами. По меркам якутских оленеводов стадо должно состоять из 3–5 тысяч голов оленей. Стада же объединяются в так называемые оленеводческие совхозы по 3–5 стад. Именно в такой совхоз мы и прибыли наконец.

 

Для того чтобы мы смогли спуститься к нашим добрым и мужественным хозяевам, мужчины-оленеводы вырубили полянку среди тайги и организовали посадочную площадку. Мы приземлились и выгрузили для них подарки: продукты, инструменты, упряжь, топливо для генератора, боеприпасы, лекарства, книги. Встречала нас очень приятная и колоритная женщина.

 

— Добро пожаловать! Мария Афанасьевна, директор совхоза, — представилась эта милая круглолицая розовощекая дама, завернутая в огромную доху на медвежьем меху и в большой «седой» собольей ушанке, завязанной смешным бантиком под крупными щеками. Она протянула свою пуховую рукавицу, в которой согревалась крепкая натруженная ладонь, стиснувшая мои пальцы железной эвенкийской хваткой могучего добытчика-охотника.

 

— А я Павел Астахов, прибыл к вам посмотреть, как живете, как ребятишки учатся, — улыбнулся я в ответ.

 

— Хм, однако крепкий ты парень, Павел Астахов, — хитро прищурила и без того не сильно распахнутые глаза наша хозяйка. Я от такого неожиданного приветствия попытался засмеяться, но дикий морозный воздух влетел в меня и приморозил все звуки и эмоции. Я поперхнулся и вполголоса промычал:

— Это почему же?

 

— Однако с самой Москвы к нам в мороз-то прилетел. В такое время никто не летает. Дык еще и начальство привез с собой. Крепкий ты парень! Крепкий! — простодушно объяснила она и, видя, как мороз сковывает наше существо, потянула за собой:

— Однако пошли за мной в дом! Не то перемерзнете, а мне потом отвечай за вас!

 

Мы, не дожидаясь следующего приглашения, наперегонки поспешили за бодро катящейся по сугробам Марией Афанасьевной. Домом оказалась палатка, стоящая в ряду еще нескольких таких же: тонкие, но прочные сосновые жерди, сложенные наподобие индийского вигвама, были накрыты обычным брезентом. Пол этого сооружения состоял из таких же ровных жердей, уложенных одна к одной и связанных меж собой. В центре помещения стояла печка-буржуйка с выведенной вверх наружу трубой. Печка кряхтела и стонала от бушующего в ее железном брюхе жаркого огня. Сверху на двух конфорках разместились кастрюля, в которой что-то заманчиво бурлило, распространяя ароматный мясной дух по палатке, и чугунная сковорода со шкварчащей луковой массой в кипящем жире. К пузатому раскаленному боку печи прислонился видавший виды и походы огромный чайник, из носика которого вился озорной завиток дыма. Вокруг всех этих приборов и емкостей суетилась маленькая миниатюрная женщина в подвязанном поверх теплой куртки фартуке. На вид гораздо старше Марии Афанасьевны.

 

— Однако заходите, гости дорогие! — шумно и приветливо пригласила нас женщина, оттягивая полы палатки, чтобы пропустить нашу делегацию. Мы ввалились в натопленный и жаркий, несмотря на тонкие стены и распахнувшиеся «ворота», чум, который оказался своеобразной «кают-компанией». Здесь, как пояснила нам председатель совхоза, собираются на завтрак, обед, ужин все жители этого небольшого поселения оленеводов. Хозяйка этого чума — Клавдия Егоровна — была штатным поваром и женой одного из членов сов-хоза. Нам вручили по металлической кружке и разлили душистый чай.

 

— Однако чаек поспел. Давайте подкрепитесь, и пойдем смотреть хозяйство. Потом обедать будем, — по-хозяйски распорядилась Мария Афанасьевна. Тут же она критично и придирчиво стала разглядывать меня, отчего мне даже стало неловко. Покачала головой, что-то пробурчала под нос и вышла, бросив на ходу: — Пейте, пейте чай, сейчас вернусь.

Мы пили чай и обсуждали наш план. Главная задача состояла в том, чтобы поприсутствовать на уроках и осмотреть уникальную школу-чум, ради которой мы и проделали такой долгий и сложный путь. Тем более что время переваливало за полдень и по-хорошему нам через пару часов нужно было улетать, чтобы ночь не захватила нас врасплох. Времени получалось в обрез, а тут еще хозяйка сбежала. Только помянули ее, а она уже на пороге. Да еще не одна, а с каким-то мужичком, сплошь завернутым в оленьи шкуры: унты, штаны, куртка, шапка, варежки — все из оленя. Он вошел, сощурился и, кивнув в знак приветствия, протянул мне какой-то большой сверток. Мария Афанасьевна одобрительно крякнула:

— Однако, московский крепкий парень, давай меняй свой костюм. Держи, разворачивай!

 

По ее голосу было как-то сразу ясно, что она не то что не привыкла к каким-либо возражениям, а в принципе их не приемлет, так как знает лучше всех на этом пятачке жизни в замерзшей тайге, что и кому надо делать в данный момент. Прежде всего — чтобы выжить, а затем и выполнить поставленную задачу. Я не собирался спорить и развернул сверток. Там оказались такие же, как на мужчине, штаны, варежки, шапка, куртка из оленьих шкур. Благо теплыми и лохматыми унтами меня снабдили еще в Якутске. Я посмотрел на директоршу:

— Думаете, надо надеть?

 

— Думаю, надо! Конечно, само собой не наденется. Одевайтесь, мы пока перейдем в соседний чум.

 

И она моментально вытянула из палатки всех, оставив меня наедине с «оленьим костюмом». Просить второй раз меня не надо было, потому что, несмотря на близость печки и булькающий внутри теплый чай, мороз все же пробирался к моим рукам-ногам и традиционные одежды эвенка-оленевода сейчас были очень кстати. Как ни странно, пришлись они мне впору. Видимо, на случай визита начальства у них припасены размеры и для мужчин покрупнее, чем средний эвенкийский охотник. Примеренные одежды меня удивили тремя качествами: легкостью, прочностью и теплом. Очевидно, что есть и другие, за которые их так ценят сами хозяева, но первые три я оценил по-настоящему, выйдя из чума навстречу моим сопровождающим и директору Марии Афанась-евне. Она, увидав меня преобразившимся, расплылась в улыбке:

— О! Добро! Однако наш парень! Ну как, тепло?

 

Удивительно, но в этом легком костюме, надетом всего лишь поверх водолазки и брюк (пиджак я снял и сложил вместе с пуховиком), мне было абсолютно не холодно. Мороз пощипывал за нос и щеки, но внутрь не пробирался.

 

— Отлично! Спасибо! Тепло, даже удивительно, — ответил я, искренне благодаря женщину за такое утепление. В тот день наш вертолетчик после приземления сообщил, что по его приборам температура ниже минус 60°С. Точнее, минус 62! Вот вам и полюс холода в северной якутской тайге.

 

Уже не убегая от покусывающего лицо мороза, мы спокойно прогулялись по поселку, состоящему из десяти палаток, называемых чумами. Люди, не занятые выпасом оленей и другими жизненно важными делами, высыпали нам навстречу и одобрительно кивали, осматривая мой новый «прикид». Мне и самому он вполне нравился, а главное, каким-то волшебным образом все время согревал. Рядом с жилым чумом самой Марии Афанасьевны расположился чум побольше. На нем снаружи над входным пологом висела голубого цвета фанерная табличка: «Кочевая школа “Кёнэлэкэн” при Харыйалахской средней образовательной школе Оленекского Эвенкийского национального района». Это означало, что мой путь из Москвы через всю страну с заездом в Нерюнгри и Якутск на трех самолетах и вертолете наконец завершен.

 

— Здравствуйте, дорогие гости! Школа «Кёнэлэкэн» приветствует вас! Заходите к нам! — раздался хорошо поставленный женский голос. Мы увидели перед собой очень приятную и опрятную даму лет пятидесяти с традиционным эвенкийским меховым дамским кисетом на шее поверх толстого теплого вязаного свитера и жилетки, расшитой бисером якутских народных узоров. Она была без верхней одежды, но в унтах. Распахивая двери палатки, пригласила внутрь школы-чума.

 

Внутри достаточно просторного чума обнаружились четыре парты и стол, позади которого стояли два стенда с наглядными пособиями. Возле парт стояли ученики школы «Кёнэлэкэн». Семь человек! Четыре девочки и три мальчика. Возрастом от 7 до 16 лет. Вопрос о том, кто в каком классе учится, в данном случае был совершенно лишним, так как, по сути, они учились по индивидуальным программам и по возрасту совпадали только две девочки, которые, как потом оказалось, даже жили вместе в одном чуме возле школы. Ребята дружно прочитали мне какие-то стихи на эвенкийском языке. Красиво и громко. Я передал им свои книги, а также учебники и книги, которые они заказывали, зная о том, что к ним летит делегация с Большой земли. Последний вертолет был месяц назад, и поэтому все, что они заказали, и все, что мы могли привезти, мы доставили нашим рейсом. В том числе и всякие «вкусняшки», без которых дети тоже скучают. Мы пообщались, я пытался выяснить, кем хотят стать ребята, какие у них интересы, не скучно ли им здесь, в тайге, как часто бывают в городе, как проводят каникулы, и многие другие вопросы детско-юношеской жизни учащихся кочевой школы мы обсудили вместе.

Каждый из этих прекрасных, совершенно девственных ребят хотел учиться, работать и привыкал к этому с самых юных лет здесь, в кочевой школе-чуме. Потому что учеба в такой особенной школе — это, возможно, первый и главный шаг в Большую Жизнь, хоть и вдалеке от шумных городов, тусовок, информационного шквала и соблазнов современного мира. К сожалению, мало кто из этих ребят захочет остаться здесь, в оленеводческом совхозе, чтобы самую морозную зиму на Земле проводить в таежном чуме, занимаясь оленями. Однако (и опять это якутское словечко), и это факт, дети, выросшие в такой дикой и опасной среде, имеют множество физиологических преимуществ и особенностей. Не считая непереносимости алкоголя, у них масса природных возможностей по развитию ловкости, выносливости к холоду и голоду, повышенной выживаемости, стрессоустойчивости, теплорегуляции, метаболизма, интуиции и способностей. По этой причине, как мне чуть позже стали жаловаться жители этого кочевого поселения, установленный законодательно запрет не разрешает беременным женщинам и новорожденным детям проживать в этих «диких» условиях. Ссылаясь на эти факторы, рьяные «поборники буквы и цифры закона», а проще говоря, бездушные бюрократы стали запрещать проводить роды в таких хозяйствах, привозить туда новорожденных, жить там с грудными детьми, указывая на высокую опасность. Оценивая таким образом жизнь кочевников-оленеводов, они даже пытались закрыть и кочевую школу-чум. Действительно, в такой школе нет воды, канализации, электричества, столовой, не проводится влажная уборка помещения и проветривание, она не соответствует ни одному СанПиНу, и поэтому у бездушного чиновника есть все основания потребовать ее скорейшей ликвидации. Посудите сами: о каком соблюдении температурного режима и прогулках можно говорить, когда три месяца на улице мороз ниже 50°С! И многие скажут, что ставить детей в опасное положение и рисковать их здоровьем нельзя ни при каких обстоятельствах, забывая о том, что в те времена, когда мы еще изобретали колесо, эти кочевники обладали всеми необходимыми навыками и знаниями, чтобы прекрасно жить и развиваться. А их дети, рожденные не в перинатальных центрах, а в чуме посреди таежного простора в самый лютый мороз, с рождения получали полный набор природных навыков и способностей для выживания, продолжения рода, физического, духовного, интеллектуального роста. А проблема современных жителей этого богатого и прекрасного края состоит в наступлении на них цивилизации с ее правилами, которые уничтожают не только культуру и самобытность оленеводов-кочевников, но и их самих. И вымирают они отнюдь не от морозов, а от пьянства, безделья, наркотиков и ненужности. Мне сложно было объяснить им, почему не разрешают их женам оставаться в тайге на поздних сроках беременности и рожать исконно эвенкийским образом. А ведь только рожденный и вскормленный в далеком таежном чуме ребенок может продолжить род и дело родителей, получив с первых часов жизни прививку от морозов, болезней и стресса. А вот те дети, что родились и подросли в городе (раньше 6 лет ни один орган опеки не одобрит отправку их в тайгу), уже не смогут вытерпеть и вынести такого режима жизни. Потому и боятся совершенно обоснованно эти милые чистые люди, что закончится скоро их род, племя и дело без новой молодой смены. Честно говоря, я даже не уверен, существует ли эта кочевая школа до сих пор. Скорее всего, нет.

 

Видя и слушая, как ребята учатся, рассуждают, спрашивают и работают, я убедился в том, насколько они чисты и хорошо воспитаны, правильно мотивированы и ориентированы в жизни, несмотря на ее отдаленность. Закончив уроки, школьницы-девушки пригласили меня проведать их «девичий» чум. Я с благодарностью осмотрел двуспальную палатку, украшенную внутри снизу доверху многочисленными поделками из цветных ниток, шнурков, тряпочек. Игрушки и поделки, созданные собственноручно, дополняли весь небогатый интерьер палатки-чума. Так же как и в штабной, и в школьной палатке, на полу лежали сосновые жерди, однако (и вот опять!) в отличие от всех остальных здесь на полу поверх бревнышек были расстелены оленьи шкуры, а внутри на одной из стен даже висел некий коврик-гобелен. Две девочки 16 лет показали свои кроватки из положенных друг на друга стопкой матрасов и перин. Все было чисто, аккуратно и очень изысканно. Настолько, насколько это могло быть создано в таких экстремальных условиях. Пробыв в гостях минут семь, мы отправились к оленям. Здесь мне предстояло новое испытание и знакомство. Возле запряженных в сани оленей стояли мужчины-оленеводы. Я бы, наверное, не различил их внешне, но они представились:

— Здравствуйте! Я — Афанасий. Это мой брат Гавриил. Вот сын старший Пантелеймон.

 

Я достал руку из нагретой рукавицы и пожал каждому протянутые ладони. На удивление их руки были сухими, жесткими и очень теплыми. Видимо, теплообмен у этих таежных промысловиков и оленеводов очень правильно настроен и позволяет не только терпеть холод, а переживать его вполне сносно. Моя же ладонь после нескольких рукопожатий перестала подавать обратные сигналы и чуть не превратилась в замороженный бифштекс. К нам подошел еще один оленевод, которого Мария Афанасьевна представила сама:

— Егор Прокопьевич, лучший наш оленевод, бригадир. Стадо у него пятитысячное и с прибавком. И дочка, опять же, красавица.

 

Она указала рукой на большой белый пушистый меховой ком, который прятался за спиной знатного бригадира-оленевода. Оказалось, что это была девочка лет четырнадцати, которую я не увидел в школе, потому что ее в тот момент наряжали и готовили к выступлению перед «московскими гостями». Она вышла из-за спины отца и поклонилась. И тут же стала что-то напевать мелодично и танцевать вокруг нас. Все оленеводы дружно прихлопывали. Мне показалось, что так в древности эти люди показывали невесту или самую красивую девушку приезжим чужестранцам. По сути, так и было, и эта «презентация» — точно некий пережиток, трансформировавшийся таким странным образом. Наверное, эта девочка и в самом деле была красивой и у отца были все основания гордиться и радоваться подрастающей барышне, но миссия у нас была все же несколько другая, и мы, похлопав танцу девочки, попросили не морозить детей, — а к тому времени и все остальные детишки высыпали из школы-чума и тоже прихлопывали и притопывали танцующей ученице. Дети, восторженно галдя, убежали по своим палаткам, а мы приступили к освоению нового вида транспорта.

 

Забраться на оленя не так сложно, гораздо сложнее удержаться на нем. Поймав кое-как баланс, я стал учиться управлять парнокопытным рогачом. Для удобства управления наезднику выдается рычаг — длинный шест-палка. Им аккуратно направляешь животное, показывая ему курс движения. Но главное предназначение этого рычага — особенно для новичков — поддерживать баланс и в случае его потери просто оттолкнуться от земли, чтобы его восстановить.

 

После небольшой прогулки на оленьей спине, а потом и в санях мы вернулись в чум-столовую, он же «кают-компания». Здесь нас принялись кормить самыми изысканными деликатесами. Мне кажется, в тот день я устал загадывать желания, как это принято, когда пробуешь что-то новое и неизвестное.

 

— Однако попробуйте сперва вот это! — сказала Мария Афанасьевна и протянула мне миску с розовыми кубиками льда. Я смело отправил кубик в рот и ощутил его солоноватый, жирный и чуть горьковатый вкус.

 

— Похоже на замороженный животный жир или костный мозг. А что это такое? — спросил я, слегка поморщившись глотая растаявший кубик.

 

Наши гостеприимные хозяева хитро переглянулись. Директор совхоза ответила за всех:

— Это — главная сила! Пантовый мозг олений. От него энергия, сила и здоровье!

 

То есть получалось, что я проглотил сырые внутренности молодых оленьих рогов. Ну что ж, могу загадывать желание.

 

Следующей мне протянули миску с покрошенным замороженным красным желе. Я аккуратно набрал его в ложку и съел. Вкус был примерно тот же, только, возможно, чуть солонее и менее жирный. Я прокомментировал:

— Будто замороженный бульон свекольника съел.

 

— Хе-хе! Это не бульон, это — оленья кровь, — подсказала повар, раскладывая по тарелкам новое блюдо. Теперь очередь пришла попробовать темные красно-коричневые кубики льда. И вновь вкус оказался почти таким же, но еще мощнее и солонее.

 

— А это прямо как маринованная свекла, только замороженная, — поделился я новым ощущением.

 

— Это не свекла, это — замороженная печень оленя, — продолжала просвещать меня хозяйка-оленеводша.

 

Наступило время горячих блюд, и начали с поджаренной с луком крови, затем печени, и наконец подали бульон с куском мяса на косточке. А вот на десерт вновь озадачили ледяными кубиками ярко-желтого цвета. И тут я вспомнил этот удивительный вкус, с которым я познакомился во время службы на границе в Карелии. Это была замороженная морошка — чудо-ягода, растущая на северных болотах. Здесь я показал свою осведомленность, к удивлению и одобрению наших добрых хозяев. Чай из брусничного листа и собранных летом таежных трав довершил наш вкусовой пир. Пришло время прощаться, так как день клонился к своему завершению и вертолету нужно было засветло добраться до Оленека, где уже ждал самолет.

 

Я благодарил хозяйку, вновь выбежавших на улицу ребят, суровых бригадиров и простых оленеводов со сказочными древнерусскими именами и отчествами за гостеприимство и самоотверженный труд в совершенно невероятных и невозможных для жизни условиях.

Они — настоящие герои! Люди, победившие мороз и холод. Несмотря на то что мне очень понравился мой новый наряд оленевода, улетая, я все же переоделся в свои вещи и вернул «олений костюм» Марии Афанасьевне. Она не хотела принимать его, но я пояснил, что отдаю его ради того, чтобы любой другой гость также мог согреться. Тем более через несколько часов я буду в Якутске. А там точно теплее градусов на десять, а в отеле и в машине такой костюм вообще будет лишним, но здесь он в самый раз! Она вроде бы без особой радости согласилась, хотя мне показалось, что она делает это исключительно из вежливости и чувства гостеприимства. Такой костюм, конечно же, не стоит дорого, но дорогого стоит, когда в морозной тайге твоя жизнь зависит от того, насколько хорошо ты защищен от холода. Вот тогда он становится твоим спасением и стоит целую жизнь! На прощанье Мария Афанасьевна обняла меня и вздохнула:

— Ну, добро. Спасибо, крепкий московский парень! — Потом сделала паузу и посмотрела прямо в глаза: — Однако знаешь, Алексеич, мы в Якутии к теплу с большим уважением относимся. Бережем, однако, не тратим напрасно.

 

Эту гениальную по простоте и смыслу якутскую мудрость я запомнил на всю жизнь. И сейчас, спустя десять лет, часто повторяю тем, кто не бережет тепло: «К теплу надо с уважением относиться!»

 

Как ни странно, но сегодня эта фраза эвенкийских морозоустойчивых оленеводов стала особенно остро и осмысленно восприниматься на тех территориях, где резко подорожали энергоресурсы и для того, чтобы пережить грядущую зиму, надо не только прилично раскошелиться, но и просто экономить и в прямом смысле беречь тепло. 

 

P.S. Площадь Республики Якутия равна 6 Франциям, 5 Украинам, 13 Великобританиям, 9 Германиям, 74 Нидерландам и 1,5 миллиона Монако, но в отличие от всех этих евростран только в Якутии к теплу относятся с уважением, а терпеть холод умеют с рождения! 

Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
112 «Русский пионер» №112
(Декабрь ‘2022 — Январь 2022)
Тема: Зимовье
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям