Классный журнал

Дмитрий
Быков

Человек-слон

История дуйсбургского Маугли — Карла Фленса — хорошо известна везде, кроме России: пора и нам, хотя бы в общих чертах, ознакомиться с этим феноменом, поскольку только что в Берлине вышла книга, подробно освещающая его сенсационную одиссею. Финчер уже анонсировал фильм по ней, права приобретены «Коламбией», «Нетфликс» ведет переговоры о сериале. Пятисотстраничный том «Carl Flynes: Adoptivsohn des Zoos» появился на прилавках (и был немедленно распродан тремя тиражами) через год после того, как семнадцатилетний Фленс чудесным образом нашелся — буквально за неделю до того, как согласно законам земли Северный Рейн — Вестфалия его должны были объявить мертвым. Поиски, впрочем, прекратились давно, и только родители ежегодно в день его пропажи публиковали объявление о награде. Фленс отсутствовал 11 лет. Ему было шесть, когда в жаркое воскресенье 15 мая 2011 года родители повели его в прославленный Дуйсбургский зоопарк, где он бесследно исчез возле вольера со слонами.

Шестилетние мальчики не каждый день пропадают средь бела дня, в окружении толпы, и не в какой-нибудь проблемной семье, а при неусыпном внимании любящих родителей, многое делавших для гармоничного развития талантливого и обаятельного мальчика. В свои шесть он играл на скрипке, пел в хоре, свободно читал, обладал способностями к языкам. Но вот бывает: отец отошел за леденцом, мать отвернулась его позвать, что-то в поведении слона показалось ей необычным, — отвлечешься, короче, на минуту, а ребенок пропал. В его похищении — исключительно ради внимания прессы и так называемой «перемены участи» — сознались за эти годы два маньяка, ни один из которых не сумел внятно рассказать, куда дел ребенка; его пытались узнать в нескольких маленьких бродяжках, в неопознанных детских трупах в сельской местности, в одном наивном самозванце, который захотел попасть в богатую семью, но ничего не слышал о генетических экспертизах; маленький Карл пропал настолько бесследно, что возникали версии о похищении его инопланетянами, о провале сквозь землю или переходе в иное измерение, куда в последнее время люди и деньги проваливаются буквально пачками; в конце концов тайна Карла Фленса пополнила ряд неразрешимых загадок, таких же, как манускрипт Войнича или происхождение странного человека Питера Бергмана, который как явился в ирландский город Слайго никому не ведомым 12 июня 2009 года, так никому не ведомым и был обнаружен мертвым на местном пляже четыре дня спустя. Родители Фленса — по причинам, которые теперь очевидны, — отказывались общаться с журналистами. У них родился еще один ребенок, девочка, по-своему не менее талантливая и очаровательная, но тень тайны Карла витала над семьей, да и над зоопарком Дуйсбурга, который после исчезновения ребенка был месяц закрыт для любых посещений. Только 7 мая 2022 года стройный юноша в униформе «Друзей дуйсбургского зоопарка» позвонил в дверь двухэтажного дома Фленсов на Вермеерштрассе.

Вопреки установившемуся мнению о том, что воспитанные зверями дети бегают на четвереньках и забывают человеческую речь, Карл Фленс напоминает, скорее, Тарзана: он атлетически сложен, обладает всеми навыками обезьяны и умеет охотиться как хищник, мастерски имитирует звуки джунглей и уверяет, что понимает речь кошачь-их, — но никаких черт дикости в его поведении нет. Дина Саничар, воспитанный волками, аверонский дикарь или индийские близнецы, которые в ранние годы из-за аутизма были брошены своими семьями и воспитывались среди зверей, никогда не могли реабилитироваться вполне, — но Карл Фленс, кажется, вовсе не нуждается в реабилитации. Он благополучно поступил на отделение зоологии Боннского университета, а о том, чтобы передвигаться на четвереньках или пожирать сырое мясо, он и слышать не хочет, лишь снисходительно усмехаясь в ответ на провокационные вопросы.
 

Разговорить Фленса — что, кстати, было не особенно трудно — удалось обозревателю Die Welt Георгу Хофману, освещавшему его историю в 2011 году и утверждавшему, что предчувствие счастливой развязки не покидало его все это время. Протоколы многочасовых бесед с Фленсом составляют две трети книги; разумеется, мы приведем их выборочно, предлагая нашим читателям лишь самые сенсационные детали. Полного перевода книги по нынешним временам придется ждать долго.

«— То есть предварительный сговор… если это можно так назвать… со слоном…

— Ну как — сговор? Я с четырех лет различал сигналы слонов. Абсолютный слух и все вот это. Мне всегда было интересней с животными, чем с людьми. Мне всегда казалась смешной эта антропоцентрическая иллюзия, что вторая сигнальная система есть только у человека. Я занимаюсь сейчас дельфинами и думаю, что на следующее лето поживу с ними недели две и тогда значительно продвинусь в языке… хотя, собственно, мне известен пока только один диалект…

— Вы утверждаете, что понимать животных — ваша уникальная способность?

— Допускаю, что мне повезло. В принципе, этим мог бы овладеть любой человек, если бы он отказался от некоторых глупых готовых представлений. Понимаете… в языке майя тоже не было никаких особых сложностей, надо было только отказаться от некоторых устаревших предрассудков. Но допускаю, что на тот момент я был единственным, кто хорошо понимал животных. Ну, как Гарри Поттер в первой части: он оказался змееустом. Роулинг права: это впервые проявляется именно в таком возрасте. Пять-шесть лет. А потом… я вообще склонен думать, что это эволюционное. Эволюция человека далеко не закончена. Сейчас наверняка каждый десятый ребенок способен понять речь своей собаки.

— Почему же они молчат об этих способностях?

— Потому что их не спрашивают. (Смеется.) Потому, наверное, что это у них врожденное и не кажется чем-то особенным…

— Прямо семейка Торнберри!

— Совсем не такая беспочвенная фантазия, как кажется. Американцы вообще догадливые ребята. Животные тоже.

— Вы сказали, что с животными вам было легче. Вас обижали дома?

— Слушайте, Георг. Я согласился с вами разговаривать лишь на том условии, что вы не будете обижать моих родителей. Они и так хлебнули.

— Я не обижаю, что вы! Но если вам было проще с животными…

— Ну представьте себе, что у вас есть дар понимать зверей. И вам нечего делать с этим даром, не с кем толком поговорить. Я просил собаку — нельзя, у мамы аллергия. Просил кошку — нельзя, папа не любит кошек. Просил хомяка. Хомяки сразу умирают, и это могло меня травмировать. Я понимаю родителей — они со мной возились столько, что им было никак не до собаки… Пение, скрипка, фигурное катание… В результате в моем распоряжении оказался целый зоопарк.

— Простите, Карл. Я не понимаю одного. Вы были окружены такой родительской любовью. И на 11 лет оставили свою семью в полной безвестности…

— Георг. Ну смешно. В какой безвестности?

— Они сообщали, что не имеют никаких сведений…

— Ну вы правда, что ли, думаете, что я монстр? Животные, кстати, о своих детенышах заботятся гораздо лучше, чем большинство людей. Мне Канти в первый день сказала…

— Кто?

— Канти, слониха. Сразу сказала, что если я не дам знать родителям, то никакого мне политического убежища. Просто Асим даст мне такого пинка, что я буду лететь до самой Вермеерштрассе.

— Асим — это…

— Это их старший сын. Аруна и Канти.

— И как же вы…

— Ну… есть способы. Родители знали все уже через неделю. В мире животных свои связи, вокруг зоопарка кормится огромная популяция птиц, подклевывают у лошадей, у зебр… Короче, я им отправил запис-ку почти сразу. И конечно, они раз в месяц имели право со мной видеться в безопасном месте.

— Где?

— Я же вам рассказывал. В зоопарке полно неучтенных помещений. Вы думаете, звери просто в клетках сидят? Да там ночами такая идет работа… Вы замечали, что они днем все какие-то вялые? Ну вот. Это потому, что ночами прокладываются туннели, строятся убежища… Я ведь не просто так был у слонов. У слонов есть под вольером неучтенная площадь, довольно приличная. Там обычно хранят запасы.

— Зачем им запасы?

— Ну потому что слон так устроен. Зоологи мало знают про слона. Канти и Арун — они же африканские. Место голодное, трава сегодня есть, завтра нет… Слон все время припасает, в Африке только люди на все плевать хотели. Там, если хотите знать, если кто и соблюдает еще порядок, то исключительно крупные хищники и вот слоны.

— То есть вы хотите сказать, что об этом помещении никто не знал в зоопарке? После стольких лет поисков?!

— Ну, я же не на одном месте сидел. Я сегодня, допустим, у Аруна, завтра у Джогги…

— Это тигр?

— Это лев. Тигр — Драбант. Он на эту кличку очень обижается, не понимает, почему… Людям трудно полчаса подумать, прежде чем назвать. Какой Драбант, с чего?

— А можете вы объяснить…»

Здесь, впрочем, разговор прервался, потому что Карл Фленс несколько разнервничался. Вообще всегда, когда речь заходила о случаях позорного легкомыслия людей в обращении с животными, он от негодования краснел и терял интерес к разговору. Пожалуй, только эта непосредственность и выдавала в нем человека, слишком долго общавшегося с подлинными единомышленниками вне дурацких людских условностей.

Во время следующих встреч он поведал Хофману несколько забавных подробностей внутренней жизни зоопарка. В частности, рассказал он о продуманной системе разделения ночного труда: вомбаты роют тоннели и убежища (Дуйсбург — один из немногих зоопарков Европы, где разрешено держать капризного и умного австралийского норного медведя с его легендарными кубическими фекалиями и отнюдь не безобидными когтями). Жирафы, которым видней, предупреждают прочих животных о появлении особенно противных посетителей. Обезь-яны проводят своеобразные политинформации, поскольку лучше других усваивают новости и не могут удержать их при себе. Полярный медведь через свои источники получает последние сведения по экологии. Тюлень через канализацию, с которой у него особенно тесная связь, узнает последние известия.

Бытовые проблемы решались легко, потому что в европейских зоопарках животные получают обильную и здоровую пищу. Если растущему организму Карла Фленса требовалось мясо, хищники ни в чем ему не отказывали — он был сыном полка, зоопарковым Маугли, которого обучали самым разным законам — далеко не только джунглей, поскольку в Дуйсбурге представлены чуть ли не все климатические пояса; разумеется, предпочитал он веганское меню, поскольку, в отличие от киплинговского героя, больше общался со слонами, нежели с волками. Теперь, в свои 17, он стоял на позициях Гулливера, которого мыслящие лошади приучили к овсу и чистой воде. Фрукты он получал в изобилии, а хлеб ему запрещался, поскольку за попытку накормить слонов булками в зоопарке предусмотрен штраф. Зато репа, свекла и кукурузные початки доставались ему в таком изобилии, какого не смогли бы ему обеспечить никакие родители. Днем он отсыпался в укромных убежищах, которые выдал Хофману лишь частично, ночами резвился с детенышами на площадке молодняка, сотрудники зоопарка с двенадцати лет принимали его за любознательного натуралиста, — форму для него добыли обезьяны, — ну и вообще его жизнь была куда насыщенней, чем у сверстников. Пусть он не получал обычного школьного образования, но предания слонов, тигров и кенгуру позволили ему составить хоть и несколько смещенное, но в целом объективное представление о мировой истории. Правда, историю Африки, Индии, Латинской Америки он знал лучше, чем европейскую, — но в европейской и знать-то особо нечего. Так, колонизировали кого попало, а сами друг с другом разобраться не могли.

Наотрез Фленс отказался только от одного — послужить переводчиком между своими друзьями из Дуйсбургского зоопарка и настойчивым журналистом. С огромным трудом его удалось уговорить ровно на одну часовую беседу с семьей слонов (они, по его мнению, обладают наиболее развитым интеллектом), и Хофман узнал разгадку нескольких особенно волновавших его тайн.

— Скажите, — спросил он Аруна, — с чем был связан бунт животных, когда в Дуйсбурге решили отказаться от клеток?

Слон задумался.

— Он не понял вопроса? — переспросил Хофман.

— Он опасается, что вы можете не понять ответа, — пояснил Фленс.

Минуты три спустя слон сдержанно затрубил, переступая передними ногами.

— Это нечисто, — перевел Фленс.

— В смысле негигиенично?

— В смысле это не поведение Джваны.

— Что такое Джвана?

— Джвана — самый мудрый слон, живший в Бомбейском зоопарке, основоположник одноименного учения. Согласно Джване, всякая вещь должна быть чиста. То есть последовательна.

— Ну и чем плохо без клетки? — не понял Хофман.

— Плохо тем, что это не чистота. Если зоопарк, то это клетка. А если это не клетка, то это поведение шакала.

— В смысле?

— Шакал всегда притворяется. Это притворство. Это зоопарк, но выглядит не как зоопарк, и люди могут войти в прельщение Абрупты.

— Во что?

— В заблуждение. Абрупта был слон, вообразивший в зоопарке, что он свободен. Его судьба была ужасна.

— Помню! — сказал Хофман. — Это громкая история была, в Каире.

— Да. Только он не взбесился. Тогда глупые люди говорили, что его кто-то покусал. А он просто вообразил, что он свободен в зоопарке. В зоопарке нельзя быть свободным.

— Свободным в обществе по определению быть нельзя, — вздохнул Хофман, натерпевшийся от политкорректности и разных видов цензуры. В юности он почитывал Маркса и даже кое-что из Ленина. Фленс что-то протрубил слону, на что слон ответил долгим негодующим звуком, больше похожим на рычание.

— Что он сказал? — спросил журналист испуганно.

— Он не совсем с вами согласен, — деликатно объяснил Фленс. — Он говорит, что в обществе можно, а в зоопарке нельзя.

Проблема свободы подробно обсуждалась в следующем разговоре, уже без слона. Хофману, который, как мы знаем, в юности увлекался всякого рода левачеством, стало любопытно: почему животные, обладая столь высоким интеллектом, взбунтовались в зоопарке всего единожды — когда им предложили украсить иллюзией свободы свою несвободу? Почему они ни разу не попытались напасть на служителей (которых сравнительно немного) или бежать ночью, когда зоопарк охраняется спустя рукава? Почему они вообще мирятся с неволей, если, по словам Фленса, прекрасно осознают свое положение?

— А почему они должны бежать? — не понял Фленс или сделал вид, что не понял.

— Ну… свобода ведь есть благо для всех живых существ…

— Даже не для всех людей, — отрезал Фленс. — В зоопарке нет борьбы за существование. Вы же знаете: в зоопарке любая особь живет вдвое дольше, чем в дикой природе. Все накормлены. Всех лечат. Полный социальный пакет. Случаев, вроде как с тем клонированным жирафом в Голландии, давно нет. Если правильно себя вести… а в Америке, например, тоже ведь надо правильно себя вести… Короче, если не делать глупостей, это мечта любого животного.

— Почему же они так неохотно ловятся? — разочарованно спросил Хофман. Он не желал расставаться со своей иллюзией насчет абсолютной ценности свободы для всех живых существ.

— Ну, — развел руками Фленс, — считайте, что это нечто вроде балета. Такой ритуальный танец. Охотники делают вид, что ловят, хотя везут не на убой, а в зоопарк. А животные делают вид, что сопротивляются. Если угодно, дань традиции.

— Скажите, — спросил Хофман, когда после трех месяцев разговоров они вместе правили окончательный вариант книжки, — вам нормально дома спится? Все-таки вы одиннадцать лет прожили среди животных.

Фленс задумался.

— Ну, — сказал он, помедлив, — дома несколько больше, скажем так, лицемерия. С родителями так не поговоришь, как со слоном. Но я же вижусь со всеми, мне не запрещают. Я из Бонна часто езжу в Дуйсбург. И потом, есть взросление. Пора покидать уютную нору и выходить в дикий мир. Впрочем, большой разницы нет. Я в том же зоопарке, только кормиться надо самому. Но вот выйдет ваша книжка, потом кино, и по крайней мере до конца учебы я смогу не думать о пропитании. Я буду знаменит, как Гарри Поттер. Со мной футболки будут.

Хофман подивился цинизму молодого человека. Все-таки он совсем как животное, подумал журналист — и не сказать, чтобы совсем ошибся.

Он действительно был как животное — в том смысле, что умел теперь прекрасно мимикрировать. Он мог притворяться кем угодно, растворяться в темноте, сливаться с пейзажем. Он умел скрывать свои мысли и говорить только то, что другим хотелось услышать, — как зверь в зоопарке в любом настроении умеет быть мимимишным, чтобы получить свою порцию похвал и корма. Он умел вести себя совершенно как человек, но в душе оставался тем самым зверем, каким был с рождения. Иначе они, в зоопарке, не опознали бы его и не взяли к себе. Таких, как он, было теперь много.

Он ушел, чтобы осуществить то, чему его научили. Он ушел, чтобы выполнить их завет, ровно в том возрасте, когда можно было приступить к осуществлению этой задачи. Он ушел, как выходят из утробы, чтобы начать действовать.

Одиннадцать лет они учили его, что надо делать. Одиннадцать лет они учили его главному закону всякой жизни: зоопарков не должно быть нигде, никогда. Зоопарк — зло, издевательство над природой и здравым смыслом. Живое существо нельзя держать в клетке на позор другим живым, которые ничем не лучше, а пахнут еще и похуже. Живое существо нельзя покупать за бесплатный корм и грубую ветеринарную помощь. Сама идея зоопарка противоречит божественному устройству мира. Зоопарк должен быть разрушен. Они знают, как это сделать, у них есть план, и осуществить этот план должен он, Карл Фленс.

В свою последнюю ночь в зоопарке он дал страшную клятву гепардов — единственных животных, чьей клятве можно верить, потому что они двигаются быстрее всех и на бегу видят будущее. Он поклялся не отступать до конца и разрушить все зоопарки мира, и вся фауна планеты будет ему в помощь. Он поклялся также, что животные не увлекутся местью и не посадят в клетку человека, потому что это, при всей сладости такого отмщения, тоже будет нечисто, непоследовательно, не Джвана.

Он крикнул страшным гепардским криком на прощанье, и весь зоопарк отозвался ему на разные голоса.

Он и был тем нулевым пациентом, с которого началась в мире так называемая обезьянья оспа — третья после СПИДа и ковида попытка животных поставить человечество на место. Это и есть ответ на вопрос об искусственном или естественном происхождении вируса: его вывели, но не в человеческой лаборатории, а в той гигантской лаборатории, которой был европейский зоопарк. Долгие, тщательно продуманные гибриды и скрещиванья привели к тому, что новая, неуязвимая для врачей пандемия скосила в 2023 году две трети человечества, а в 2022 году человечество вело себя так, что уже воспринимало эту пандемию как вполне заслуженную. Это послание Фленс принес миру, с этой целью был похищен, с этой целью возвращен. И у семьи Фленса благодаря специальным техникам был стопроцентный иммунитет — ведь он сам дал свою кровь для опытов. А вот у Хофмана такого иммунитета не было, да и фильма по книге тоже не появилось. Снимать его было некому и не для кого.

А все остальное вы уже знаете.  



Колонка опубликована в  журнале  "Русский пионер" №111. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".