Классный журнал

Игорь
Мартынов

Призимение

Там, где солнце русской поэзии, — почему там обязательно мороз и день чудесный? Как они спелись? В том нет чудес — но только климат. Весной и осенью в России «дороги расползаются как раки», непролазны. Летом любой маршрут обрывается рекой, не особо разгуляешься. Зато зимой — свобода перемещения. В зимний сезон, как установится санный путь, страна оживает, приходит в движение, обозы везут провизию — в Москву, в Петербург замороженных гусей, замороженных осетров с Волги, с юга — сало. «Пока был санный путь, люди торопились навестить друг друга. Если предстояло везти невесту “в Москву, на ярмарку невест”, на зимние балы, то тоже надо было дождаться становления санного пути и быстро ехать» (Ю. Лотман). Кто бы сомневался, что из климатической изюминки на нашей почве неизбежно разрастется сверхидея. И вот князь Вяземский сочиняет гимн первому снегу, ставший эпиграфом к «Евгению Онегину», да и вообще основой русской культуры. По крайней мере, до устроения железных дорог и мостов.

Пусть нежный баловень
полуденной природы,

Где тень душистее, красноречивей воды,

Улыбку первую приветствует весны!

Сын пасмурных небес полуночной страны,

Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,

Приветствую душой и песнью первый снег.

Вяземский сознательно выбирает зиму как явление «пасмурной», «полуночной» природы Севера, противопоставляя ей «полуденный», яркий мир Юга, где торжествует вечная весна. Но знаменательное противоречие: дальше зима описывается им в таких сияющих, солнечных красках, что любая весна пред нею меркнет.

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля.

На празднике зимы красуется земля.

«Южным поэтам неведомо такое лучезарное восприятие снега и льда. Для Данте лед есть прежде всего вещество ада: в последнем, девятом кругу наиболее закоренелые грешники и сам князь их — Люцифер — наказываются вечным холодом, от которого тела покрываются ледяной коркой и облегчающие слезы не могут прорваться сквозь обледенелые веки… В русской поэзии нет такого мрачного, порочащего изображения льда и вообще зимы. Зима здесь — праздник света, — подмечает Эпштейн. — У Пушкина прелесть зимы в том и состоит, что она позволяет находить источник энергии в самом себе, не подчиняться смутным и жарким влияниям среды, но жить бодро и трезво в охлажденном, заснеженном мире. “Стоячие, ровные реки” —  по ним приятно скользить, меряя быстроту собственного движения мерой их неподвижности. Это же относится и к теплу человеческого тела — поцелуй “пылает” на морозе, жаром своим создавая неизгладимый контраст окружающему холоду».

Зимовье — вместо берложьей спячки — становится форсированным сезоном открытий, знакомств. Однако к исходу пушкинской эры научились делать регулярные шоссейные дороги по методу шотландского инженера Джона Лаудона Макадама (они так и назывались «макадамовские»), — дороги, покрытые битым щебнем, годились для транспорта в любой сезон. А потом железные дороги и вовсе отъяли у зимы ее козырные заходы к свободе, превратив в полигон для тренировок стоицизма, не всегда добровольный, учитывая размах лагерных замораживаний от Норильска до Колымы: «Я подковой вмерз в санный след, в лед, что я кайлом ковырял». 

Или так: 

«Из колымского белого ада

шли мы в зону в морозном дыму.

Я заметил окурочек с красной помадой

и рванулся из строя к нему».

Но и теперь нет-нет да и прорвется что-то в духе Вяземского, с простодушным зазнайством:

И англичанин, что к нам заходил,

Строгий, как вымпел,

Не понимал ничего, говорил

Глупости, выпив.

Как на дитя, мы тогда на него

С грустью смотрели.

И доставали плеча твоего

Крылья метели (А. Кушнер).

Вроде как и первый снег еще будет. И пылкое зимовье. И вечная зима.   


Колонка Игоря Мартынова опубликована в  журнале  "Русский пионер" №112. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".